Жара. Терпкое легкое вино.
Шрифт:
В провинции, несмотря на ещё более жаркую погоду, страха почти не ощущалось. Здесь к концу света относились благодушно и во всём винили местные власти. По крайней мере, такое впечатление сложилось, когда Андрей сел в автобус и до него со всех сторон стали доноситься новости.
Автобус трясло и порой так подбрасывало, что ясно слышалось, как все его детали подлетают в воздух, дребезжат каждая по-своему, но каким-то чудесным образом опять составляются в единое целое и продолжают катить по дороге.
В автобусе Андрей услышал про крестный ход, про слезу Богородицы, про смерть женщины и как после всего этого заболел батюшка. Его жалели… Потом снова разговор пошёл про власти, огороды, какого-то Петьку, которого покусали пчёлы, но вслушиваться не было ни сил, ни желания, так покойно и хорошо было ехать в тряском автобусе, что он с удовольствием прикрыл
Странно, почему мы так страшимся смерти? Ведь, даже если здраво рассуждать, то мы считаем, что после смерти окажемся у Бога. Обязательно у Бога, потому что, кто, если не мы. Мы же и в церковь ходим, и свечки ставим, причащаемся… Так кто же тогда… Так ведь у Бога должно быть лучше, Он отрёт всякую слезу. А мы боимся. Вот, взять сестру, мать — отчего они плачут? Им жалко отца? Так ведь они должны радоваться. Он прожил хорошую, добрую жизнь, так отчего же плакать, коли Господь забирает его? И почему мне самому страшно от всего этого? Нет, я не думаю, что завтра умру, мне всего двадцать шесть, мне ещё жить и жить, и, хотя в мыслях я понимаю, что эти тридцать-сорок лет пролетят, как миг, но я не верю, что это будет мигом, мне кажется, этот будет долго, это никогда не кончится. Да и если кончится, что же бояться — к Отцу отойду. Воскликнуть бы: Смерть, где твоё жало?! Ан нет — боюсь. Не верю… Неужели я не верю? Господи, неужели мы все не верим, что придём к Тебе?! Господи, Господи, что с нами, почему мы (ну, хорошо, я) держимся за этот мир, хватаемся за любую соломинку, только бы удержаться тут ещё на год, на день, на миг… Почему смерть так страшна? От того, что мы точно не знаем, что там, после смерти? Но пусть это у тех, кто не верит в Тебя, кто упёрся в обезьяну, в прогресс, ну, а те, кто верит? Ведь для верующего нет смерти? Неужели мы все не верим? Ладно, я. А сестра, мать? Господи, а отец?
Андрей открыл глаза и посмотрел на отца. И снова, как в первые минуты, когда женщины пустили его к нему, он вздрогнул: настолько явственно было присутствие смерти, будто та — живое существо и сейчас сидела здесь же, у постели, терпеливо ожидая своей части.
Андрей много видел покойников. Будучи мальчиком и юношей, помогал отцу отпевать, да и сама жизнь возле кладбища, казалось, должна была сделать смерть обыденным делом, но вот ведь только что, не так давно, отец разрезал пасхальный кулич и его мягкие, пухлые руки раздавали кусочки за семейным столом, а теперь почерневшие кости торчали из-под одеяла, на лице матовая плёнка с жутким зелёным оттенком, под бородой ясно ощущаются провалы, словно там уже нет щёк, рта, а бородой только прикрыли пустоту. Андрей, как загипнотизированный, не мог оторваться и всё впитывал, впитывал страшный образ, как вдруг веки отца дрогнули и он шевельнул рукой, словно хотел дотронуться до сына. «Он всё понимает и видит», — подумал Андрей, глядя на закрытые глаза отца, и, преодолевая страх, взял его руку в свою. Тот благодарно дрогнул пальцами.
— Почитай, — вдруг шевельнулись губы отца.
Это прозвучало так ясно, что Андрей снова и неожиданно радостно подумал: «Да он и впрямь всё соображает».
— Что почитать? — спросил он.
— …стырь, — донеслось уже не так чётко, но Андрей понял, поднялся, взял лежащую у изголовья книгу. «Видимо, Маша читала», — и раскрыл на заложенной странице.
Это был 104-й псалом. Андрей представил, как, прочитав предыдущие (он хорошо знал их, это были благодарственные псалмы, часто читавшиеся во время службы), Маша расплакалась и закрыла книгу.
— Славьте Господа … — голос его дрогнул, он снова ясно увидел плачущую Машу: как славить Господа у постели умирающего отца?! А каково ему?! Он посмотрел на отца и показалось, что тот слегка качнул головой, давая знак, чтобы Андрей продолжал.
— … призывайте имя Его; возвещайте в народах дела Его; воспойте Ему и пойте Ему; поведайте о всех чудесах Его …
Андрей вспомнил про слышанную в автобусе слезу Богородицы… «А ведь если это было на самом деле, то это явное чудо, но, если и показалось, люди вообще любят домысливать и складывать легенды, пусть это всего лишь легенда, пусть, но разве не чудо то, что я живу? Что вижу весь этот мир, что могу думать, рассуждать… о чуде… Господи, какой я дурак!»
— Хвалитесь именем Его святым; да веселится сердце ищущих Господа .
«Я искать Господа должен, тогда сердце моё будет весело и
радостно». И тут же в подтверждение прозвучал следующий стих:— Ищите Господа и силы Его, ищите лица Его всегда .
Андрей задохнулся от того, как точно стих совпал с его мыслью, прочитал его про себя ещё раз и снова посмотрел на отца. Лицо его было спокойно, безмятежно и бесстрастно. «Вот оно…» — только подумал он и тут же отмахнулся от мысли, чтобы не мешала: читать, читать…
— Воспоминайте чудеса Его, которые сотворил, знамения Его и суды уст Его, вы, семя Авраамово, рабы Его, сыны Иакова, избранные Его. Он Господь Бог наш: по всей земле суды Его .
Перед глазами предстала апокалиптическая Москва… «А разве только там… По всей земле суды Его», — он перечёл последнюю фразу на этот раз вслух.
А дальше шла история избранного народа, которому заповедал Господь Слово на тысячу родов… Андрей читал теперь уверенно и торжественно, словно каждое слово, читаемое им, разносится по всему миру. Он так и чувствовал, когда мальчиком помогал отцу и читал Псалтырь на вечерней службе. И теперь это чувство вернулось.
Раз только Андрей ещё перевёл дух, когда прочитал о судах Божиих:
— И призвал голод на землю; всякий стебель хлебный истребил .
«Всё же сказано, — подумал он, — чего мы ищем?»
И снова торжественно читал историю народа, а когда дошёл до места, когда Господь «дал им земли народов, и они наследовали труд иноплеменных, чтобы соблюдали уставы Его и хранили законы Его», — ему вдруг открылась вся огромная Россия, сначала словно с политической карты мира, которая висела у него над кроватью в детстве, а потом в мгновение ока показались весь необъятный простор и даль, и Андрей замер, потрясённый этой дарованной ширью и пределами.
— Аллилуйя!
Андрей посмотрел на отца.
Лицо его было по-прежнему спокойно, безмятежно и бесстрастно.
Андрей был прав — отец Василий всё понимал. Он переживал странное состояние: тело не мешало ему, оно ощущалось, скорее, как нечто уже не своё, но без которого никак не обойтись, если нужно было общаться с миром. Не любил, например, отец Василий телефона, а хочешь голос дочки услышать — так берёшь трубку, да ещё просишь при этом: «Давай, милая, давай, соединяй, пожалуйста». Так и с телом — его приходилось просить и натягивать на себя, как новые жмущие сапоги. Вот и сейчас отцу Василию пришлось вернуться в тело, чтобы утешить сына. Он так и понимал, что это он, бездвижный, поддерживает его. И всякий раз отец Василий решал: вернуться ему окончательно или нет? Вообще без тела было хорошо. Как только отец Василий забывал о нём, становилось легко и радостно. И он готов был лететь, парить, но страх, жуткий страх неизвестности всякий раз сковывал полёт. Что там?
Однажды дикая мысль посетила его: «Неужели я в Бога не верю? Ведь, если бы верил, я бы стремился к Нему, а я боюсь. Я ведь не суда боюсь, я боюсь, что не будет никакого суда». И, когда он так подумал, вселенский холод, не тот, который чувствуешь, когда суёшь руку в холодильник, а тот, в котором отсутствует тепло, коснулся умирающего отца Василия. И некуда ему, прикованному к кровати, было убежать. Тогда он стал скороговоркой повторять: «Господи, помилуй, Господи, помилуй». Через пару минут уже повторял размереннее: «Господи, помилуй мя, грешнаго», потом стал молиться ещё спокойнее: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго».
«Что это было? — думал отец Василий и сам себе отвечал: — Дыхание ада. Но, если есть ад, тогда есть и рай. Тогда чего же так страшно? Неужели оттого, что я просил, а Он не услышал? Нет, как Он мог не услышать, просто Его воля в другом. А в чём? Господи, как узнать волю Твою? А если Он откроет… А я не смогу понести… Не смогу, потому что слаб и немощен… Я всё время мечтал о тихой и мирной жизни. И в храме всегда на службе старательно возвышал голос о мирной кончине. Да и катилось всё к этому: под крылом отца тихо-мирно взошёл на амвон, потом так же тихо-мирно служил, крестил, венчал, отпевал… когда звали. Если не звали, то и не напрашивался… А вот теперь так страшно… А может, страшно оставлять жену и детей, которые, конечно, переживают и будут ещё переживать. Так ведь это временно. Дети пристроены, с женой пожили… Да и сами понимать должны. Поплачут, поплачут и перестанут. А люди? Люди и не заметят, пришлют другого священника, который будет и моложе, и деятельнее… Бог с ним, с этими миром».