Железная маска Шлиссельбурга
Шрифт:
«А вот это уже сплошная самодеятельность — ветеран в руке держит за дужку новую кадушку, каламбур, однако. Хотя нет — я ведь им сам пожаловался, что воняет крепко даже от вымытого ведра. И что «парашу» после ополаскивания нужно выветрить — вот Чекин и внял. Да ее стоимость две гривны, всего 20 копеек, хоть каждый день можно покупать, или попросить в посаде на заказ хоть десяток сделать, а они крохоборничают. За копейку готов удавиться, причем денежка то чужая — вот она привычка к воровству и казнокрадству, абсолютно неистребимая».
Сержант, чуть прихрамывая, подошел близко — поручик остался стоять у двери. Теперь стали хорошо видны седые волосы и усы, да на
«Заслуженный вояка, видимо помнит еще походы Миниха в Крым. А вот медали при Анне не выдавали, следовательно, они от Елизаветы… Стоп! Одна на банте — такие медали, чекан с рублевую монету, носили только при Петре Великом. Ничего себе — это сколько лет сержант императорам служит?! Лет сорок получается навскидку!»
Старик наклонился, вытащил из-под стульчака использованное ведро, поставил взамен новое. И поплелся к выходу, шаркая раненной ногой. В полутьме разглядеть было трудно, но инвалид споткнулся и выронил ведро — крышка отскочила, и на полу разлилось темное пятно. Послышался хриплый матерок, поминающий мир и войну, крепость и «парашу».
— Молчать! Живо все прибрать! Вот тряпка!
Поручик зашел к себе в «предбанник», и этот момент Иван Антонович использовал, выступив из-за своего укрытия — и мог поклясться чем угодно, но старый сержант ему вроде как кивнул. Никритин тут же ушел обратно за ширму, а через пару секунд появился Чекин и бросил под ноги инвалиду какое-то старое тряпье. Обычная ситуация, такие повседневно в жизни происходят — споткнулся старый человек в полутемной комнате, разлил на каменном полу немного дерьма — с кем не бывает? Сплошь и рядом такое может быть, если бы не одно но…
Иван Антонович успел заметить ловкое и смазанное от быстроты движение руки сержанта, и как раз в те секунды, когда поручик Чекин повернулся к нему спиною и пошел в «предбанник».
«Ловко все подстроено, дед прямо умелец. Интересно, что он мне под подушку засунул?»
Медленно подтерев пол и бросив тряпку в помойное ведро, старик так же чуть прихрамывая, вышел из «секретного каземата». Надзиратель сразу же закрыл дверь, а Иван Антонович стал складывать шторку. Он уже давно оставил мысль о любой подобной провокации со стороны своих персональных сторожей — птицы не того полета.
А вот то, что подготовка к его освобождению вступила в окончательную стадию, есть железобетонный факт, не подлежащий сомнению. И союзников в этом процессе стало намного больше, чем он рассчитывал. Заговор стремительно расширялся за счет новых участников. Это есть основной значимый признак военного переворота в самое ближайшее время. Все закономерно — если не выступить мятежникам немедленно, то существует весьма серьезный риск провала.
Ведь кто-то из заговорщиков может сболтнуть ненароком, другой «засветится», а третий сам побежит с доносом в местную контрразведку. Вернее, в Тайную экспедицию, в полном соответствии с царящими на дворе жестокими реалиями 18-го века…
Глава 4
— Ты его видел, деда? Какой он? Тебе удалось передать Иоанну Антоновичу мою записку? Скажи, деда, прошу тебя, не томи душеньку! Вся извелась уже, ожидаючи!
Маша буквально подпрыгивала от нетерпения, глядя на Ивана Михайловича. Она моментально поняла, что сегодня в «секретном каземате» что-то случилось, причем из разряда приятного — дед не хмурился как обычно и не ворчал себе под нос, а молчал. И при этом она несколько раз заметила странную улыбку, что наползала на его блеклые от старости губы.
— Да
тихо ты, стрекоза, — проворчал отставной сержант, улыбаясь в усы. — Тише, неразумная, помни, что и стены имеют уши. Мы тут за такое дело взялись, что плаха неминуема для всех. А тебя дыба ждать может, не пожалеют ни твою красоту, ни лета юные…— Деда, я ведь смерти не устрашусь, мы праведное решение приняли, за императора законного, в темнице страдающего поднялись, — в голосе девушки стали звучать торжественные нотки, глаза загорелись. Она открыла рот, чтобы говорить дальше, но отставной сержант прикрыл его широкой мозолистой ладонью.
— Тихо-тихо, хватит тебе болтать, пигалица, о серьезных государственных делах, пока твой цесаревич в узилище подземном томится. На вот, держи, подпоручику отдашь письмецо от него, как только тот учение свое закончит. Прекратится барабанная дробь, и пойдешь, вроде как мимоходом — внимания коменданта нечего привлекать. Эх, сколько я отшагал верст под палочки эти — и в свейской землице повоевал, и в персидский поход с самим царем Петром сходил, да с фельдмаршалом Минихом крымчаков полевал. А последний раз с пруссаками сражался…
Блеклые глаза дедушки Ивана Михайловича загорелись пляшущим огоньком, Маша хорошо знала, что в таком состоянии он начнет предаваться воспоминаниям о службе, которую начал, когда ее отца на свете не было. Раньше она сразу же садилась у его ног, он гладил ее ладонью по голове, как маленького ребенка. И начинал свой длинный рассказ, интересней которого девушка никогда и ничего не слышала в своей жизни.
Мыслями она сразу же уносилась за болота финские, с их лесами, где среди мхов прорастают большие каменные валуны. Побывала и среди выжженных солнцем холмов далекой Гиляни, прикаспийской землицы, которую омывают лазурные воды огромного озера, которое еще называют Хвалынским морем. Завоевана она была войсками великого императора с большими трудностями, но больше вражеских войск мешали продвижению русских отрядов болезни, плохая водица да бескормица. Но все же преодолели все горести солдаты, крепко встали ногами на новые владения, над которыми развевались их боевые знамена.
Однако после смерти императора Петра Великого прошло всего десяток лет, как отдала те занятые русскими войсками земли обратно персидскому шаху грозная царица Анна Иоанновна. А столько собственной крови и пота пролили там русские солдаты, чтобы завоевать эту жаркую, и отнюдь не бесплодную землицу?!
И сейчас бы слушала Маша его рассказ с упоением, но другие мысли терзали девушку — она с удвоенной напористостью стала нашептывать Ивану Михайловичу горячечные слова:
— Деда, расскажи про него, пожалуйста! Не молчи только, понимаю, что ты бумаги страшные подписал — пытки лютые приму, но ничего не выдам. Только расскажи мне, все сердечко изболелось, пока тебя дома не было. Дедушка, будь ласка…
— Ох, бедовая ты моя, девонька. Сидит наш государь в узилище подземном, что в Светличной башне. Видела бойницу в углу цитадели? По пряслу как бы на старую стенную церковь святого Филиппа смотрит, что аккурат напротив храма Иоанна Предтечи?!
— Да, деда, она там одна. Если пушку поставить, то стену цитадели с воротами картечью осыпать может. Приступающих вражеских солдат отгоняя. От штурма их отваживая, а если полезут на стену, то с лестниц, ежели приставят, сбивать.
— Вот видишь, не напрасно учил тебя воинскому ремеслу — понимать начала. И стреляешь хорошо, не баловалась огненным боем, как девка пустоголовая, а серьезно овладела, — дед погладил ее по голове и прижал к себе крепкой рукой, зашептав в ухо: