Жажда смысла. Человек в экстремальных ситуациях. Пределы психотерапии
Шрифт:
Наряду с высшими существуют и низшие, «регрессивные» потребности и ценности. Иерархия потребностей отражена в «пирамиде» Маслоу, в которой «низшие» потребности суть основа и предпосылка высших стремлений и обе категории потребностей находятся в отношениях диалектической взаимозависимости. У здорового человека присутствуют не только высшие, но и низшие потребности, хотя и в ограниченном объеме. Примеры регрессивных тенденций и ценностей – это зависимость, безопасность, уход от реальности в фантазии, «регресс от Шекспира к детективам» (Maslow, 1981, S. 173).
Кроме ключевого тезиса гуманистической психологии о том, что человек по своей природе хорош и совершенен, второе основное положение касается «саморегуляции организма» и его стремления к гомеостатическому «динамическому равновесию» со своим окружением (Nogala, 1987). Такая вера гуманистической
В гештальт-терапии считается, что человек должен обладать личной ответственностью и свободой, что соответствует призыву «Занимайся своим делом!» (Do your own thing!). Например, в гештальт-терапии употребление выражения «я не могу» предлагается заменить на «я не хочу», то есть позволяется сопротивление и препятствование своему личностному росту. Философская база этой свободы – экзистенциализм, который противоположен детерминизму психоанализа и поведенческой терапии.
С точки зрения гуманистической психологии, в конфликтах, неизбежно возникающих в отношениях организма и его окружения, чувства являются оптимальным критерием принятия решений. Это означает, что саморегуляция организма происходит спонтанно, если чувства играют определяющую роль в жизни личности и установлена атмосфера доброжелательного интереса к другим и к себе. Этому постулату соответствуют ценности эмоционального тепла (эмпатии), подлинности и принятия, которые являются «тремя базовыми переменными вербальной терапии» и основной рабочей установкой терапевта. Под принятием понимается, что клиента уважают, относятся к нему как к ответственному за себя субъекту и воспринимают его таким, каков он есть. С другой стороны, высокая ценность эмоций и чувств подразумевает обесценивание рациональной рефлексии, которая была отвергнута как «насилие рассудочности» (mindfucking) (Nogala, 1987, S. 145). Фриц Перлз, основатель гештальт-терапии, сформулировал следующую максиму: «Оставь рассудок и почувствуй!» (Loose your mind and get to your senses!).
В первую очередь важно не «почему?», а «как?»; акцент делается не на причинах и прошлом, а на актуальном, происходящем «здесь и сейчас». Иначе говоря, ценности психоанализа – «бессознательное, сексуальность и прошлое» – заменены в гуманистической психологии на «сознание, голод и настоящее». Поскольку чувства коренятся в телесности, «тело является союзником терапевта», так как указывает на подлинные мысли и чувства в обход вербализации. Такое идеализированное представление о «нетронутом природном состоянии тела» и отрицание «социального переформирования субъективных импульсов» в виде «второй натуры человека» были подвергнуты резкой критике (Nogala, 1987, S. 138). Ногала считает, что позиция гуманистической психологии, отвергающая критическую рефлексию, ведет к смещению ракурса видения человека в целом от психологического к социологическому и к отрицанию «экзистенциальной дилеммы», то есть к «конфликтности между индивидом и обществом и к их взаимоотчуждению», к опасной аполитичности, не подвергающей сомнению структуры социального контроля и власти. Однако гештальт-терапевты считают себя политически адекватными, так как ведут речь о восстановлении автономии индивида, о более принимающем отношении к агрессии и о позитивных отношениях со средой, поддерживающих личностный рост человека (Krisch, 1992, S. 197–253).
Два классических направления гуманистической психологии – гештальт-терапия Фрица Перлза и вербальная терапия Карла Роджерса – несколько отличаются друг от друга по своим акцентам. В гештальт-терапии часто подчеркивается важность чувственного восприятия происходящего «здесь и сейчас», «реальности текущего момента», в противовес рациональному представлению об осознанности. Осознанность здесь базируется на дзенской «практике чистого внимания», на феноменологии и на конструктивизме, для которых воспоминания о прошлом и предвосхищение будущего – всего лишь представления, репрезентации. Внимание, полностью направленное на восприятие внутренней и внешней реальности, является важным коррегирующим фактором односторонних оценочных суждений субъекта. Открытость непосредственному восприятию телесных ощущений может стать основой переживания смысла. Такая установка по своей природе является «гедонистической» («Успей
сорвать розу, пока она не увяла!») и в то же время связана со смертностью человека (Naranjo, 1991).В роджерианской вербальной терапии во главу угла ставятся готовность человека изменяться, автономия, выход из самоотчуждения, развитие творческих сил человека, так чтобы переживание смысла стало возможным. Главная ценность – это «самоактуализация», то есть возможность самореализации, шанс «стать собой, тем, кем человек является на самом деле» (Rogers, 1973). Смысл жизни заключается в поиске собственного предназначения, совершенно уникального узора своей жизни. Этот подход примыкает к юнгианской концепции индивидуации, восходящей к учению Аристотеля об энтелехии и схожей с философией витализма.
Все, что мешает этой жизненной силе, препятствует личностному росту и самореализации человека, делает его больным. В этом понимании невроз является проявлением «закрытости», утратой готовности к изменению, раздвоением личности и ограничением личной свободы (Finke, 1992, S. 99–127). Застой, «окостенение», «застывание», односторонность и ригидность становятся проявлением всего невротического, препятствуют наполненности смыслом. Переживание смысла возможно лишь при открытости собственному внутреннему опыту, при ответственности перед собой и другими.
Помимо уже упомянутых «трех базовых переменных», специфической чертой вербальной терапии является внимание к свободе выбора, которой человек обладает как субъект, несущий за себя ответственность. Это приводит к такой терапевтической позиции, когда клиенту «позволяется самому исследовать свое поле восприятия» (Gilles, 1987). На этом основан «недирективный подход», контрастирующий с активным вмешательством в гештальт-терапии, особенно бесцеремонным у терапевтов, работающих в «стиле западного побережья» (США).
Вербальная терапия получила свое название из-за того, что в ходе терапевтических отношений большое значение придает словесному общению, считая, что именно оно способствует формированию личностной идентичность пациента. Терапевтическая функция языка состоит в «установлении биографической согласованности», то есть язык создает смысловые связи. Тот, кто облекает свой опыт в слова и сообщает о нем другому человеку, лучше понимает индивидуальный смысловой узор своей жизни. Однако критики вербальной терапии полагают, что речевое общение служит лишь для того, чтобы поддержать личностную значимость и сделать все ценности внутрипсихическими. Опора на субъективное чувство как на путеводную нить к ценностной реализации, постоянная оглядка на собственное внутреннее как на единственную надежную реальность, граничат, по мнению критиков, с безответственностью и способствуют «отходу от общественно-политической культуры» (Gilles, 1987, S. 118).
Центрирование на субъекте парадоксальным образом приводит к адаптации к текущим социальным нормам и императивам, а интерес к социальным условиям падает (Gilles, 1987, S. 120). Если раньше во время исповеди священник освобождал человека от морального груза, возлагая на него определенное наказание за «грехи», то сегодня освобождение от моральной ответственности происходит с помощью терапевтов, потому что ценности теперь имеют лишь индивидуальное значение. Такой ценностный релятивизм, к сожалению, очень распространен в наше время. «Очень редко эти новоявленные пророки видят противоречие между декларируемой эмансипирующей, даже подрывной силой их работы («самоопределение», «освобожденная жизнь», «поиск себя») и своим объективно бессильным общественным положением» (Gilles, 1987, S. 124).
Гиллес резко критикует стиль терапевтических отношений в рамках вербальной терапии, считая его «полностью неприемлемым» и отчужденным. Если психотерапевт как оценивающая и реагирующая личность мало участвует в терапии, то не возникает ни диалога, ни конфронтации, ни компромисса, причем желанная коммуникация и эмпатия обращаются в свою противоположность. «Безоценочность» терапевта может переживаться как надменная, богоподобная поза превосходства и может усиливать отчуждение, характерное для современного образа жизни. Несмотря на эффект адаптации к социальным нормам, Гиллес пессимистичен в оценках будущего вербальной терапии, потому что сегодня люди заинтересованы не столько в социальной адаптации, сколько в поиске подходящих ценностей, в «коллективных паттернах понимания жизни, которые послужат ориентирами для рассказа о своей жизненной истории».