Жар-птица

Я поселилась в отеле «Вид на море», рядом с Мемориальным парком, и переоделась в более удобную одежду.

Парк состоял по большей части из тщательно ухоженных лужаек, подстриженных живых изгородей и групп тенистых деревьев. Под двумя куполами можно увидеть руины. Рядом с ними установлены таблички с фотографиями зданий до катастрофы.

В парке есть кинотеатр, где дважды в день показывают «День героя» – документальный фильм о тех событиях. В Г-образном здании располагаются сувенирный магазин, административные помещения и музей.

Я зашла в музей. Там было много предметов снаряжения, которые использовали в те дни спасатели и пожарные. Был выставлен также искин, координировавший их действия и готовый поговорить с любым, у кого имелись вопросы или комментарии. Я немного постояла и послушала.

– Как ты чувствовал себя посреди всего этого? – спросил мальчишка-подросток. – Было страшно? Искинам бывает страшно?

– Меня вдохновляли, – отвечал искин голосом немолодого мужчины, – героические усилия тех, кто пришел на помощь. Я имею в виду не только профессионалов, но и обычных людей, рисковавших жизнью ради друзей и соседей. Было ли мне страшно? Да. Я знал, что нам грозит опасность.

– Ты боялся за себя?

– Да. Я боялся за всех нас.

Пожилой мужчина поведал, что едва пережил натиск стихии.

– Я был на лестнице, – сказал он. – Она обрушилась, и я сломал обе ноги. Дом горел, но тут появилась девушка и вытащила меня. – Он улыбнулся и показал на стоявшую рядом женщину. – Потом я женился на ней.

– Отличный выбор, – одобрил искин.

Парень в флотской форме поинтересовался, почему никто не был готов к землетрясению:

– Как вышло, что оно застигло всех врасплох? Неужели политики оказались ни на что не годны?

– Сейчас, оглядываясь назад, – ответил искин, – нам легко говорить, что мы могли сделать и чего не могли. Мы считали, что настолько сильное стихийное бедствие обязательно даст знать о себе заранее: вот в чем дело. Нас подвела наука.

Галерея героев была посвящена восемнадцати погибшим при землетрясении. Их фотографии занимали большую часть двух стен: молодые и старые, мужчины и женщины, в форме и в гражданском. Среди них был и Элиот Чермак, красивый и бесстрашный, в серебристо-голубом костюме пилота. Под фотографией стояли его имя и годы жизни: 1326–1393.

Героям была посвящена брошюра: на обложке – фотографии, имена и девиз «Величайшая отвага». Я взяла ее и пролистала. Внутри были краткие биографические очерки и десятки фотографий – моменты из личной жизни этих людей до катастрофы. На одном из снимков Чермак стоял рядом с Робином.

Я купила один экземпляр и забрала его с собой.

В книге было фото родителей Чермака. Отец смущенно улыбался фотографу, мать сияла красотой. Сразу становилось понятно, кому Чермак был обязан своей внешностью.

Дальше шли фотографии его самого. Чермак стоит в группе первоклассников у начальной школы в Кардуэлле. Двенадцатилетний Чермак сидит с отцом на пляже. Чермак играет в пальмбол со своим старшим братом Грегори. Чермак обнимает на школьном балу роскошную брюнетку, которая любезно улыбается фотографу.

Чермак в Университете Кризинского, на каникулах, на чьей-то свадьбе. Два фото из летной школы. Снимок, сделанный после его первого самостоятельного полета. На лице Чермака сверкала радостная улыбка. Я прекрасно понимала его: даже много лет спустя это мгновение оставалось самым счастливым в моей жизни.

Две фотографии Чермака во время службы на флоте, где он дослужился до капитан-лейтенанта. И наконец, Чермак на фоне «Волнолома» на одном из причалов Скайдека. Плюс то самое фото Чермака с Робином, который был назван в брошюре «всемирно известным физиком». Робин выглядел слегка надменным и самовлюбленным, Чермак же, видимо, считал, что оказался на вершине мира.

Старший брат Элиота, Грегори, до сих пор жил в городе. О его профессии нигде не говорилось, и я сделала предположение – как оказалось, верное, – что он довольствуется базовым пособием. Я позвонила ему и сообщила, что собираю материалы об Элиоте.

– Это было давно, – сказал он с плохо скрываемым раздражением.

Я решила, что он, возможно, завидует Элиоту, о котором много говорили. Завидует до сих пор, сорок лет спустя?

– Поэтому мы и занимаемся исследовательской работой, – ответила я. – Не найдется ли у вас материалов о брате, на которые я могла бы взглянуть? Мы хотим больше узнать о том, каким он был на самом деле, и о семье, сумевшей воспитать такого человека, как он.

– Что вы имеете в виду?

– Всем известно, что Элиот – герой, но никто толком не знает, каким человеком он был.

– Вряд ли смогу поделиться чем-нибудь ценным. Приятно было пообщаться…

– Погодите. Не отключайтесь. Это очень важно, господин Чермак. Я готова заплатить за информацию.

– В самом деле? Сколько?

Я назвала минимальную сумму, которую всегда можно было увеличить.

– Ладно, – ответил он. – Сделаю, что смогу. Но деньги вперед, пожалуйста.

– Давайте сначала посмотрим, что есть у вас.

– Что, собственно, вас интересует? – Голос его смягчился, хотя и ненамного.

– У вас сохранились вещи Элиота? Письма, дневники, что-нибудь в этом роде?

Он задумался.

– Есть какой-то дневник. В общем-то, у меня осталось много всякого. Жена ничего не выбрасывает.

– Что еще?

– Фотографии. Куча фотографий. Награда – наверное, ее дали в школе. Никаких писем нет. – Больше ему ничего не пришло в голову. – В основном фотографии. И блокнот.

– Когда мы сможем поговорить?

Я сомневалась, что Грегори Чермак хоть сколько-нибудь похож на брата. Элиот вполне мог быть лидером, а Грегори скорее напоминал человека, который большую часть времени живет на природе. У него были жесткие, почти неподвижные черты лица и раздражительный характер. Он представил меня своей жене Велле – похоже, та безропотно ему повиновалась, – а потом недвусмысленно намекнул супруге, что ее ждут другие дела.

Он мало что мог поведать мне и говорил преимущественно о том, как они с Элиотом вместе росли. Отчетливо чувствовалась неприязнь к брату, которого Грегори считал слишком большим эгоистом.

– Может, и не стоит говорить такое, но ребята в школе его недолюбливали. Он постоянно был чем-то недоволен. Только, пожалуйста, не пишите об этом. Просто хочу, чтобы вы поняли: он был вовсе не таким, как принято считать сегодня.

– Грег, как вы тогда объясняете его поведение во время землетрясения?