Желчный Ангел

– Ах ты дрянь! – визжала уборщица. – Да как тебя земля носит, тварь такую! – И хлопала ее по безухой морде мокрой половой тряпкой. – Была б моя воля, утопила бы тебя к чертям собачьим!

Но Маня понимала, что миром правит отнюдь не домработница и смерть ей уготована иная. Какая – она не знала, но порой ловила себя на мысли, что вне свободы, вне уличного залихватского лета жизнь ей совсем не мила.

Тоской по воле Маня стала одержима. Ее желтые глаза дьявольски вспыхивали, когда Мира открывала окно или балкон, и черное, уже растолстевшее тело пыталось проскользнуть в эту щелку во что бы то ни стало. Тхор ловила ее за шкирку, за живот, за остаток хвоста, втягивала в квартиру и сама хваталась за сердце.

– Вызвала мастера, через три дня поставят сетку «антикот» на окна. Тогда будешь дышать воздухом и никуда с шестнадцатого этажа не выпрыгнешь, – приговаривала Мира, подстригая Мане когти ножничками-гильотинками. – Потому что девочку мою златоглазую никуда не отпущу!

Маня любила Миру. Она прикусывала ей мягкие руки, оставляя на коже продавленный след от клыков, и хитро наблюдала за реакцией хозяйки.

– Плохо делать кусь маме, – ласково журила Мира. – Маму надо любить, урчать и целовать.

Маня тут же засовывала голову Мире под мышку и включала моторчик на максимальные обороты. На минуты обе были счастливы, но как только Тхор уходила из дома, Маня начинала готовить себя к суициду. Иного развития событий она не видела, ибо жизнь за окном проистекала без ее участия.

Квакила, нет-нет да и посещавшая Манин балкон, только поддерживала крамольную идею. Она, картавя и гнусавя через стекло, рассказывала о том, что зацвела липа, что готов распушиться тополь, что Манины женихи – тот полосатый и тот грязно-белый с черными пятнами – пережили зиму на теплотрассе и, слегка отмороженные, но вполне себе фертильные, изменяют Мане направо и налево.

Последней каплей стал визит мастера, о котором говорила хозяйка. Он прошел в квартиру в грязных вонючих носках с дыркой на большом пальце и принес с собой рамы с пресловутыми сетками. Часа полтора мужик метил ковры и паркеты своими потными носками, а потом протянул терминал, блымкнул, снял с карты Миры приличную сумму и пошел маркировать дырявыми ногами следующие квартиры.

Мира, счастливая, распахнула окна и похлопала по подоконнику, приглашая Маню запрыгнуть и оценить работу. Кошка спланировала, как кузнечик, и, увидев перед собой клетчатые облака, клетчатые верхушки деревьев, клетчатые крыши домов, а на них клетчатых ворон, вопросительно подняла на хозяйку влажные глаза.

«И это на всю жизнь?» – спросила она безмолвно.

– Ну да, – ответила Мира. – Но зато ты в тепле, сытая, здоровая, ухоженная. Разве не об этом ты мечтала, замерзая на улице?

Маню разрывало на части. Да, она мечтала, но это было в преддверии зимы, а сейчас лето, возможно, последнее лето на этой планете.

Новости оглушали ее ненавистью, призраком ядерной войны, испытанием химического оружия, беспилотниками, разрушающими мирные дома… Будет ли следующее лето???

За окном послышался сатанинский вопль, перерастающий в сирену. Это ее женихи – полосатый и пятнистый – дрались за другую кошку, не Маню.

Терпение лопнуло. На кухне лилась вода, домработница мыла посуду, на улице меняли теплотрассу, трактор с ревом вгрызался в асфальт, кроша его в пудру. От этого звука тихо вибрировала Венера, стыдливо прикрывающая тканью безупречные телеса.

Маня с разбегу кинулась ей в ноги и ударила основание статуи левым боком. Богиня пошатнулась, ахнула, насколько может ахать холодный мрамор, но устояла и, будь у нее руки, еще бы крепче вцепилась в каменные тряпки. Маня вскочила на подоконник и оттуда с размахом снова прыгнула на скульптуру. Венера покачнулась еще сильнее, но вновь, истерично балансируя, поймала равновесие.

Маня на секунду оценила свои силы, взлетела на рояль, и, разъезжаясь лапами по немецкому добротному лаку, спикировала прямо на шею мраморной дивы. Венера рухнула плашмя, как падает срубленное сухое дерево. Коснувшись пола с диким треском, ее голова разлетелось на сотни осколков, тело разметалось по паркету десятками фрагментов, постамент с закрепленной ступней беспомощно перевернулся на бок. На грохот, заглушивший рев уличного трактора, выскочила домработница и завизжала так, будто они с Венерой не один год вместе выпивали и крестили детей.

Ошалевшая Маня, собранная в пружину, сидела в углу, прижав к голове то, что осталось от ушей.

– Ах ты, сука драная! – заорала на нее уборщица. – Все, с меня хватит!

Она рывком открыла балконную дверь, сначала первую, затем вторую – с сеткой – и дала Мане мощного пенделя под зад. Кошка вылетела футбольным мячом на балкон, оттолкнулась задними ногами от кафеля, вспорхнула на перила и, поскользнувшись, скребя когтями о металл, потеряла опору под ногами. Десятки ворон в момент оказались на верхушках деревьев и задрали головы, чтобы лично засвидетельствовать этот полет.

Черная Маня, размахнув лапы ковром-самолетом, словно в замедленной съемке, пикировала на землю. И все, что неслось под ней и над ней, было лишено тюремной сетки. Васильковое небо, пломбирные облака, верхушки божественно пахнущих лип с пупырышками соцветий, гроздья снежных опушенных тополей, черные дрозды и оранжевогрудые зяблики в глубине ветвей. Блюдце искусственного пруда с рыжими скандальными кряквами и серыми пушистыми утятами, плывущими ровным косяком. Разноцветная человеческая малышня, снующая у воды. Лимонная полянка одуванчиков величиной с ладошку, что по мере приближения превращалась в золотой ковер.

– Браво, Маня! Земля тебе пухом! – крикнула с нижней ветки Квакила, за считанные секунды сменив брезгливость на искреннее восхищение.

И в подтверждение ее слов последнее, что видела черная кошь – кисею тополиного пуха, словно из рваной гусиной подушки, поверх одуванчиковой охры. В момент эта яично-сливочная поляна вспыхнула алыми брызгами, будто бы художник плеснул на полотно порошка киновари прямо из ведра. Желтый, белый, кровавый. Таков был триколор Маниной свободы.

Стая ворон взметнулась в небо, горланя гимн непокоренным, не купленным за пачку паучей, не поддавшимся на теплые руки и ласковые слова. Коты, еще недавно раздирающие землю воплями о самке, склонились над Маней и вылизали черную шерстку шершавыми языками. Утки по-прежнему водили вилочками пушистых малышей в пруду, человеческие дети по-прежнему копали песочек на берегу. Домработница по-прежнему материлась и собирали осколки Венеры.

И лишь Мира, всевидящая Мира, сидевшая в куриной домике с очередным клиентом, вздрогнула, уронила лицо в ладони и зарыдала.

– Что с вами? – испугался ее собеседник, как и все, жаждущий узреть будущее.

– Она все-таки улетела… Бедная моя, независимая, пушистая девочка…

Глава 36

Перо

Мира была безутешна. Она выгнала домработницу, напророчила ей гореть в аду и весь вечер, когда уличных детей уже забрали по домам, а единичные прохожие терялись в темноте, прорыдала над бездыханным тельцем Мани, приминая коленями кровавые одуванчики. После полуночи взяла за пятисотку у дворника лопату и прямо среди желтых головастых цветов вырыла небольшую ямку, чтобы упокоить Маню.