Жасминовый дым

2

Но помнил Олег об Але, о том, как она улыбалась ему из окна второго этажа, минуты полторы, не больше. Выбросив пакет в мусорный контейнер, он ускорил шаг, миновал гастроном и аптеку, пересёк старый парк, напряжённо присматриваясь к сновавшим в кустах породистым псам, спущенным с поводков их гуляющими хозяевами. И то, что исподволь томило, приглушённое разговорами с Алей, сейчас, как огнём, охватило его всего тревожным предчувствием.

Снова, в который раз за последние месяцы, Олег стал тасовать эпизоды уголовного дела, в котором был главным свидетелем обвинения, мучая себя бесполезным теперь вопросом: ну почему, почему он не спохватился вовремя, не рассчитал, не предположил, не убедил тех, кто год назад его торопил, из-за чего в этой проклятой спешке дело только внешне оказалось логично выстроенным, а на самом деле таило в себе возможность позорного провала. А значит, и катастрофического завершения его невидимой тайной жизни, его негласной, а потому особенно завораживающей карьеры.

Олег запрыгнул в полупустой троллейбус, идущий к метро, и, взглянув на часы, с некоторым облегчением отметил: к назначенному времени успевает. Непонятно, что ему могут посоветовать там, куда он сейчас торопился, но ехал-то он не столько за советом, сколько за бодрящим ощущением: нет, я не один, со мной они, немногословные и решительные, про чью подлинную жизнь не догадываются ни их жёны, ни дети.

На метро Олег доехал до «Октябрьской», по переходу вышел к высотке – сизовато-серому четырёхграннику, в стёклах которого отражался многоцветный поток машин, замедляющих здесь, у светофора, свой бег. В просторном холле долго ждал лифта, разглядывая толпу, изучавшую расположение офисов на обширном табло. Роящиеся вокруг лица раздражали его. У них были другие заботы – сиюминутно-мелочные, неинтересные, какие-то муравьиноподобные! В этом Олег был убеждён, потому что его подлинная жизнь, о которой ни Аля, ни сестра, ни работники его фирмы совершенно ничего не знали, по сравнению с обыденной жизнью вот этих, столпившихся в лифтовом холле, была особенной. Можно сказать – героической. И, завидуя рутинному спокойствию стоящих вокруг него людей, он в то же время презирал их.

На одиннадцатом этаже Олег привычно свернул в длинный сумрачный коридор, нашёл знакомую, отливающую бронзой вывеску «Строймонтажинвест», нажал кнопку, вмонтированную в ребристый пластмассовый квадрат. В нём что-то булькнуло, и требовательный мужской голос произнёс:

– Говорите!

– Рябикин к Сёмину.

Молчание длилось не больше десяти секунд, затем раздался щелчок, и дверь словно бы освобождённо вздохнула. Толкнув её, Олег вошёл. Здесь всё было как всегда: в тесной приёмной за столом – рослый человек в пиджаке и приспущенном галстуке, придавленная рукой газета с неразгаданным до конца кроссвордом, куча окурков в пепельнице. Кивнув Рябикину, дежурный внимательно, с оттенком неодобрения пронаблюдал, как Олег снимал модное пальто и фуражку, одёргивал серебристо-серую кофту с расходящимся у подбородка воротником на молнии, как перебрасывал на другое плечо ремешок сумки. «Ну и работёнка у мужика!» – перехватив его взгляд, подумал про него Олег с насмешливым раздражением, направляясь к начальственной двери.

В кабинете у Сёмина валялся в кожаном кресле такой же кроссворд, такая же на столе была пепельница, вулканически извергающая груду окурков, да ещё высилась пирамида потёртых папок с завязками и синим пятном светился экран компьютера. Пиджак Сёмина висел на спинке стула, галстук приспущен, рукава светло-полосатой сорочки подвёрнуты до локтей – ему, плотно сбитому, словно вырубленному из одного сучковатого куска дерева, всегда было жарко. Дощёлкав на клавиатуре фразу, он поднялся, обойдя стол, крепко тряхнул руку Рябикина.

– Не закуришь? – спросил, пересев за журнальный столик, под висевшую на стене карту Москвы, и усадив Олега в соседнее кресло. – Так и не втянулся? Молодец, долго проживёшь.

И немедленно окутался сигаретным дымом.

– Тебе сейчас двадцать семь? Двадцать восемь? Всё впереди. Ну, колись, какая у тебя тревога?

Сладко щурясь, Сёмин острым взглядом прощупывал сумрачное лицо Рябикина, пришедшего, судя по всему, с каким-то сюрпризом.

– Суд по делу Сергиенковой будет в понедельник. Ну, помните, Андрей Владленович, начальницу из префектуры, она отвечала за культуру. Взятку у меня выманила. Так вот есть предчувствие, что дело может забуксовать.

– Чего-чего? – Сёмин подобрался в кресле, словно решив из него катапультироваться. – Ты откуда-то упал или тебя уронили? В том деле, насколько я помню, железные доказательства – отпечатки пальцев.

– Но кое-какие накладки… Вы меня тогда очень торопили…

3

Олег говорил, Сёмин же, всматриваясь в него, вспоминал, каким он пришёл к ним несколько лет назад по рекомендации знакомого оперативника: затаённый взгляд узко посаженных глаз («нацеленная на тебя двустволка», шутили сослуживцы), стрижка ёжиком, в новенькой джинсовой курточке, из-под которой сияла звёздно-полосатой расцветкой модная по тем временам рубашка. Бывший детдомовец. Долговязый, но жилистый. Несколько раз удачно помог милиции. По его информации накрыли наркопритон, куда Олег сумел аккуратно внедриться; он же, устроившись экспедитором в подпольный цех, помог раскрутить дело о «палёной» водке. Громкая была история, в газетах писали.

У Олега в те годы забавная была походка – странно выворачивал ноги, вихлял корпусом и локтями, словно делал первые танцевальные па, склоняя голову то вправо, то влево, словно принюхиваясь острым носом к тем, кто был рядом. Ёжик свой подкрашивал то в синий, то в оранжевый цвет. Говорил быстро, отрывисто, перебивая самого себя. А сейчас – в серой, с металлическим блеском кофте, с волнистой шевелюрой до плеч – движется плавно, речь правильная, а ускользающий взгляд и длинный нос придают ему интеллигентно-задумчивый вид.

Ему тогда, после торгового техникума и вереницы мелких должностей, помогли попасть на курсы английского и устроиться в неплохую фирму зарубежного происхождения, после чего он уже сам двигался по карьерной лестнице, не прерывая своего сотрудничества с ведомством Сёмина, скрытого труднопроизносимой вывеской «Строймонтажинвест».

– Главная нестыковка: я в тот момент был в стадии перехода из одной фирмы в другую, но с операцией так спешили, что вы посоветовали мне представиться сотрудником той самой португальской фирмы, с которой контракт закончился. Ну, я устаревшей справкой и воспользовался. Справка оказалась в деле. А дело роет зануда-адвокат.

– И это всё? Да пусть роет, – Сёмин, облегчённо вздохнув, раздавил только что раскуренную сигарету во второй, стоявшей на журнальном столике, пепельнице и расположился в кресле поудобнее. – Отпечатки её пальцев всё равно никуда не денутся. А то, что ты в этой истории исполнял деликатную функцию, конечно же, понимают все, кто в этом процессе завязан. Наивных нет. К тому же общая обстановка тебе известна: народ ненавидит чиновников-взяточников, он нас поймёт. Да ещё, когда придёт время, прославит тех, кто с риском для жизни проникает в преступные структуры, помогая обезвреживать бандюг и коррупционеров. Что ещё?

– Если помните, ни одна наша аудиозапись, сколько я ни старался, следователям не пригодилась. Ничего компрометирующего в разговорах этой начальницы со мной и с её подругой Шмаковой не записалось.

– Постой, но я припоминаю, эта культурная начальница говорила тебе о каким-то материальных трудностях.

– Да, сказала, что скоро в Ялте кинофестиваль, съездить бы, да дорого.

– И этого тебе мало?

– Она говорила о поездке вдвоём.

– Вдвоём с тобой? Напомни, сколько ей лет?

– Сорок семь. Разведёнка. Детей нет.

– Понятно. Значит, она на тебя, молодого, глаз положила. И деньги меченые хапнула не колеблясь.

– Следователю она сказала, что подумала, будто я принёс их на нашу с ней поездку.

Поднялся Сёмин из кресла, покряхтывая, помассировал поясницу. Прошёл к столу. Его лицо, подсвеченное синим экраном монитора, приобрело землистый оттенок. Взглянув на Рябикина из-за груды папок, сказал устало:

– Взяточники следователю обычно врут. А ты, похоже, готов эту Сергиенкову пожалеть? Но кто пожалеет нас? Видел, какие строят чиновники под Москвой коттеджи с бассейнами на хапнутые денежки? Из-за таких кровососов государство становится неуправляемым. А на Сергиенкову, насколько помню, агентурная информация шла, мол, ничем не гнушается. У какого-то художника – за разрешение развернуть в коридорах префектуры выставку – картину взяла.