Жажда, или за кого выйти замуж

— А Юрий?

— Что Юрий? Впервые за полгода Юрий задаст себе вопрос, почему это она не пошла со мной в театр? Почему это она не ночует дома? Может быть, я в этом виноват?

— Он не виноват. Он так много работает! Зачем же казнить его именно тогда, когда всё как раз сдвинулось с мёртвой точки? Он же пригласил меня в театр! Значит, решил изменить нашу жизнь. Если я не пойду, он бросит меня. Он разговаривать со мной перестанет.

— Он и так, насколько я поняла, не больно-то с тобой разговаривает.

— А дальше?

— А дальше… ты станешь приходить домой позже его. У него работа, и у тебя работа. Еды нет, чистых рубашек нет. Разве ты домработница? Домработнице хотя бы платят. Домработница хотя бы выходные имеет, отдыхает от своей тяжёлой жизни. А ты не видишь ничего… Я не слепая. Съел он тебя. Поняла? Домой идём вместе.

Тамара говорила громко. Катерина даже голову в плечи втянула — Тамарин голос причинял ей боль. Всю свою жизнь она была хозяйкой положения, могла увидеть себя со стороны, а в эти полгода не умела ничего, она превратилась в беспризорного, никому не нужного пса. Жалкие глаза, жалкие повадки побитой собаки.

Рассеянно обходила она в этот день палаты с больными. Обычно при виде больных она забывала про себя, сегодня Тамарин громкий голос растревожил «муравейник» её жизни, поползли муравьями в разные стороны бессонные ночи, молчание по воскресеньям, новое, не понравившееся Юрию платье, широкие Юрины плечи над столом до позднего вечера, умные разговоры Юрия с Борькой. Полугодовая жизнь, застывшая в ней напряжённой болью, разбавляющая боль тихими робкими слезами, рассыпалась.

По субботам Юрий ходит за картошкой, носит вещи в чистку, закупает крупу, сахар. По воскресеньям они гуляют в лесу, зимой — на лыжах.

Когда поворачивается ключ в замке, Катерина с мокрой рубашкой в руке, с недочищенной картошиной, с книгой замирает в радости: пришёл! Сейчас снимет пальто, обнимет её, сядет напротив.

Катерина задавала больным вопросы, выслушивала ответы, делала назначения, осматривала — всё это получалось механически, изнурительной работы, происходящей в ней, не затрагивало.

Как же жестоко говорила о нём Тамара! Хоть и избалована она своим Николаем, но раньше-то настрадалась достаточно. И ребёнка пока нет. Тамара имеет право судить. Тамара понимает.

И в логике ей не откажешь. Подумаешь, пригласил в театр! Она уверена, театр ничего не изменит. Чтобы что-то изменилось, может быть, в самом деле, не нужно идти в театр?! Пусть встряхнётся её жизнь по-настоящему, пусть перевернётся, встанет с ног на голову. В самом деле, Юрию нужна насильственная остановка и вопрос, обращённый к себе: почему?

Она не понимает, почему у них не складывается жизнь, почему ей так плохо. Кто в этом виноват? Почему он фактически не живёт с ней? Что значит — «жизнь сложилась»? Что значит — «жизнь не сложилась»? Прав Юрий или не прав: только ли работа определяет суть жизни? Права Тамара, в театр идти не нужно.

Но ровно в три часа, не задержавшись ни на минуту, Катерина сунула ноги в сапоги, не застегнув шубу, подхватила сумку с платьями и чуть не бегом помчалась к лифту.

Она так бежала по улице Островитянова к автобусу, словно за ней гнались, словно кто-то имел право остановить её, вернуть обратно, заставить сидеть в пахнущей спиртом и хлороформом операционной.

Не раздевшись, включила воду. Катерина любит сразу после работы забраться в неё и готовить себя к жизни домашней.

Расслабилась в тепле, и то, что говорила Тамара, — стало несерьёзным. Тамара не знает, что значит, когда Юрий зовёт её в театр, какие у него при этом глаза.

До свадьбы они очень часто бывали в театре. Юрий приходит в театр всегда чуть раньше, у дверей никогда не стоит — заложив руки за спину, ходит взад-вперёд, гуляет. Катерина понимает — сидячая работа! Увидев её, идёт к ней навстречу, улыбается, сверяет часы. Он помогает ей раздеться, ведёт её в буфет. Заботливо покупает бутерброд с рыбой или с ветчиной, кофе, смотрит, как она ест, и брови поднимаются углами над светлеющими глазами. Да только за одну эту уютную минуту она готова мучиться ещё полгода.

Надела она красное платье, волосы подобрала высоко, подкрасила ресницы. Времени ещё оставалось много — час до выхода, и она прилегла с книжкой.

То ли от предвкушения вечерней радости, то ли оттого, что ночью почти не спала, уснула. Это был не сон, лёгкое покачивание на волнах, голубой цвет летнего, почти забытого неба, розовое аккуратное солнце. Оно здесь живёт. Человек не бывает здесь. Здесь царствует густо-оранжевый цвет. Это на земле цвет часто не главное, около солнца цвет — первое, главное, единственное знание. Цвет — свет. Он струится, течёт. Кроме цвета-света, ничего нет. Нет звуков, нет запахов, нет движения, нет тепла и холода, нет плоти. Как она здесь очутилась? Что сумеет она понять здесь такое, чего не умела понять дома?

— Юрий! — зовёт она, словно чувствуя, что он здесь.

И он вправду здесь. Юрий светится зелёным светом, точно таким, какой исходит из его глаз. Так же, как на земле, Юрий не даётся ей в руки: он — рядом, и его нет. И, хотя она спит, она понимает наконец то, чего не могла понять: Юрий — не человек. Только обличье человека, а так — духовность, лишённая быта и слабостей. Юрий знает то, чего не знает она: человеку нужно отречься от своего тела, от своих желаний, от жалости к себе. Ни холодно ни тепло, ни хорошо ни плохо, ни грустно ни весело… вечная жизнь — это просто цвет-свет.

Так же внезапно, как уснула, проснулась. В комнате темно. Белый фонарь — единственный свидетель её странного сна.

Сколько сейчас времени?

Шесть часов.

Она проспала театр!

Сорвалась с места, за секунду оделась.

Только в такси отдышалась.

— Скорее, скорее! — умоляла она водителя. Улыбающийся шофёр повернулся к ней:

— Часы пик. Разве можно скорее? Живи пока. Рано тебе думать о весёлом исходе!

Она проспала театр! Как же это получилось? В шесть они уже должны встретиться, чтобы вместе поужинать. А сейчас десять минут седьмого. Юрии останется голодный.

Шофёр нарочно притормаживает перед светофорами и перед каждым углом!

— Скорее, умоляю вас, — просит она.

— Все спешат. Чего спешат? Что нас ждёт? Нас ждёт авария, если будем спешить. Попадём в аварию, разве вы доедете дотуда, куда спешите? Ни за что. Вот если подумать, зачем люди спешат? Спешить никак нельзя. Доедем потихоньку.

Доехали. Как ни странно, была она около театра за пятнадцать минут до начала.

Юрий неторопливо подошёл к такси.

— У тебя хватит денег? — спросил.