Жажда жить

— Неужели все так серьезно? Я про сотрясение.

— Да. Поэтому я и беру так дорого. Признаю, немного завышаю, но я и так сильно рискую, вдруг она умрет прямо у меня в кабинете. Правда, не больше, чем вы, если помрет тут или в больнице.

— Боже! Боже! — зарыдала Кора.

— Слушай, заткнись, а? — рявкнул Литтауэр.

— Ладно, забирайте ее, док, — решил Майлз.

— А как насчет тебя, сестричка? Воспользуешься моим гостеприимством за десятку в сутки? Жить будешь в одной комнате с подружкой.

— Хорошо, но платит он, — сказала Кора.

— Ладно, — согласился Майлз, — только увозите их отсюда как можно быстрее.

— А что там насчет Бэннона? — спросил Литтауэр. — Может, посмотрим на него? А ты, сестричка, пока одевайся и на подружку свою что-нибудь накинь.

Литтауэр и Бринкерхофф вышли, и по пути к комнате Роджера доктор остановил Майлза.

— Я не хотел говорить при всех, но правая грудь этой малышки… не нравится мне, как она выглядит. Пьяный, трезвый ли, но это тот еще тип. Сейчас я вкачу ему снотворного, а утром, когда проснетесь, постарайтесь как можно быстрее избавиться от него. Мне что, у меня лицензия, слава Богу, пока никто не отнимает, но знаете, от этого сукина сына в дрожь бросает. Советую самому оплатить счет, это небольшая плата, чтобы отделаться от него.

— Прямо не знаю, док, никогда его таким не видел.

— Положим, так, но к этому все и шло. Я замечал и раньше.

— Может, вы правы. Я люблю поразвлечься, но, может, вы правы. Он ведь мог и мне с таким же успехом физиономию расквасить, как этой шлюшке. Ладно, сейчас-то я готов к встрече. — Майлз показал Литтауэру свой многозарядный.

— Он вам не понадобится. Сейчас всажу ему дозу посильнее, надолго заснет, а когда проснется, голова так будет раскалываться, что хоть угадывай, кто так треснул.

— Это я и сам ему говорил, — улыбнулся Майлз.

Во время укола Роджер проснулся, но тут же снова захрапел.

— Если хотите, прикройте его чем-нибудь, — посоветовал Литтауэр, хотя, по мне, пусть хоть воспаление легких получит.

Доктор с Корой помогли Милдред сесть в машину, а Майлз отправился к себе в спальню и запер дверь. Спал он плохо, с зажженным светом и двадцатипятикалиберным под подушкой.

Эльмира Спотсвуд, его домработница, была приходящей и по заведенному порядку, прежде чем начать уборку, стучала в дверь, чтобы спросить Майлза, что ему подать на завтрак. Таким образом, у него было время проснуться и привести хоть в сколько-нибудь приличный вид второй этаж, который в восемь часов утра нередко представлял собой поле после сражения. Нынче утром Майлз, услышав стук, выключил свет, спрятал пистолет в ящик и открыл дверь.

— Заходите, Эльмира.

— Да, сэр. — Как обычно, день начался с кофе. Она наполнила чашку, положила сахар и протянула Майлзу. Тот медленно выпил ее.

— У меня заночевал мистер Бэннон, — сообщил он. — Очень плохо вчера себя почувствовал. Ничего серьезного, впрочем, понос. Я вызывал доктора.

— Слава Богу, что все позади. Мне он ничего не сказал.

— То есть? Вы что, видели его?

— Подала завтрак. Сегодня не как обычно, поменьше, но два яйца с беконом съел и выпил две чашки кофе.

— Ага. Ясно. Он все еще внизу?

— Да, сэр, все еще там. Сказать, чтобы поднялся к вам?

— Да. Мне как обычно. Овсянку или пшеничные хлопья со сливками. Если есть свинина с кукурузной крупой, тоже не откажусь. И скажите мистеру Бэннону, пусть поднимется.

О бутылках, бокалах и пятнах крови не было сказано ни слова. Эльмира, женщина хоть и религиозная, в прошлом была горничной в гостинице и к следам попоек привыкла.

— Не думал, что ты уже поднялся, — сказал Майлз, когда Роджер вошел к нему в спальню.

— С час назад. Голова кружилась, но одеться смог. А что случилось-то?

— Ну что ж, Роджер, — начал Майлз, — полагаю, мы с тобой не будем ходить вокруг да около.

— Не будем.

— Тебе грозят серьезные неприятности.

— Так я и думал. Насколько серьезные? Что с этими женщинами?

— Не с женщинами, а с женщиной, — поправил Майлз, — с той, что покрасивее. Больше красивой ей не быть, Роджер.

— Моих рук дело?

— Да. Ты искалечил ее. Сам-то хоть помнишь что-нибудь?

— Я видел пятна крови. Расскажи остальное.

— Да уж расскажу непременно, — заверил его Майлз. — Выпивка доконала тебя, и ты, верно, спятил. Я был здесь, лежал с Корой, когда раздались крики и появилась твоя. Выглядела она так, словно под поезд попала.

— О Господи! А я где был?

— Ты? В туалете. Вырубился, весь в рвоте. Я вызвал доктора Литтауэра, и он взял их к себе. — Майлз выжидательно замолчал.

— А теперь самое плохое. Выкладывай, — проговорил Роджер.

Майлз помолчал еще немного.

— Этого я и сам пока не знаю.

— О Боже, Майлз, я ведь не убил ее? Ну?!

— Док сказал, что у нее сотрясение мозга.

— Ну, сотрясение мозга бывает и когда в футбол играешь, все проходит.

— Знаю. Но бывает и так, что, кажется, все прошло, а потом обмороки начинаются. Но даже если не говорить о сотрясении, у малышки сломан нос, порваны веки, так что надо сшивать, выбито несколько зубов, а рот, как кусок сырого мяса.

— Н-да… — протянул Роджер. — А как все это началось, не знаешь?

— Понятия не имею. Говорю же, ты, верно, спятил. Да, и вот еще что. Ни Милдред, ни Кора ничего не знают, но док мне сказал. Ты врезал ей в правую грудь, и это может плохо кончиться.

— То есть?

— От этого рак бывает.

— А если рак, что мне грозит?

— Роджер, я серьезно.

— И я серьезно, видит Бог. Просто спрашиваю.

— Да, но спрашиваешь так, будто не веришь, что это серьезно. Затеваешь спор. А я тебе говорю прямо, как есть, ничего не преувеличиваю.

— Знаю, Майлз, но ты не можешь винить меня за то, что я пытаюсь понять, что мне грозит. Мне приходилось слышать, что, бывает, шлюху изобьют, а потом сотенная решает дело.

— Минуту, — прервал его Майлз. — Заходите, Эльмира.

Женщина поставила поднос на низкий, с мраморной крышкой, стол и вышла из комнаты. Майлз сунул за воротник салфетку и, не отрываясь от тарелки и размахивая вилкой и ножом, продолжал говорить с набитым ртом.

— Сотенная, — передразнил он Роджера. — Это на десять долларов меньше, чем берет с меня Литтауэр за день. И так будет по меньшей мере две недели. Сотню за ту, что ты отделал и еще десятку за другую, она живет с ней. Тысяча четыреста и еще сто сорок. Выходит тысяча пятьсот сорок. И это только расходы на лечение, не учитывая того, сколько они потребуют за молчание. Шантаж.