Зеркальные миры. Хранители Эрохо

Теренс торопился, старался окончить схватку как можно скорее. Амари же начал получать от дуэли истинное удовольствие. Он не отрывал взгляда от грязно-желтых глаз намитца: по ним легко читались намерения. Теренс моргнул, посмотрел на белоснежные камни – Амари решил, что удар придется по ногам, и не ошибся. Сощурился – приготовился к обманному движению.

Поединок был танцем со смертью. Он завораживал, опьянял, для мыслей о мести и воспоминаний не осталось времени. Шпаги пели, звенело отраженное клинками солнце, и голова слегка кружилась. Дуэль на вкус казалась лучшим вином. Очнулся Амари, когда плечо обожгло, – неопасная царапина, и боли он почти не ощутил, а вот от вида собственной крови на камне под ногами содрогнулся. Алое на белом показалось слишком ярким, диким и помпезным. В следующее мгновение кровь впиталась в мостовую.

– Прощайте, – произнес Теренс, но Амари его почти не услышал. Он закусил губу и пошел вперед, практически забыв о защите, надеясь дотянуться до мерзавца, даже если рухнет бездыханным.

Боль. Звон. Ветер. Захватывающий дух танец. Не стало Часовой, столицы, ничего вокруг; рука сама выкинула вперед шпагу. Амари отстраненно наблюдал, как клинок коснулся груди врага, – легонько, но белый лен незамедлительно расцвел красным. Чужая шпага вслепую описала полукружье и безвольно упала на камни…

Глава 2

Амари стоял, стараясь унять бешено колотившееся сердце. В том, что Теренс мертв, он не сомневался. В том, что этой дуэлью погубил и себя, – тоже. Сожалений не было, как и ярости, ненависти, желания отомстить: эмоции исчезли вместе с душой убитого. Время застыло, хотя часы на дальней башне показывали его исправно. Оставаться на площади не хотелось, уйти не выходило – ноги словно приросли к мостовой. Если бы не выехавший на Часовую отряд из десятка стражников, Амари, пожалуй, рухнул бы рядом с убитым.

– Вот ведь… кровь творцова, – усатый плотный стражник склонился над поверженным.

– Гистон, ну как? – второй спешился возле Амари.

– Отмахался, вот так.

– Создатель и все его порождения, что, совсем?

– Совсемее не бывает, кровь творцо… господин капитан, намитец убит насмерть!

– По-вашему, можно быть убитым как-то иначе? – тот, к кому обратился стражник, выехал из задних рядов, без всякого удовольствия обозрел тело и вздохнул. Спуститься с коня он не удосужился и посмотрел на своего принца как на простолюдина – сверху вниз. Амари же слишком устал, чтобы обращать на это внимание, к тому же капитан чем-то располагал к себе.

Амари позволил увести себя с площади, наскоро перевязать рану. Голова раскалывалась, а плечи сдавила усталость, хотелось упасть, закрыть глаза и не вставать больше никогда. Вместо этого он вскочил в седло, упрямо вскинул подбородок, подставляя солнцу побледневшее лицо. Стражники привели Злата, что указывало на цель их приезда лучше всего. Конь чувствовал боль хозяина, поэтому не задирал чужих скакунов, не выгибал шею и вел себя смирно. Он единственный не требовал объяснений.

– У вас кровь, – капитан протянул платок, украшенный монограммой из переплетающихся литер «Д» и «В».

Амари кивнул, принимая. Капитан не выражал подобострастия или плохо скрываемой неприязни, и взгляд его – честный, прямой и уверенный – не мог не подкупать. Несмотря на безупречный, застегнутый на все пуговицы мундир, до блеска надраенные сапоги, белые перчатки, изящную с витым эфесом шпагу, кинжал все с той же монограммой и пару пистолетов за поясом, щеголем он не выглядел. Скорее уж воякой, идеально приспособившимся к мирной столичной жизни.

– Мой принц, виконт Дарзи Валэ к услугам вашим, – чуть заметный акцент и привычка отрывисто произносить шипящие звуки выдавали в нем жителя северных земель. Возможно, он был родом из Нидоса, однако уточнять Амари не собирался. Он не желал заводить беседу, а хотел как можно скорее добраться до дворца и чтобы его наконец оставили в покое. Все!

– Благодарю, – бесцветно бросил он.

Валэ склонил голову – и не поймешь, в поклоне или простом кивке.

Утро окончательно вступило в свои права, и улицы неизбежно заполнились. Торопились на рынок неугомонные торговцы, на углу аккуратного домика со стрельчатыми оконцами симпатичная цветочница продавала фиалки. Со смехом и посвистом высыпала из подворотни и унеслась в переулок ватага мальчишек. На перекрестке дорогу отряду перешел пушистый черно-белый кот.

– Вот, значит, недолго торчать здесь придется, – услышал Амари приглушенный голос одного из стражников.

– Тише ты, кровь творцова…

– Война так война, нам не привыкать. Я ж еще под началом Хромаля пугал парисцев, – заметил еще один, – на границе больно неспокойно тогда сделалось. Однако сдается мне, Алонцо все уладит.

– Этот-то… конечно. С него станется, Создатель и все его порождения.

«Война?.. Не из-за дуэли же!» – Амари старался держаться от политики подальше, что в его положении не особенно удавалось. Во время частых споров, возникавших между отцом и Рамелем, высказываться приходилось всем. Алонцо полагал подобное времяпрепровождение полезным, он даже дочери не позволял отмалчиваться. Впрочем, Эрика и не стремилась этого делать. Ей было интересно интриговать и воображать себя королевой; предполагать, как поступит недолюбливающий Кассию Намит или загадочная Элалия, располагающаяся на востоке. Рамель предпочитал войну худому миру. Эрика считала дипломатию надежнее клинков. Алонцо втолковывал наследнику, что воевать стоит, лишь будучи уверенным в победе, а дочь сосватал за моревийского князя – главу небольшого, но опасного островного государства, бывшего еще сто аньев назад прибежищем пиратов и изгоев всех мастей.

«Мог бы отец объявить войну Намиту, если бы я погиб на дуэли? – размышлял Амари. – Возможно. А кесарь Намита? Что предпримет он? Убийство брата – это же серьезно».

***

Амари остановился перед дверью. Со стороны могло показаться, будто он залюбовался замысловатыми узорами по дереву и стенам. На самом же деле он как мог оттягивал разговор.

Столичный дворец не перестраивался шестьсот аньов. Не считая мелкого ремонта, все в нем было так, как при предшественниках Рейесов: высокие своды, лепнина на потолке, расписанные известными художниками стены. Крылатые правицы, изображенные знаменитым Бриколло, надменно взирали с облаков на замершего в нерешительности принца. Вестницы победы – полуобнаженные и прекрасные – наверняка не поняли бы его терзаний.

Идти не хотелось, но вовсе не потому, что в отцовском кабинете ожидали упреки и выволочка. Алонцо на детях не срывался. Впрочем, разве презрительный взгляд и безразличный голос лучше криков? Мигель однажды признался, что каждый раз, отчитываясь за провинность, думал: «Лучше бы ударил». А уж как самого Амари трясло… и трясет до сих пор, несмотря на давно недетский возраст. Губы исказила злая усмешка. Он мотнул головой, зажмурился, задержал дыхание и, мысленно сосчитав до десяти, вошел.

В кабинете горели свечи, было душно от любимых его величеством благовоний. В наглухо закрытое окно рвалось предзакатное солнце. Амари с трудом мог вспомнить, куда пропал целый день. Он запомнил утро, но отстраненно, словно все произошло не с ним: конвой, замковые стены и взгляды придворных – в основном настороженные и удивленные. Еще перехватывал сочувствующие, ненавидящие или даже преисполненные уважения взгляды. Их оказалось немного. Потом – его собственные покои, скромный завтрак, приказ принести вина. Все.

Напиваться после первой дуэли нормально. После первого убийства – тем более. Но засыпать, не осушив и бокала, – вряд ли. Должно быть, какой-нибудь сердобольный слуга подмешал в кувшин сонное зелье, и за это, пожалуй, следовало поблагодарить: иначе говорить с отцом не имело бы смысла.

– Присаживайся, – Алонцо сидел за массивным столом. Черное дерево поглощало увядающие лучи дневного светила. Как всегда подтянутый, уверенный, точный в движениях, он щурился, всматриваясь в переплетение мелких букв. Брови сведены к переносице, отчего лоб прочертили две параллельные вертикальные морщины. Застывшие в кривой улыбке тонкие губы лишь подтверждали: король недоволен. – Я сейчас закончу и поговорим.