Жажда жить

— Дальше.

— Я сказал: поцелуй меня, и она ответила: ладно, только потом сразу убирайся вон.

— Она сама сняла халат, или ты сорвал его?

— Я стянул его и повалил ее на кровать.

— И она лежала на кровати раздетой?

— Да.

— А ты? Ты был одет?

— Да. Ну а потом я взял ее, по крайней мере мне так кажется.

— Ну а она? Вскрикнула, упала в обморок, сказала что-нибудь? Что?

— Не помню. Все произошло очень быстро, а потом я выбежал, выбежал из дома.

— И Брок не остановил тебя и ничего не сказал?

— Нет, он просто стоял у двери и продолжал стоять, когда я побежал вниз.

Джесси замолчала и сделала глубокий вдох.

— Ну, и когда вы снова увиделись?

— Снова?

— Я спрашиваю, когда вы снова оказались наедине? Только она и ты.

— Когда она пригласила меня в приходский дом на праздник в честь дня рождения Вашингтона.

— Но там вы не были наедине. Так где?

— Здесь.

— Здесь? В этом доме?

— В подвале. Вилломены не было, а ты ушла за покупками.

— Утром?

— Нет, в полдень. Это как раз и был день рождения Вашингтона. Ты сказала, что пойдешь то ли в магазин, то ли играть в карты.

— А она сама решила прийти сюда? Кто это надумал?

— Не помню, может, она, может, я. Она сказала, что ей надо со мной поговорить. Да, наверное, это я предложил здесь встретиться.

— Поговорить о чем?

— Она сказала, что хочет сказать мне… что не сердится на меня за ту историю. Но я не должен так больше делать.

— А ты сделал. Прямо у нас дома!

— Но это вовсе не так.

— А как?

— Мы поцеловались.

— И все?

— Постояли обнявшись.

— В погребе?

— Не скажу. А то могут быть неприятности у других.

— Неприятности! У тебя у самого уже столько неприятностей, что впору в исправительный дом отправлять. Неужели не ясно? Неужели ты не понимаешь, что если Грейс, или кто еще, хоть слово скажет, тебя засадят туда и будут держать, пока не исполнится двадцать один. Неужели тебе это даже в голову не пришло?

— Не знаю.

— Где ты снова раздевал ее?

— Не скажу. Не могу сказать.

— Скажешь. Как миленький скажешь. Ты и так мне столько наговорил, что тебя повесить можно. На Юге тебя бы пристрелили. Итак, где это было и почему ты не можешь сказать?

— У одного члена студенческой общины.

— Где именно? Хватит испытывать мое терпение. Наказание ждет тебя в любом случае, но оно будет куда суровее, если ты не расскажешь мне всего!

— У Хэма Шофшталя. На чердаке их каретного сарая, когда Уолтер был в больнице. Уолтер — это кучер.

— А у Хэма с ней было что-нибудь?

— Его там не было. Я сказал ему, что это наш, общины, секрет. Он даже не знает, кого я приводил.

— Для этого существуют ваши общины?

— Нет, но если ты попросишь кого-нибудь о чем-нибудь от имени «Альфа Омеги», тебе обязательно пойдут навстречу, и если тебя попросят о чем-нибудь, то ты тоже выполнишь просьбу. При этом все должно храниться в тайне.

— Но Хэм гораздо старше тебя.

— Это не имеет значения. Сделавшись членом «Альфы», остаешься им пожизненно со дня посвящения до самой смерти. Если кому-нибудь из наших станет известно, что я проговорился, мне лучше сразу уехать из города. Мне никогда не получить работу у члена «Альфы», меня никуда не будут приглашать, даже разговаривать со мной не будут, очернят при любой возможности.

— А еще где вы встречались вдвоем?

— У нее дома. Однажды я проводил ее домой из танцевальной школы, мистера и миссис Колдуэлл не было, и мы постояли в вестибюле. Никто нас не заметил. Это все.

— Она знала про твои шашни с Вилломеной?

— Нет, конечно.

— А у нее, у Грейс, что-нибудь было с другими парнями?

— Нет. Она только со мной встречалась, ну, если не считать детских лет.

— И надо полагать, у тебя есть планы на лето, когда вы будете вдвоем на ферме…

Он не ответил.

— Небось губы раскатал, собрался помиловаться, а там и глазом не успеешь моргнуть, как у нее маленький.

Он вновь промолчал.

— О Господи, уж эти мне мужчины. — Джесси опустила голову, выглянула в окно, поднялась со стула и, не отрывая взгляда от огорода, двинулась к двери.

— Ладно, у меня тоже есть планы, — проговорила она. — А ты о своих можешь забыть. То, что я сейчас тебе скажу, это не просьба, это приказ. У тебя просто нет выбора… Во-первых, вы никогда больше не останетесь наедине. Это само собой разумеется. Пока ты живешь в этом доме и пока я тебя кормлю, ты никогда, слышишь, никогда не останешься с ней наедине, даже для того, чтобы сказать, что это я так велела. Во-вторых, ты не поедешь к ним на ферму. Отправишься к дяде Дейву в Огайо. В-третьих, если я хоть раз поймаю тебя с девчонкой, зашлю в военную школу в Виргинию; она работает круглый год, в том числе летом, и порядки там строже, чем в любом исправительном учреждении. Они бьют учеников и кормят отбросами, а работать заставляют с шести утра до девяти вечера. Это самое строгое из всех известных мне учебных заведений, и если ты оттуда сбежишь, то я не буду просить тебя искать.

Ну а теперь, мистер Большой Дядя, ты, должно быть, думаешь, что легко отделался… Но ты ошибаешься. Я говорю с тобой спокойно, без нервов, но не думай, что я шучу, я в жизни не была серьезнее. Ты достаточно взрослый для того, чтобы… чтобы быть отцом, вот сколько тебе уже лет. И ты достаточно взрослый для того, чтобы понимать, скольким я пожертвовала, чтобы дать тебе хорошее воспитание и устроить в частную школу. Одевать как следует. Заботиться о том, чтобы ты всегда был сыт и жил в хорошем районе. А ты отплатил мне тем, что позволил желтолицей шлюшке осквернить свое тело в моем собственном доме. И еще ты злоупотребил дружбой, гостеприимством и всем тем, что прилично джентльмену, обращаясь с самыми значительными, самыми добрыми и щедрыми в нашем городе людьми так, как если бы это была семья Вилломены. Теперь, сын мой, все в твоих руках. Я имею в виду твое будущее. Угроз от меня ты больше не услышишь. Хватит. Довольно. Все, что я хотела сказать, я сказала. Если ты еще хоть раз опозоришь меня, я буду считать, что ты умер, наскребу, сколько удастся, и уеду отсюда. Ведь это даже не мой дом. Этот дом принадлежит банку, и у тебя есть крыша над головой только потому, что мистер Колдуэлл знает, чего мне стоило… Вот тебе пятьдесят, шестьдесят центов. Ступай и не возвращайся до ужина. Мне надо заняться уборкой. — Джесси положила деньги на стол и вышла из кухни.

Через несколько недель Чарли собрал вещи и уехал к дяде на ферму в Огайо. Перед отъездом он написал письмо Грейс, но вручить лично не решился и даже не переслал, что можно было бы сделать через Конни Шофшталь, ближайшую подругу Грейс. Вообще, учитывая, как он боялся матери эти последние недели в Форт-Пенне, само сочинение письма уже можно считать мужественным поступком со стороны Чарли, но Конни, да и другим тоже, он не доверял, так что письмо полежало день, а потом Чарли разорвал его на мелкие куски и спустил в туалет. Оказавшись в Огайо, вдалеке от Форт-Пенна и Грейс, он в первые дни с ненавистью думал о матери и только потом начал понимать, что, независимо от причин, она вытащила его из двух неприятных ситуаций. Прежде всего сделалась опасной и вообще стала сильно надоедать Вилломена; она дважды заходила к Чарли в комнату с кольцом матери на пальце, так что вполне можно было ожидать, что в ближайшие дни она просто украдет его. И в интимных отношениях она стала невероятно требовательной. «Тебе со мной хорошо, а в следующий раз пусть мне с тобой будет хорошо, миста Чарлз Джей, а то ты меня больше не увидишь, не увидишь». Он знал, что от него требуется лишь прижаться к ней в коридоре, и при первой же возможности она придет к нему; с другой стороны, пока она была дома, ему все время хотелось подойти поближе и заставить ее захотеть этого, и раньше или позже она заставит его сделать то, чего хочет, и тогда заплатить придется по полной. Вообще-то беременная служанка — для Форт-Пенна не такое уж редкое дело, но считалось, что парням следует подальше держаться от цветных девушек, и если уж правило нарушалось, то в этом мало кто признавался. Рассказывая о своих отношениях с «Л.У.», Чарли давал понять, что это белая девушка, и Брок до дыр зачитал Голубую книгу и телефонный справочник, пытаясь определить, кто это такая. Рано или поздно, говорил себе Чарли в Огайо, Брок бы вычислил, что «Л.У.» — это Вилломена, и тогда получится, что преимущество на его стороне. В тот день в доме у Колдуэллов у них с приятелем, считай, была ничья: да, Брока можно считать оскорбленным братом, но ведь и у него рыльце в пушку: стоял на стреме.

При встречах с Грейс это он, Чарли, хотел от нее того же, чего от него хотела Вилломена, и это Грейс страшилась возможных последствий. Оказавшись в Огайо и прокручивая в памяти детали их самых последних свиданий, Чарли все более приходил к убеждению, что Грейс постепенно уступала, и случись, что он поехал бы на лето к Колдуэллам и пойди все так, как они задумали, вполне возможно, что в свои шестнадцать лет он сделался бы отцом. А если нечто подобное и имело место в истории Форт-Пенна, по крайней мере в кругу, которому он принадлежал, самому Чарли об этом известно не было.