Жасминовый дым

Представил степную тишину, прерываемую по выходным дням наездами охотников, громкими их разговорами, пальбой. Услышал зимние голоса ветра – вот он метёт по равнине снежную крупу, сечёт ею стены и окна, дико шуршит ночью в пожухшем тростнике, скрипит тонкой мачтой, укреплённой проволочными стропами возле дома, с синей сигнальной лампочкой наверху, и уносит в степь глухой стук дизельного движка, питающего электричеством дом.

После завтрака Костин включил кинокамеру: вот егерь пересекает двор – несёт в свинарник дымящиеся вёдра с горячим кормом. Вот он у карты, лицо напряжённое, мосластая, коричневая от загара рука нервными рывками повторяет изгибы реки – движения механической куклы; стрекот кинокамеры сковывал его.

– Да держись ты свободнее, – советовал Виктор.

– Не могу, – бубнил Вадимыч. – Будто кто за мной в щёлку подглядывает. Ты для чего снимаешь? Не для телевизора ли?

– Может, и для телевизора. Сейчас все снимают на память, а потом документальные фильмы получаются. У меня таких штук семь, за границей наснимал, в отпуске.

Решено было снять охоту на фазанов. У крыльца их ждал мотоцикл, кружили, радостно скуля, собаки. Виктор сел позади егеря. Собаки привычно сиганули в люльку, потоптались, устраиваясь, одна мордой вперёд, другая – назад. Тронулись – со двора в степь, набирая скорость, приминая полынь и саксаул.

Слева, в лощине, блестела река; справа кренился и снова выравнивался степной горизонт. Собаки невозмутимо мотались в люльке. Встречный ветер норовил сорвать кепку, подхватывал на ухабах, будто хотел вырвать его, Костина, из пределов земного тяготения, обещая ему лёгкое кружение там, вверху, в свободном от облаков и земной суеты степном небе.

Охотились в россыпи кустов, на пологом спуске. Собаки зигзагами сновали в жёсткой, как проволока, траве. Подняли зайца – он змеисто-гибко взвился из-под куста, понёсся, ныряя. Собаки было погнались, но егерь их осадил, и они пошли дальше – кругами.

Костин отстал, хотя почти бежал за егерем, когда будто взорвалась бомба – взлетел фазан. Он шёл невысоко над кустами, оглушительно хлопая крыльями, сверкая на солнце празднично-пёстрым оперением. Замечательно шёл – казалось, вот-вот врежется в объектив, – и Костин, стрекоча камерой, ждал выстрела, не понимая, почему, ну почему, чёрт возьми, егерь медлит? Потом, после того как фазан, мелькнув над головой, ушёл, канув в заросли, Костин понял – дробь задела бы и его.

Вадимыч сказал: «Не отставай», – и они двинулись дальше, но не везло им сегодня, фазаны взлетали далеко. Раза три прочесав спуск, сели у воды отдохнуть.

Здесь был омут. Медленно вращалась плоская воронка водоворота. Мелькали над водой с резким писком стрижи. В траве что-то потрескивало. Тянуло лечь. Костин лёг и тут же почувствовал, как устал. Небо было таким же голубовато-блёклым, как вчера.

Неужели он приехал сюда только вчера? А кажется – давным-давно. Жаль, если охота не получится. Его, конечно, московские приятели засмеют, увидев на экране бессмысленную беготню: ради этого за тысячу вёрст мотался? Ну, да Вадимыч наверняка что-нибудь придумает. Хотя – кто его знает, пока не заметно, чтобы его терзало уязвлённое самолюбие.

– Забавно, если мы так ничего и не подстрелим.

Егерь молчал, будто не слышал. Смотрел на воронку водоворота, на мечущихся стрижей. Ну и писк у них! Как ножом о точило. Встали, пошли к мотоциклу. Костин был уверен – здесь уже ничего не выйдет, но собаки подняли фазана прямо из-под ног. Вадимыч не сразу выстрелил – прицелившись, нарочно вёл его под стрекот кинокамеры до критического расстояния, когда дробь могла бы и не достать, но – достала.

Было видно, как там, над кустами, где заряд настиг птицу, брызнули перья, как фазан, падая, загребал воздух уцелевшим крылом. Он упал на ветки кустов, плотно сросшихся от корней до верхушек, бил крылом по мелким, серебристо-зелёным листьям, пока не провалился вглубь. Продраться к нему было немыслимо, туда могла проползти только змея.

Собаки, скуля, носились вокруг. Вадимыч молча смотрел на их суету, лицо кривилось в странной, страдальчески-презрительной гримасе.

– Неужели не достанут?

– Разве что ветки перегрызут.

Вадимыч пошёл к мотоциклу. Собаки не уходили, скулили и лаяли – слышали, как там, в кустах, бьётся фазан. Егерь посвистел им, они заскулили громче, не переставая кружить. Шагах в трёх от мотоцикла он сел на траву, положив ружьё рядом.

– Подранков оставлять – последнее дело.

– Да, невезуха.

4

Ах, белая птица в синем небе – мечта, улетевшая за горизонт! До тебя ли сейчас, если даже тяжёлого в полёте фазана, и то взять не удаётся.

– Ладно, не горюй, – благодушие и беспечность в голосе Виктора звучали чуть сильнее, чем следовало. – Сам говорил, на охоте всякое бывает. Поедем с лодки плотву удить.

Помолчали, прислушиваясь, как скулят и тявкают, будто плачут от досады, собаки.

– А как же твоё кино?

– Да ну его, я снимать устал.

– Это потому что без добычи. Когда не везёт, всегда устаёшь. Собачий скулёж становился невыносимым. Выругавшись, Вадимыч схватил ружьё и, не вставая, выстрелил вверх. Скулёж прекратился. Слышно было, как, раздвигая жёсткую траву, бегут к ним собаки.

– Ладно, поехали.

Мотоцикл, урча, дёрнулся и пошёл. Собаки прыгали в люльку на ходу. Доехать бы, повторял про себя Костин, взлетая вверх за спиной Вадимыча на выемках и кочках, чувствуя, что мотоцикл непременно вырвется из-под них, если руки впавшего в мрачный азарт егеря хоть на секунду выпустят руль.

Здесь, в низине, река окаймляла петлёй невысокий кустарник. Непересушенная трава мягко пружинила. И первый же фазан, тяжело и шумно взлетевший, попал под выстрел.

Костин кинулся было снимать, как он бьётся в траве, но собаки подняли другого, и егерь, прицелившись, тихо окликнул Виктора. Поймав фазана в кадр, Костин ответил: «Есть!» – и Вадимыч выстрелил. Птица кувырком полетела вниз, и оттуда, куда она упала, всполошенно взлетели сразу два фазана.

Вадимыч, разломив ружьё, менял патроны. Этих-то птичек он, конечно, упустит, решил Костин, и через глазок кинокамеры увидел, как егерь, щёлкнув ружьём, тут же, почти не целясь, выстрелил – раз, второй. И обе птицы, будто обо что-то ударившись, стали падать.

Егерь двигался меж кустов не останавливаясь. Казалось, он пританцовывал, такими лёгкими и быстрыми были его движения. Костин с трудом успевал за ним – тот уходил из кадра, а непременно нужно было снять его крупно – поворот головы, сжатый рот, острый блеск глаз.

Виктор забегал вперёд, приседал, снимая снизу, любовался свободой и точностью его движений. И когда фазан взлетел позади Виктора и выстрел грохнул совсем рядом, стегнув лицо горячим ветром, он не успел испугаться. А Вадимыч, нахмурившись было, засмеялся и подмигнул.

Егерь был удал и ловок и счастлив от того, что может, наконец-то, показать своё мастерство. И Костин, заражённый его удалью, ломился сквозь кусты, обдирая в кровь лицо и руки, задыхался, стрекоча кинокамерой, повторяя шёпотом одно нелепое слово, почему-то больше всего подходившее сейчас к его сумбурному состоянию: «Проклятье!.. Проклятье!..»