Жалкая

Я хочу, каждой косточкой своего тела, сказать ей правду. Но я не могу. Поэтому вместо этого я лгу.

— Обещаю.

— Как мило, — прерывает меня высокий голос.

Эвелин отпихивает меня от себя, затем поворачивается и с пустым взглядом смотрит на свою сестру.

— Что вы двое делаете? — Дороти смотрит между нами двумя.

— Просто любуемся видом, — отвечаю я, засунув руки в карманы.

— Хм, — хмыкает она, потягивая из фужера шампанское, пока идет к краю палубы. Она прислоняется к нему, её ярко-красные ногти постукивают по бокалу, пока она смотрит на нас, а затем вглядывается в темные воды внизу. — Люди здесь и правда так быстро приходят и уходят, не так ли?

Я нахмуриваю брови, но Эвелин дергается рядом со мной.

Когда Дороти поднимает голову, в её глазах — маниакальное выражение, а на лице — широкая улыбка. Меня удивляет, насколько это напоминает мне то, как Эвелин выглядит прямо перед тем, как сорваться.

Наверное, гены, в конце концов, передается по наследству.

— Какая же ты, блять, сука, — прошипела Эвелин.

Дороти хихикает, глядя на нас двоих.

Я никогда раньше не видела её такой, она как будто превратилась в совершенно другого человека. Как будто невинная дочь, которая любит быть на виду у всех и хочет быть папиной дочкой, была не более чем фасадом, скрывающим эту зловещую женщину, которая таилась под ним.

— Я просто констатирую факт, — говорит она.

Вздохнув, я провожу рукой по лицу. Эта семья изматывает.

— О чем ты говоришь, Дороти?

— О, разве ты не знал? Здесь умерла наша сестра.

Шок ударяет меня в грудь, и я перевожу взгляд на Эвелин. Но они не обращают на меня никакого внимания. Они сфокусированы на Дороти.

Эвелин качает головой.

— Не хочешь ещё раз освежить мою память о том, как именно это произошло?

Левая сторона красного рта Дороти приподнимается.

— Она поскользнулась.

Эвелин усмехается, и я чувствую изменение энергии ещё до того, как это происходит. Тем не менее, я недостаточно быстр, чтобы схватить её. Она бросается вперед, хватает Дороти за горло, и они обе падают на пол палубы, фужер с шампанским Дороти разбивается вдребезги.

Дороти бьется, её ногти царапают спину моего пиджака, когда он соскальзывает с плеч Эвелин, и я бросаюсь к ним, хватаю Эвелин за талию и оттягиваю её назад.

Рука Дороти подбегает к её горлу.

— Господи, Эви. Тебя нужно поместить в больницу.

— Сними эти туфли! — кричит Эвелин, её лицо покрыто пятнами, а по щекам текут слезы. — Как, блять, ты смеешь носить их здесь.

Мой взгляд падает на ноги Дороти, где ярко-красные, сверкающие каблуки_{(персонаж Дороти всегда носила ярко-красные туфли)} блестят в лунном свете.

Дороти насмехается.

— Ты всегда так драматизируешь. Не думаю, что они тебе подойдут.

Голова Эвелин дергается, и она поворачивается ко мне, её взгляд дикий.

— У тебя есть при себе пистолет?

Да, но мне крайне неловко говорить ей об этом прямо сейчас. Она замечает мою нерешительность.

— Могу я взглянуть на него? — мило спрашивает она.

Отступив от неё, я качаю головой.

— Я позволю тебе делать с ним всё, что захочешь, когда мы уйдем.

Дороти громко вздыхает, вытирая пыль с передней части платья, затем снимает туфли и берет их в руки.

— Ладно, ты так сильно хочешь их? Они твои.

Она протягивает их, и Эвелин делает шаг вперед, протягивая руку, чтобы взять туфли. Затем Дороти бросает их через борт лодки. Я едва слышу, как они плюхаются в воду.

— Нет! — кричит Эвелин, бросаясь всем телом на перила. Как только её глаза попадают в воду, она замирает, а я за ней, обхватываю её за талию и притягиваю к себе, её тело дрожит, когда я опускаю нас на пол палубы.

— Может быть, если ты нырнешь за ними, они доведут тебя домой к ней, — говорит Дороти.

Мои глаза сужаются, когда я поднимаю голову.

— Дороти, заткнись на хрен, пока я сам тебя не пристрелил.

Она смеется.

— Боже, представь, что я хотела переспать с тобой. Какой ужас.

Её шаги громкие даже без каблуков, когда она подходит ближе, и она приседает перед нами.

— Но я открою тебе один секрет, Эви.

Эвелин смотрит вверх, тушь стекает по её лицу, губы опухшие и красные. Я никогда не видел, чтобы она выглядела такой побежденной, и моя грудь трещит от этого зрелища. Всё не так, как должно быть. Она не такая, какой должна быть.

— Я не хотела её убивать, — шепчет Дороти. — Но я счастлива, что сделала это.

Она встает и уходит, а моя хватка крепнет до синяков на талии Эвелин, я так хочу отпустить её, но знаю, что если она причинит вред своей сестре здесь, на глазах у всех этих людей, даже я не смогу её спасти.

31. НИКОЛАС

Мы уходим до окончания аукциона, и я не жду никого, чтобы сказать, что мы ушли. Мои внутренности сходят с ума, мозг пытается вставить новые кусочки головоломки в нужные места. Дороти убила Ванессу Уэстерли, а я должен был удерживать Эвелин от убийства Дороти.

Она не сопротивляется, когда я несу её с задней палубы лодки, и как только мы оказываемся на твердой земле, её тело расслабляется, изнурительный страх, который она носила в себе, стирается, как воспоминания, нарисованные на песке.

— Я всё равно убью её, — спокойно заявляет она.

Я усмехаюсь, усаживая её на пассажирское сиденье своей машины и протягивая руку вперед, чтобы пристегнуть её.

— Я знаю.

Это не беспокоит меня так, как, возможно, должно было бы.

У Эвелин есть годы ран, которые не были залечены, просто перевязаны сарказмом и печалью, образуя изуродованные рубцы, из которых всё ещё сочится, когда в них тычут.

И, возможно, моя мораль притупилась, когда дело касается её. Потому что пока она в безопасности, мне трудно беспокоиться о том, что происходит с кем-то ещё. Я наклоняюсь и прижимаюсь мягким поцелуем к её лбу, вдыхая её земляной, цветочный аромат.

— Отвези меня домой, — шепчет она.

Я киваю, посылаю сообщение Зику, чтобы он забрал мои вещи из гостиничного номера, а затем отвожу нас обратно в Кинлэнд. По дороге мы не разговариваем, и я позволяю нам сидеть в тишине, потому что иногда слова не могут помочь. В течение двух часов я держу её за руку и не отпускаю, мой большой палец методично потирает костяшки её пальцев, и только когда мы въезжаем в ворота поместья Уэстерли, я ослабляю хватку.