Жаркий сезон

— Мне казалось, дорогая, я тебе рассказывал. Всего на неделю. — Гарри крепче стискивает ее руку и подхватывает песенку: — «Если в лес пойдешь сегодня, непременно удивишься…»

— Вы жена Гарри Картера? — спрашивает стэнфордский профессор, читающий у них курс лекций. Он смотрит на Полину как-то чересчур пристально.

— Я Полина Картер.

— Я встречался с Гарри на конференции американистов. Он там дал жару. — Профессор улыбается какому-то забавному воспоминанию, затем глядит на Полину, словно прицениваясь к товару на магазинной полке. — А тут я его что-то не вижу.

— У Гарри в этом семестре творческий отпуск. Он почти все время работает в Лондоне.

— Вот как? Жаль. Я надеялся с ним повидаться. Что ж, нет так нет. Может, выберем как-нибудь вечерок, посидим с вами вдвоем в баре?

— Не думаю, — отвечает Полина.

— Боже! — восклицает Гарри. — Тридцать шесть! Тридцать шесть! Что же это творится?

Он стоит голый в ванной и разглядывает себя в зеркале. Нельзя сказать, что зрелище его огорчает, что бы там ни говорилось о возрасте.

— Время течет, — замечает Полина. — Мне казалось, это твоя специальность. История.

— Я бы предпочел, чтобы она не затрагивала меня лично. Тридцать шесть — значит, уже и сороковник не за горами. А к сорока я должен получить кафедру.

— Не должен. Хочешь. Разные вещи.

— Ах, солнышко, до чего же ты любишь во всем точность. Кое-кто назвал бы это педантизмом. И все равно я тебя обожаю. Кстати, я пригласил на день рождения еще нескольких человек.

— Кого?

— Нового преподавателя французского с женой. Двух аспирантов. Ах да… еще одну девушку по имени Алиса. Она работает в деканате.

10

— Я немного засомневалась, может ли дракон своим дыханием поджечь дерево, — говорит Полина.

— Я проверял с паяльной лампой, — отвечает Крис Роджерс. — Одолжил ее у соседа и поэкспериментировал на досках от старого забора. Они обуглились, а у дракона, надо полагать, дыхание еще горячее.

— В таком случае беру свои слова назад.

— Вопрос в том, сможет ли читатель вообще принять драконов и единорогов, — продолжает Крис. — И захотят ли люди читать про неумирающую страсть. Немодная тема.

— Думаю, тут спасает антураж. Атмосфера волшебной сказки помогает верить в любовь. Насчет дракона и его дыхания — просто придирка.

— А как, на ваш взгляд, смерть дамы? — озабоченно спрашивает Крис. — Самоубийство Талузы. Очень хочется думать, что получилось. Я чуть не умер над этим куском.

— Очень сильный текст. Берет за душу.

— Точно? У вас голос какой-то неуверенный.

— Нет-нет. Вы все написали как надо. Это я реагирую неправильно.

— В каком смысле неправильно?

— Ну… конечно, зря она так.

— Почему зря?

— Потому что со временем она бы успокоилась. Перестала бы думать о рыцаре. Может, завела бы себе другого рыцаря. Или поняла бы, что ей и без них хорошо.

— Очень циничный взгляд, — строго говорит Крис. — Вы уверены, что было бы так?

— Конечно, — отвечает Полина. — Мне пятьдесят пять. Я навидалась похожих историй.

Крис некоторое время молчит.

— Что ж, возможен и такой взгляд, но для аллегории о романтической любви он ведь не годится?

— Разумеется. Вообще-то мне больше нравится ваша версия, даже если в ней пришлось убить даму. Это куда сильнее.

— Сильнее, чем что? — спрашивает Крис, опять после недолгой паузы.

Полина видит, что он склонен всерьез обдумывать слова собеседника, и ей это по душе.

— Сильнее, чем разочарование. Какой смысл его описывать? Ничего интересного. Страсть не должна просто угасать. Кстати, хорошо, что у них не было детей.

— Исключено. Или они бы не играли никакой роли. Дети, я имею в виду.

— Сомневаюсь, — говорит Полина. — Дети всегда играют очень важную роль. Однако я впадаю в педантизм. Профдеформация. Совершенно в данном случае лишняя.

— Вы редактор. Делать замечания — ваша работа.

— Моя работа — техническая. О высоких материях судят другие люди.

— Хьюго. Да. Вообще-то ему смерть дамы не понравилась. Он заставил меня довольно много переписать.

— Сейчас читать очень интересно, — говорит Полина. — А ваша новая книга будет в таком же духе?

— Нет-нет. С аллегориями я завязал. Теперь пишу научную фантастику. Серьезно, для настоящих поклонников жанра. Но дело идет туго. Вот только что я поднимался на вершину ближайшей горы в поисках вдохновения.

— И что, нашли?

— Если честно, нет. Только мозоль на ноге натер. Хотя вид оттуда и вправду хороший.

— Ладно, — говорит Полина. — Когда утрясете с Хьюго ту главу, которую он предложил переписать, отправьте ее мне, я прочту.

— Вы, наверное, уже мечтаете сбыть меня с рук. Я замучил вас своими исправлениями и переделками.

— Ничего подобного. Мне очень интересно прочесть, что вы там сделали со сценой бегства по лесу. Пожалуйста, не выкидывайте вервольфов.

Полина кладет трубку и смотрит в окно. Тереза на проселочной дороге, забавляет Люка. Малыш исследует одну интересность за другой — лужу, кустик травы, замшелую жердь ограды. Пшеница уже не темно-зеленая, а светлая, колосья клонятся и колышутся на ветру.

Лето перевалило за середину. Буйный рост прекратился. Земля полна до краев и застыла в неподвижности. Деревья поникли над пятнами тени. Поля обросли темной каймой крапивы. Охристый прямоугольник незасеянного участка никуда не исчез, зато появились озерца небесно-голубого льна; от них, как и от ядовито-лимонного рапса, веет чем-то южным, но в то же время еще более родным. Когда на синем ковре льна колышется алая россыпь маков, кажется, будто к английскому пейзажу приложил руку художник-импрессионист.

И еще все время жарко. Лето уже вошло в анналы, заняло достойное место в новостях. Побиты все температурные рекорды, ожидается засуха. Нашествие медуз в Ла-Манше, акулы у побережья Корнуолла. Мороженого продано больше, чем за все прошлые годы, по телевидению постоянно напоминают об угрозе рака кожи. Один летний день перетекает в другой, совершенно от него не отличимый. В десять вечера еще светло, потом небо наливается темной синевой, ограды и деревья кажутся тенями на монохромной гравюре.