Зеркало чужой души

Максимилиано крепко стиснул папку с документами и встал у нее на пути. Он смотрел на девушку с ненавистью.

– Что??? – в трубку закричала Эва. – Что несет Макс? Да как он смеет? Я сейчас же собираюсь и еду, я не позволю моему Рейнальдо уволить тебя. Подруга, держись! – Эва тут же отключила телефон.

Исабель мысленно застонала. Она бы лучше продолжила разговор с Эвой, чем оставаться один на один с Максимилиано, жаждущим ее уволить. Тем более, что сеньор не ответил, уволит он ее или нет.

– Разреши пройти, – попросила Исабель.

– Во-первых, сеньор, сеньорита Гарсия, – начал Максимилиано. – Во-вторых, вы уйдете от сюда сразу со всеми документами и вещами.

– Сеньор Домингес, – Исабель повесила сумочку на плечо, – главный сеньор Домингес еще не принял решение на счет моего увольнения.

– Он сейчас примет это решение! Сеньор! – громко позвал он.

– Вы можете поговорить без меня, – рассердилась Исабель.

Она не собиралась стоять и разбираться с Максимилиано, тем более, когда он был не в состоянии вести нормальный разговор.

– Ты хочешь, чтобы мы решали твою судьбу в твое отсутствие? – тон голоса Максимилиано стал тише.

– Если тебе, – она осеклась, – если вам, сеньор Домингес, позволит ваша совесть.

Максимилиано схватил ее за руку.

– Ты хочешь обвинить меня в несправедливости? А ты думала – справедливо ли ты поступаешь, когда освобождала виновную в смерти моей матери? – он притянул ее к себе и посмотрел в ее глаза.

– Сеньорита Гарсия, сеньор, – напомнила она ему. – Вы можете высказывать мне что-либо в отношении работы, а то, что относится к моей личной моей жизни, вас не касается, – она оттолкнула его и обошла.

Исабель с силой давила на кнопку вызова, чувствуя тяжелое дыхание Максимилиано у себя за спиной.

– Исабель, ты предала меня! – его слова болью отзывались в ее душе. – И почему это касается тебя лично?

– Я не могла предать себя, Макс, – прошептала она, мысленно поблагодарив бога, что лифт приехал так быстро, зашла в лифт. – И если тебе действительно будет это важно, то мы спокойно поговорим, но не раньше, сеньор Домингес.

Максимилиано смотрел на нее, пока двери лифта не закрылись…

…она закрыла глаза, практически уже ничего не чувствовала, холод проник в каждую клеточку ее тела. Оливия не хотела двигаться. Она не видела больше смысла цепляться за эту жизнь. Ее сын умер много лет назад, а больше ничто ее не держало в этом мире, никто не нуждался в ней, никому она не была нужна, никто не помнил о ней, не ждал.

Оливия не хотела никому причинять неудобства. Они двадцать лет не вспоминали о ней, и сейчас забудут очень быстро. Нет, это была совсем не жалость к самой себе. Она просто понимала и принимала действительность. Единственный родной человек, оставил ее на могиле сына. А что она хотела от него, чего ждала? Она сама разрушила его доверие. Она покалечила его, лишив глаза. Их родители лежали рядом, всего в метре от могилы Санти. Ее некому было поддержать, протянуть руку помощи. А нужно было ли? Оливия слегка пошевелилась и сжала губы. Боль тысячью иголок впилась в онемевшие руки и ноги. Все еще что-то чувствовала. Зачем? Зачем ей все это? Почему она не могла просто уснуть вот тут рядом с могилой ее сына, уснуть, чтобы никогда не просыпаться. Здесь были ее родные: родители и сын. Тут она и останется, с ними. Оливия повернулась, легла на бок, потом перекатилась и оказалась между могилами, подтянула ноги к животу, руки прижала к груди. Она лежала с закрытыми глазами, слушая звук дождя и стук своего собственного сердца.

Тук-Тук. Грудь приподнималась и опускалась. Тук-тук. Она попробовала не дышать, выдержала, пока в ушах не загудело, легкие распирали, требуя кислорода. И снова тук-тук. Вздох-выдох. Стук. Цок-цок. Стук. Тук-тук. Цок-цок. Вздох-выдох. Она практически не ощутила толчок, слушая звук своего собственного сердца, работающего как исправные часы, сердце отказывалось ей повиноваться и останавливаться.

– Живая? – незнакомый мужской голос донесся до ее затуманенного сознания.

Оливия не пошевелилась. Сейчас уйдет, пусть пройдет мимо. Не нужно, ничего не нужно. Пусть думает, что хочет, только оставит ее в покое. Оливия хотела прижать руки к ушам, возможно даже сделала это, но нет. Она просто подумала, оставаясь неподвижной.

– Что с тобой? – голос приблизился.

Наверное, мужчина наклонился. Ресницы Оливии слегка дрогнули. Страх когтистыми пальцами охватил ее горло, стоило ему сжать ее плечо, она так отчетливо почувствовала его хватку – крепкую, мужскую, мгновенно вызвавшую в ней паталогическое повиновение и внутренний протест.

– Только не насилуйте, – с мольбой прошептала она. – Больше не нужно насилия. Пожалуйста.

Оливия боялась открыть глаза, боялась увидеть того, кто столько лет насиловал ее. Где-то в глубине ее сознания билась одна единственная мысль – он остался в тюрьме, что это был не он, но страх увидеть его, парализовал ее.

– Нет, пожалуйста, – она схватила рубашку, стягивая итак застегнутый ворот наглухо. – Убейте, – прошептала она. – Просто убейте. Я заслуживаю смерти. Я убила мужа, мой сын умер. Меня столько лет насиловали в тюрьме, похоронили там, я заслуживаю смерти, я не хочу больше жить, – выпалив все на одном дыхании, она открыла глаза.

Оливия давно не говорила столько слов сразу. А тут, совершенно незнакомому человеку практически рассказала всю свою жизнь. Как оказалось – и рассказывать особо было нечего. Вся ее жизнь уместилась в несколько предложений, дающих оценку ее самой и качества ее жизни. Она встретила взгляд его серых взгляд. Тростью он упирался в ее бедро, внимательно смотрел на ее лицо. Полностью седовласый, такая же седая борода, аккуратно подстриженная, костюм тройка и платок на шее вместо галстука. Он был одет, как любил одеваться ее отец, но это был не ее отец. Над ней склонился совершенно незнакомый мужчина. Он опирался на трость, впивающуюся в ее бедро. Только сейчас, непроизвольно поморщившись, она начала ощущать его вес. Оливия одной рукой держала ворот рубашки, второй прикоснулась к гладкой трости, словно хотела, чтобы он убрал ее.

Дождь все еще накрапывал. Мужчина держал зонт над собой, опирался на трость и продолжал смотреть на нее. Ее сердце билось ровно, страх прошел. Он не будет ее насиловать, поняла она, но он что-то хотел от нее, она читала это в его взгляде. Лежала перед ним на холодной сырой земле, полностью промокшая, в испачканной одежде, ожидая своего приговора.

– Тебе здесь хорошо? – спросив, он убрал трость с ее бедра, немного переместил зонт, закрывая ее от дождя.

– Что? – не поняла Оливия, прижав руку к тому месту, куда упиралась трость.

– Твой сын умер, мужа у тебя уже скорее всего не будет, я понимаю, тебе спокойно тут, среди мертвых. Закрыла глаза и забыла про всех, – он сделал шаг ближе, полностью укрыв ее лицо и голову от дождя. – Здесь безопасно, – он окинул взглядом могилы умерших людей, – никто не потревожит. Правильно, какой смысл жить дальше.

Оливия судорожно сглотнула. Она смотрела незнакомцу в глаза, не моргая. Слезы застыли, готовые пролиться. Она вздрагивала под его пристальным взглядом.

– Тебе надо решить, что делать дальше, – он возвышался над ней, укрывая от дождя. – Если готова продолжать, – он вздохнул, – значит привыкай жить с этим. Вставай, почувствуй землю, насладись свежим воздухом и начинай жить дальше.

Оливия открыла рот и закашлялась, не успев произнести ни слова. Она перевернулась на спину, села, все еще сотрясаясь от приступа кашля. Она сидела между двух могил, с одной стороны были похоронены ее родители, с другой – ее сын. Незнакомец был прав даже сейчас у нее был выбор. Она словно протрезвела и затряслась от озноба. Оливия замерзла так, что не чувствовала пальцы ног и рук. Так сильно она не замерзала даже в тюрьме.

«Почувствуй землю». Оливия сидела на ней, видела деревья, траву, тучи. «Насладись свежим воздухом». Она дышала полной грудью, а всего сутки назад была лишена этого. Самый вкусный воздух после дождя, и дождь закончился. Мужчина нажал кнопочку, и зонт сложился. Он стоял рядом, а она дышала, впитывая жизнь и силу природы.