Зеркало чужой души

Артуро подошел к дивану и присел на него. Он не любил ранчо, не любил за многочисленные напоминания о той семье, которая была разрушена. Семье, которая никогда не была идеальной, несмотря на все его старания. Глоток виски обжог горло. Он кашлянул и сделал еще глоток. В гостиной явно не хватало камина, но Артуро никогда не решился бы перестроить этот дом. Он не прикасался ни к чему, все осталось ровно так, как было при Оливии. Словно он хранил все это для нее. Хранил? Артуро задумался. У него остались всего сутки, чтобы решить все раз и навсегда. Она разрешила ему, сказала, делай, что хочешь. Не захотела выслушать, не захотела вникать.

Артуро снял блокировку экрана. Контакт «Рейнальдо Домингес» был выделен, ему нужно было только нажать, нажать, чтобы окончательно принять решение. Артуро снова сделал глоток. Решение уже было принято, оно было принято, когда он ехал на это ранчо, когда ждал ее. Он все продумал. Это было идеальное решение. Артуро улыбнулся, услышав гудки.

– Слушаю, – раздался бодрый голос Рейнальдо, словно он не спал, как будто бы ждал его звонка.

– Я принимаю твое предложение, – Артуро смотрел, как в бокале переливался виски. – У нас ровно сутки, чтобы все оформить.

– Пока действует доверенность? – произнес Рейнальдо, внимательно смотря на Исабель.

Девушка замерла, сидя за компьютером. Она смотрела на экран, но Рейнальдо прекрасно понимал, что все ее внимание переключилось на его телефонный разговор.

– Подготовь документы и учти мои условия о второй сделке, – ответил Артуро и отключил вызов.

Исабель прикрыла глаза и открыла. Пять минут первого, вот и начался последний отсчет для Оливии. Успеет ли она сообщить ей, успеет ли встретиться? Она поерзала на кресле, о чем то, предательски сообщило неприятным скрипом.

– Документы должны быть готовы к часу дня, – сообщил Рейнальдо, – на шесть вечера нужно вызвать нотариуса.

Исабель кивнула. Рейнальдо внимательно смотрел на нее. Она хотела ему сказать, что документы будут готовы раньше, но промолчала, это совсем было невыгодно Оливии и зачем-то нужно Рейнальдо, он как будто бы тянул время. Для чего? Исабель не понимала. Может быть в другой день, она бы и задумалась, над этим, но сегодня ее мысли занимала сеньора. Она хотела спросить его – видел ли сеньор Артуро сеньору Оливию, говорил ли он с ней? Где она была? Куда приехала? Исабель молчала, чувствуя, как в груди колотилось сердце. Оливия в городе, она уже рядом. Исабель должна все успеть, у нее просто не было другого выхода.

Девушка смотрела на сеньора, ей так хотелось проникнуть в его мысли. За последние две недели они подготовила несколько пакетов документов. Один, который вообще не понимала, зачем Рейнальдо готовил его, какую цель преследовал?

Рейнальдо кивнул, провел рукой по карману рубашки, словно успокаивал ноющую боль в сердце. Исабель посмотрела на его лицо: слегка бледное и уставший вид. Рейнальдо повернулся и прошел в свой кабинет. Исабель выдохнула. Порой ей тяжело было понять его, подстроиться под его настроение, особенно в последние дни. Его задумчивость, иногда отстраненность немного пугали ее. Вот с Максимилиано он менялся, глаза загорались, он чаще улыбался, но стоило Максу удалиться, взгляд тускнел, а на лицо набегала тень…

…если бы она могла, она бы сбежала, только бежать было некуда. Оливия прижала ладони к лицу. Темные круги под глазами, припухшие веки, ввалившиеся скулы, бледная кожа, волосы с поседевшими прядями. Она так давно не смотрела на себя в зеркало, не вглядывалась. Оливия опустила голову. Санти. Ее маленький сын. Она всю ночь думала о нем, пыталась вспомнить его улыбку, но его личико расплывалось, ускользая, она помнила только глаза, такие же, как у Маркуса. Неужели она начинала забывать сына? Почему из памяти постепенно стиралась его лицо? Она вновь взглянула в зеркало. В отражении на нее смотрела изможденная женщина. Женщина, которая с опозданием в 20 лет собиралась на могилу своего сына.

Оливия вышла из ванной комнаты, бросила взгляд на заправленную кровать – привычка, отработанная до механизма: встала, заправила, умылась. Ей захотелось сорвать покрывало и разбросать все по комнате, чтобы доказать, что она могла по-другому, только это все равно ничего не смогло бы изменить. Она провела в тюрьме двадцать лет. Долгие двадцать лет, которые впитались в ее кожу навязанными ей правилами и уставами.

Женщина стянула пеньюар и аккуратно положила его на кровать. В гардеробной выбрала темную рубашку с длинными рукавами и темные брюки. Ей пришлось надеть пояс, иначе брюки норовили соскользнуть с нее. Приятная ткань, мягкая, она уже забыла, каково это – когда кожу нежила материя, а не царапала. Оливия попыталась обуть туфли, но ноги словно одеревенели и не слушались. Она присела на пуфик, тяжелые капли горечи и невыплаканных слез утраты упали на кафель рядом с туфлями. Оливия смотрела на них, и понимала, что не в состоянии обуться, встать на каблуки, пойти. Слезы катились по ее щекам, она всхлипывала, рассматривая ряды своей обуви. Не надо было ей выходить из тюрьмы, там она по крайней мере не знала, что ее сын был мертв, там, у нее была одна маленькая надежда, что он был жив, что Санти вырос.

Ее выбор остановился на черных кроссовках. Оливия обулась и пожала плечами, как будто бы перед кем-то оправдывалась за свой нелепый вид. Рука на полном автомате потянулась к ящику, выдвинула его, она достала темный кожаный чехол. Невольно, не задумываясь, она вспоминала прошлую жизнь, свои привычки, вернее ее тело помнило, руки знали.

Оливия надела очки и вышла из спальни. Ее слегка шатало и подташнивало, но есть она не хотела, что-то внутри нее сжималось в спираль, но она за долгие годы в тюрьме научилась не обращать внимания на боль – лекарство в тюрьме было огромной роскошью, и в этот раз, просто слегка поморщилась, не думая о боли, глубоко вздохнула. Она ничего не хотела, просто увидеть могилу сына, словно желала удостовериться, что Артуро сказал ей жестокую правду, о которой она не знала столько лет.

– Завтрак? – услышала она его голос и вздрогнула.

Она совершенно отвыкла от общения, о того, что кто-то мог ждать ее, предлагать ей что-то. Оливия даже не взглянула на него, просто качнула головой.

– Не поздороваешься? – уколол он ее и хмыкнул.

Он осуждал ее, поняла Оливия, но какое ей было дело до него? Она не хотела сейчас думать о нем, пытаться разыгрывать приветливость, изображать благодарность, она просто подошла к двери. Ее плечи слегка напряглись, она замешкалась всего на мгновение. Не должна, она не должна больше никого спрашивать. Она полностью свободна в своем перемещении, поступках. Она была свободна, была вольна в своих действиях.

– Так и будешь молчать? – в его голосе послышалось раздражение. – Я остался тут с тобой на ночь, – напомнил он.

Оливия обернулась. Неужели он не понимал, что она не привыкла, что она забыла все. Нет, не правила приличия. Нет. Она практически забыла, как общаться. Первые месяцы в тюрьме ей дались очень тяжело без общения, как и первый год, а потом она научилась просто молчать. Ведь ее слова никому не были нужны, слушать ее никто не хотел, не желал. Что же сейчас от нее требовал брат? Где он был все эти долгие годы, когда он был так нужен ей? Нужен? Она смотрела на него, молча ведя этот неслышный и ненужный ему монолог.

– Ты отвезешь меня? – хриплым голосом, едва слышно спросила она.

Артуро нахмурился, смотря на нее своим единственным глазом. Оливию смотрела на него сквозь темные очки. Отвыкла она видеть живое напоминание ее проступка – темное яблоко вместо второго глаза – ее собственное клеймо на лице брата.

– Все такая же, – Артуро стиснул зубы.

Оливия никак не отреагировала, просто открыла дверь и вышла из дома. Свобода. Могла идти, куда хотела, могла делать все, что хотела. Какова же была цена этой непозволительной роскоши? Она не понимала, чувствуя себя полностью потерянной, не осознавая реальности, боясь принять ее.