Жажда жить

— Вы правы. Спасибо за совет.

— Вы ведь догадываетесь, откуда мне все это известно?

— От брата, наверное?

— Естественно. Ему такое положение не нравится, да и вашему шефу тоже. Насколько мне известно, мистер Кэмпион собирается на это вам указать. И на вашем месте я бы не стала ждать и все сделала сама.

— Так оно и будет. Обещаю. Вы и впрямь хороший друг.

— Стараюсь. Всего доброго, мистер Холлистер.

— Всего доброго, миссис Тейт.

Через некоторое время Холлистер вышел из редакции, сел в машину и поехал в гараж мэрии. Почти тут же, увидев, как тщательно тот запирает дверь, появился главный механик.

— В чем дело, Джек? Опять стартер?

— Да нет, со стартером все в порядке. Просто мне больше не нужна эта машина, возвращаю.

— Почему? Что-нибудь не так? Мне казалось, у тебя с городскими властями хорошие отношения, особенно сейчас.

— Так оно и есть. Просто я только что получил урок.

— Ну, даром он не пройдет, — засмеялся механик, — это я уже сейчас могу сказать.

Холлистер поехал домой на трамвае.

* * *

Квартал Норсенд-Парк, где находился дом Холлистеров, пользовался в Форт-Пенне хорошей репутацией.

Первый в своем роде, как в городской черте, так и за ее пределами, этот район нравился молодым парам, ради которых, собственно, и застраивался. Тут были три земляных теннисных корта и при них небольшой клуб в колониальном стиле, в раздевалках которого не было шкафчиков для одежды, а из душа никогда не лилась горячая вода. Помимо того, в клубе имелось относительно просторное помещение для танцев и собраний. Что касается последнего, то население района тут действительно изредка встречалось, а вот танцы для молодых отцов и матерей не устраивались, по крайней мере начиная с 1919 года, хотя речь об этом пару раз заходила. Молодые родители были слишком заняты заботами о доме, чтобы предаваться светским развлечениям, а всякий, у кого оказывалось свободное время, автоматически попадал под подозрение: считалось, что в доме не может быть больше одной служанки, которая здесь называлась горничной, а в других районах Форт-Пенна просто домработницей. Горничная делала свою часть той работы, которую выполняла и молодая хозяйка: готовка, уборка дома, стирка той части белья, что не посылалась прачке (в других районах города она называлась мойщицей). Предполагалось, что горничная живет отдельно от семьи и ее рабочий день заканчивается в половине девятого вечера. Вообще-то в каждом доме Норсенд-Парка имелась комната для горничной, но практически каждую из них занимали сын или дочь хозяев. Тем не менее, при всей своей тесноте и неудобствах, Норсенд-Парк пользовался завидной репутацией. Когда молодая женщина давала в универмаге адрес доставки — Вашингтон, Адамс, Джефферсон или Гарфилд-террас, а то и Массачусетс, Огайо или Флорида-драйв, продавщицы с улыбкой кивали: «Ну да, это ведь в Норсенд-Парке, верно?» И даже если не произносили вслух, то покупательница видела, что люди, ее обслуживающие, сами рассчитывают когда-нибудь там поселиться. Это был синоним, или, если угодно, символ принадлежности к племени молодых, к белым воротничкам, христианской общине, Форт-Пенну, как минимум во втором поколении, большинство представителей которого могли смело рассчитывать в недалеком будущем на скромное наследство, при этом для получения денег не надо будет ждать подтверждения чистоты счета. Дома, выстроенные пораньше, представляли собой модифицированные калифорнийские бунгало, второе поколение — коттеджи, как в Кейп-Коде, только архитектура подразумевала наличие террасы. У всех домов в Норсенд-Парке были просторные террасы.

Стук офицерских башмаков на толстой подошве возвестил о появлении Джека Холлистера, дверь которому открыли его восьмилетний сын Артур Джеймс Холлистер-второй и его сестра, шестилетняя Джоан. Жена окликнула откуда-то из глубины дома:

— Это ты, Джек? А я и не слышала, как машина подъехала.

— Я на трамвае, — пояснил Холлистер.

— Ужин будет готов с минуты на минуту.

— Отвалиться не успеешь, — подхватил Артур Джеймс-второй. Они с сестрой расцеловали отца.

— Оглянуться не успеешь, — поправил его отец. Он повесил плащ и пиджак на вешалку и закатал рукава рубашки.

— Руки мыли?

Сын с готовностью протянул ладони, вслед за ним и дочь.

— Молодцы. Теперь моя очередь. — Холлистер прошел наверх, поплескался в ванной и спустился к вечерней трапезе, которую в Норсенд-Парке называли обедом, отчасти из-за того, что постоянно приходилось сталкиваться с тем, что горничные, охотно помогающие приготовить еду и накрыть на стол, слова «ужин» избегали из страха, что их заставят работать допоздна.

Холлистер и дети стояли за спинками стульев, ожидая, пока жена и мать не поцелует Холлистера и не сядет первой. Сразу за ней следовала Нэнси, горничная.

— Добрый вечер, Нэнси, — сказал Холлистер.

— Здрасьте. — Нэнси поставила на стол картофельное пюре и морковь со сливками, затем вышла, вернулась с телячьей печенкой и беконом, далее принесла большой кувшин молока и удалилась на кухню, чтобы уже не возвращаться в столовую, пока не позовут. В семье была традиция молчать, пока Нэнси не накроет на стол.

— Хлеба передай, пожалуйста, — попросил Холлистер.

— Эй, приятель, передай папе хлеба, — повторила Джоан.

— Наш приятель, по-моему, в коме, — улыбнулся Холлистер.

— Просто задумался, — сказал мальчик.

— Устал, ничего удивительного, — вмешалась мать. — Вернулся из школы, проглотил стакан молока с тостом, и только мы его и видели до самого ужина.

— И где же ты был? — осведомился Холлистер.

— Спорим, я знаю где, — похвастала Джоан.

— Ничего ты не знаешь! Только думаешь, что знаешь, а на самом деле нет. Ты думаешь, что знаешь все, а на самом деле не знаешь ничего.

— Ладно, так где ты был? — повторил Холлистер.

— Гулял.

— Это не новость. Мама только что сказала. Где гулял?

— На Тринадцатой.

— И что же ты весь день там делал, и кто тебе разрешил туда идти?

— Просто пошел. Мне никто не запрещал.

— Что же, ты хочешь сказать, что мы с мамой должны перечислить названия всех мест, куда тебе нельзя ходить? Это, знаешь ли, целая книга получится. Думаешь, ты способен запомнить все названия из городского справочника?

— Нет.

— Вот и я нет. А вот запомнить, куда ходить можно, легче, верно?

— Да.

— Да? Что ж, проверим твою память. Так куда же тебе разрешается ходить?

— В Норсенд-Парк.

— Правильно. А Тринадцатая улица разве в Норсенд-Парке находится?

— Не совсем.

— Не совсем! — так и поперхнулась Джоан. — Ха-ха. Да она в миле отсюда.

— Ничего не в миле, гораздо ближе, — запротестовал мальчик.

— Да, пожалуй, около мили будет, — заметил Холлистер.

— Джоан, еще морковь, пока не остыла, — вмешалась мать. — Давай, пюре положу, хотя морковь в креме, она и так не жесткая.

— Если ты ушел из Норсенд-Парка, не важно, миля это или два дюйма. Ты нарушил запрет.

— Прости. Я не хотел ничего нарушать. Все пошли, и я пошел.

— На Тринадцатую улицу. Зачем? Что же там такого происходило, что все пошли поглазеть? Я лично в редакции ничего не слышал. Может, в газете стоит об этом написать?

— Взрывали. Динамитом! — выпалил мальчик.

— О Господи! — задохнулся Холлистер.

— Джек! Не надо! — умоляюще воскликнула его жена.

— Прощу прощения. Видишь, приятель, к чему ты меня вынудил? Ты заставил меня сделать то, о чем я жалею. Ладно, так кто там и что взрывал?

— Деревья. Там, где этот дом с призраками стоит. Они ночами бродят, и все в городе говорят: дом с провидениями…

— С привидениями. При-ви-дения, — поправил сына Холлистер. — Не провидения, а привидения. Ты о доме старого Ротермеля?

— Ага. Они повалили его, доски куда-то утащили, порубили деревья и кирпичный забор тоже разбили.

— В пни, что ли, закладывали динамит? — допытывался Холлистер.

— Ага.

— Не «ага», а «да, папа».

— Да, папа. Один дядька как сунет палку в ящик и — БАМ! БАМ-М! БАМ-М! Все вдребезги, все поднялось в воздух, комья земли прямо в небо летели, пыль столбом, ничего не видно, а дядька стоит, заткнув уши. Да и все вокруг. Все уши зажали. Я сначала — нет, а потом, ну прям ничего не слышно, только ба-бах, ба-бах, ба-бах!