Жаворонки ночью не поют

— Само собой, — ответила Таня.

Рита, перестав плакать, помолчала, накручивая на палец золотистый локон, и, сделав над собой усилие, спросила Зойку:

— Лёня пишет?

— Пока только одно письмо получила. Больше месяца шло. Сейчас так долго идут письма.

— Передавай ему привет от нас.

— Обязательно.

Рита с трудом скрывала волнение и вдруг как-то обречённо проговорила:

— Мне кажется, мы уже никогда не увидимся.

— Кажется — крестись! — нарочито грубо оборвала её Таня. — Развели тут нюни. Всё! Идти надо! Там уже раненых грузят.

Подъехал на своей телеге дед Макар, он снова вызвался помочь госпиталю.

— Ну, так что, девчата, едем?

— Едем, едем! — отозвалась Таня.

— Э-эх, едем! — вдруг бесшабашно вскричала Рита и в последний раз обняла подругу. — Прощай, Зоечка!

Рита и Таня вскочили на телегу. Рита, уже весёлая и бойкая, как всегда, тряхнула своими роскошными волосами, толкнула в бок Таню и задорно, с наигранной весёлостью запела: «Разлука ты-и, разлука! Чужая сто-о-ро-на! Никто нас не-е разлучит, как мать-сыра земля!»

Телега таяла на дороге вместе с пыльным облаком, а Зойка всё стояла у ворот, и сердце у неё разрывалось от боли.

В госпитале было необычно шумно. Раненые, прихрамывая, поддерживая друг друга, переговариваясь, кого-то окликали, кому-то кричали прощальные слова. Они заполняли стоявшие на улице машины, которые должны были отвезти их на станцию к поезду. Тех, кто идти не мог, несли на носилках. Когда вынесли Тараса Григорьевича, Рита, шедшая рядом, сказала санитарам:

— Вот сюда кладите, здесь ему будет удобнее.

Тараса Григорьевича положили на телегу к деду Макару, на свежее сено, еще крепко державшее аромат трав.

— О це гарно! — одобрил Тарас Григорьевич. — Дух-то какой! Как у нас на батькивщине. Я сам косил. Да вот откосился. Ну что, дочка, прощай, значит.

— Нет, Тарас Григорьевич, — возразила Рита. — Я с вами. Провожу до вагона, прослежу, чтобы хорошо устроили, а потом домой, вещи собирать. Я тоже с госпиталем уезжаю.

— О це гарно! — снова одобрил Тарас Григорьевич. — А мамка-то как? Отпустила?

— Мама говорит, что даже лучше: там я целее буду.

— Ну, на Урале-то и верно целее, — сказал Тарас Григорьевич. — До Урала немец никогда не дойдет.

У одной из машин показалась Таня. Она помогала раненому, который с трудом шёл, опираясь на неё.

— Таня, давай своего сюда! — крикнула Рита.

Таня подвела раненого, вместе с Ритой подсадила его на телегу.

— Ну что, девчата, едем? — спросил дед Макар.

— Вы поезжайте, а я здесь ещё помогу, — сказала Таня.

Рита махнула ей рукой, забралась на телегу. Дед Макар дернул вожжи, и Тайка двинулась в путь.

— Сонечко-то якэ гарнэ, — удивлялся Тарас Григорьевич, почти не видевший его в палате. — Ласковое.

— А не печёт? — беспокоилась Рита.

— Нет, дочка. Пускай греет.

Второй раненый молчал. Вдруг он поднял голову, прислушался.

— Гудит?

— В ушах у тебя гудит от слабости, — пошутил Тарас Григорьевич.

Раненый напружинился, готовый в любую секунду спрыгнуть с телеги, и повторил теперь уже настойчиво:

— Гудит! Немцы! Налёт!

— Ну-ка останови лошадь, отец, не слышно ничего, — попросил Тарас Григорьевич.

— Тпру, тпру! — приказал Тайке дед Макар, и она, на удивление, сразу послушалась. Тревожно задвигала ушами, забила хвостом. Теперь все четверо явственно различили тягучий, завывающий гул самолетов. До станции осталось всего несколько десятков метров. Только что обогнавшая телегу машина тоже остановилась. Впереди, где виднелся состав поезда, раздался оглушительный взрыв, и в ту же секунду Рита увидела самолеты и цепочку бомб, со свистом летящих к земле.

— Во-о-зду-у-ух! — раздался крик из машины, и раненые, кто мог, кинулись врассыпную.

Раненый, сидевший на телеге, изловчился, спрыгнул на землю, но, как видно, неудачно, ушиб больную ногу и застонал. Пробежав немного, он споткнулся и упал. Рита кинулась его поднимать. Неподалеку рванула бомба.

— Ложись! — крикнул раненый и прижался к земле.

Рита прильнула к горячей дороге, обмирая от страха — это была первая бомбёжка в их городе.

— Ползи сюда, ползи сюда! — крикнул ей из-под телеги дед Макар.

Рита подняла голову и… увидела лицо Тараса Григорьевича, оставшегося в телеге, до странности напряжённое, как будто чем-то сильно удивлённое. Тарас Григорьевич приподнялся, опираясь руками о дно телеги, словно чего-то ждал. «Ведь он не может слезть!» — обожгло Риту. Она вскочила, кинулась к нему:

— Тарас Григорьевич! Я сейчас!

Что она хотела сделать? Одна? Он не успел ответить, как где-то неподалёку разорвалась ещё одна бомба, но Рита была уже в телеге.

— Ложись! — скомандовал ей Тарас Григорьевич, и его голос потонул в грохоте разорвавшейся почти рядом бомбы.

Рита бросилась ничком прямо на Тараса Григорьевича и замерла.

— Лежи, лежи, дочка, не вставай, пока не улетит, — шептал Тарас Григорьевич. — Лишь бы не прямое попадание. Глядишь, и уцелеем.

Рита не отвечала. Тарасу Григорьевичу мешали дышать её волосы, рассыпавшиеся по его лицу, но он боялся потревожить девушку и терпел. Последние взрывы прозвучали уже отдалённо, а вслед за этим Тарас Григорьевич услышал удалявшийся гул самолетов. Налёт кончился так же внезапно, как и начался.

— Ну, дочка, всё, пронесло, кажись. Вставай, улетели.

Рита молчала и не двигалась.

— Ты что, дочка? — с тревогой спросил Тарас Григорьевич. — Ты чего так напужалася? — И тут только Тарас Григорьевич сообразил, что не чувствует её дыхания.

— Ты что, дочка?! — испуганно закричал он и попытался приподнять ёе. — Ты что?!

Раненый, лежавший на траве сбоку дороги, прихромал к телеге, услышав крик Тараса Григорьевича. Вылез из своего убежища дед Макар. Вдвоём они перевернули Риту вверх лицом. Девушка смотрела в небо ясными голубыми глазами, и в них не было ни страха, ни сожаления, ни упрека — в них не было ничего, что так свойственно глазам живого человека.

— Она, кажется… — сказал раненый и не договорил, увидев страшное лицо Тараса Григорьевича, объятое ужасом и состраданием одновременно.

Дед Макар глянул на Риту, печально покачал головой:

— И-и-э-эх!

— Меня прикрыла… Меня прикрыла… меня прикрыла… — монотонно повторял потрясенный Тарас Григорьевич. — Зачем? Зачем? Кому я нужен? Обрубок… А ей бы только жить. Меня прикрыла… Зачем?

Потом он вдруг спохватился:

— Может, ранена? Спасти можно? Гони, дед, в госпиталь! Меня снимите и гони!