Жак Меламед, вдовец

Цесарка спешил выговориться — шутка ли, без малого шестьдесят лет не виделись, только недавно нашли друг друга и разок-другой по телефону перемолвились, а за такой срок шесть раз и умереть и воскреснуть можно. Аба, наверно, еще долго потчевал бы однокашника своими рассказами, но пора было возвращаться в аэропорт. Не успели они подъехать к стоянке и выключить мотор, как из громкоговорителя донесся голос диктора: "Уважаемые пассажиры, самолет Литовских авиалиний из Амстердама совершил посадку в аэропорту Вильнюса…"

— Прибыли, — подтвердил Цесарка и спросил:

— С чего, Янкеле, завтра начнем — с Понар или, может, сперва в Людвинавас махнем?

— Посоветуюсь с ребятами, — сказал Меламед. — Сейчас не мы рулим, а они…

— Понял, — неожиданно сник Цесарка. — Сейчас у детей вожжи, а у отцов от их езды — мороз по коже. Ну ладно, куда прикажут, туда и поедем… Если поедем…

— Почему ж не поедем? Договор дороже денег.

— Договор договором. А вдруг забракуют?

— Машину?

— Водителя. Скажут — слишком стар для руления… Молодого подыщут. — И, не дожидаясь ответа, Цесарка быстро и взволнованно бросил: — Но я, чтоб не сглазить, на здоровье не жалуюсь. И зрение у меня отличное… недавно у профессора проверялся… Десять лет езжу, и должен тебе сказать — ни одной царапины…

— Ладно, расхвастался, — успокоил его Жак. — Тут автотранспортом командую я.

Пассажиров было мало, и, как только они после паспортного контроля и получения багажа стайкой выплыли к встречающим, по-соколиному зоркий Цесарка тут же вычислил Жаковых близнецов, хотя раньше их в глаза не видел: поражала одинаковость роста, походки, прически и одежды братьев; джинсовые куртки и фирменные кеды только подчеркивали ее; сзади с зачехленными теннисными ракетками, вразвалку, в шортах и в майках с изображением чемпиона Уимблдонского турнира Андре Агасси шли внуки Меламеда. Казалось, вся мужская поросль семьи выбралась в Литву не на поминки, а на спортивные соревнования.

— Карета подана, — сказал Меламед, обняв и расцеловав всех подряд, даже невесток, не избалованных поцелуями и объятьями свекра.

Беатрис и Мартина вынули из сумочек пудреницы, на ходу попудрили разрумянившиеся во время полета щеки и, одаривая неизвестно кого неживыми телевизионными улыбками, двинулись вслед за Цесаркой, впрягшимся в груженные доверху тележки, к форду.

— Прошу любить и жаловать, — промолвил Меламед, когда все сели в машину. — Наш поводырь — Аба Цесарка.

— Очень приятно, — за всех ответил Эли, но водителю никого по имени не назвал.

— Это — Эли, а это — Омри, — поспешил загладить неловкость Жак. — Мои невестки: Мартина, Беатрис. Внуки: Мендель, Шимон.

— Скорее бы в гостиницу и под душ, — простонала Беатрис.

Цесарка включил мотор, и через минуту форд чиркнул колесами по асфальту.

— Жены и детишки изъявили желание после дороги отдохнуть. Да и нам, чего греха таить, не мешает на часок-другой приклонить голову, — уладив в регистратуре все дела с миловидной Дианой, произнес Эли. — Встретимся, пап, за ужином.

За ужином так за ужином. Жак возражать не стал. Он не собирался требовать, чтобы они следовали его прихотям, был готов ко всяким неожиданностям, даже самым непредсказуемым. Мало ли чего могут родственнички отчебучить. Невестки, чего доброго, заупрямятся, и никуда из Вильнюса не поедут, будут ходить по магазинам и галереям, охать при виде какого-нибудь замшелого монастыря, возить Менделя и Шимона куда-нибудь на тренировки — недаром же они прихватили с собой ракетки. И как бы в подтверждение его опасений Эли, перед тем как расстаться до ужина, обратился к отцу с просьбой:

— Как ты, пап, знаешь, мы с Эдгаром не большие знатоки древнего литовского языка, вернее, мы на нем ни бэ ни мэ… Не можешь ли ты нам помочь?

— Помочь? Чем?

— Узнать у здешней принцессы Дианы, где тут у них платные корты, чтобы мальчики могли мячики покидать.

— Сделаем, — с наигранным энтузиазмом пообещал Жак.

Внуков можно понять, не мотаться же им две недели подряд со взрослыми от могилы к могиле; корты, конечно, интереснее, чем кладбища и панеряйские рвы — там мячики не покидаешь.

— Если тебе, пап, тяжело, могу, в конце концов, и сам спросить, — уловив в голосе отца досаду, процедил Эли, — по-английски принцесса говорит с сильным акцентом…

— Сделаем, — повторил Меламед… — Но не пора ли сказать Цесарке, когда и куда мы поедем?

— Это решим за ужином под приятную музыку и телятину в винном соусе. А твой Цесарка где остановился? Тоже в "Стиклю?"

— Почти. Внизу, под окнами… В своем драндулете, — объяснил Меламед. — Разве это имеет значение?

— В жизни, пап, все имеет значение. Я думаю, выспимся всласть и отправимся в главный пункт — Людвинавас. Лучше начинать с колыбели, чем с кладбища.

Они и начали с колыбели.

Солнце косыми лучами било в окна форда. Но никто не задергивал их свернутыми в рулоны цветными, ручного шитья, занавесками. Гости не отрывали взгляда от мелькающих мимо застенчивых перелесков, озер в камышовом обрамлении и по-старчески горбатившихся холмов, на которых, как куры на насесте, примостились избы с нахохлившимися от ветра соломенными крышами. Беатрис и Мартина наперебой терзали слух мужей своими восторженно-тоскливыми восклицаниями:

— Господи! Какая красота! Но какая бедность!

— Смотрите, смотрите — аисты! — захлебываясь, вторили им Мендель и Шимон.

На проплывающие за окнами дивные красоты, подпорченные позапрошловековой бедностью, поглядывали и мужчины, но их мысли то и дело возвращались к Людвинавасу. Эли и Омри по-деловому расспрашивали отца, не остались ли там, среди литовцев, какие-нибудь его знакомые, не сохранилось ли в Людвинавасе какое-нибудь Меламедово имущество. Может, одна-другая семейная реликвия. Близнецы корили себя за то, что своевременно не заставили его навести справки. Жак слушал и задумчиво отвечал "Не знаю". Не рубанешь же с плеча, что долгие годы у него в голове было не имущество, не знакомые, не реликвии в Литве, а совсем другое, чему и названия не найдешь. И даже сегодня, принадлежи ему тут обширные угодья и недвижимость, он вряд ли бы стал о них хлопотать, а всё это охотно променял бы на то, что у него в войну живьём отняли…

— Был же у бабушки и дедушки дом? — сухо осведомился Эли.

— Был… Старый, крытый соломой, с флюгером… Его бабушке Фейге перед смертью завещал ее отец — Рувим Гандельсман…

— Неважно, с флюгером или без флюгера. Меня интересует, стоит ли он до сих пор и есть ли на него у тебя бумаги? — пресекая наперед всякую патетику, сказал неуемный Эли.

— Аба! — через головы невесток и внуков обратился к Цесарке Жак. — Ты не помнишь, дом наш в Людвинавасе на Басанявичяус еще стоит?