Железный Густав

— Эйген Баст, — с готовностью отвечал адвокат, — это молодой человек, имеющий трех- или четырехкратную судимость, отбывавший наказание в тюрьмах и исправительных домах; ныне содержится в подследственной тюрьме Моабит, обвиняется в принадлежности к преступной шайке, в краже со взломом, вымогательстве, сутенерстве, остальное — мелочи, не заслуживающие упоминания.

— И речи быть не может! — сказал Эрих со вздохом облегчения. — С этим человеком у меня нет ничего общего. Надо быть идиотом, чтобы так зарабатывать деньги.

— Кроме того, Эйген Баст слепец, что представляется мне единственным обстоятельством, смягчающим его вину в глазах суда, ибо во всем прочем это отпетый негодяй.

— Слепец! Нет, господин доктор, если этот человек вам про меня что и врал, то лично я его в глаза не видывал…

— Это по милости твоей сестры он ослеп. Она прострелила ему голову.

— Эва! Так я и знал, что мы с ней не оберемся хлопот!

— Совершенно верно, Эва — Эва Хакендаль. Она сожительница помянутого Эйгена Баста и, по-видимому, стреляла в него в припадке ревности.

— Чертово свинство! — рвал и метал Эрих. — Но меня вам в эту грязную историю не втянуть. Какое мне дело до Эвы! Я ее уже столько лет не видел. Я не дам никаких показаний. Ну, знаете, — добавил он зло, — и почтенная же у вас клиентура!

— Каждому по его способностям, мой милый Эрих, — улыбнулся адвокат. — А впрочем, только минуту назад ты просил меня взять на себя твою защиту.

— Сделайте одолжение, — взмолился Эрих. — Откажитесь защищать этого стервеца!

Но адвокат умудренно покачал головой:

— Твой совет неразумен, Эрих. У стервеца есть деньги, а может быть, деньги есть у его друзей, что ничего не меняет, и, значит, он просто-напросто обратится к другому адвокату. Лучше уж нам взять дело в свои руки.

— Я не желаю иметь к этому никакого отношения!

— А ведь всякий другой адвокат непременно тебя притянет. Этот молодчик Баст кое о чем наслышан от твоей сестры. Он знает, например, что ты много зарабатываешь и что когда-то тебе случалось поворовывать. Извини, Эрих, и, пожалуйста, не выходи из себя. Я повторяю лишь то, что слышал от господина Баста. Если воровство, как утверждает Баст, у вас черта фамильная, значит, не обязательно он направил твою сестру по дурной дорожке. Может быть, наоборот, это она его научила воровать…

— Я просто-напросто уеду, — разгневался Эрих. — Прекрасно проживу некоторое время за границей. Вы будете держать меня в курсе, а я стану в Лондоне играть на понижение марки… Нет, лучше в Брюсселе, — поправился он, повеселев. — Брюссель — знакомый город, там я как дома. Разумеется, и вас возьму в долю.

— Спасибо за предложение, Эрих. Надо еще хорошенько взвесить, в какой мере немецкий парламентарий может себе позволить играть на понижение марки. А главное, нам придется подумать о процессе. Если делу придать такой размах, какого из чисто профессионального тщеславия добивается господин Баст, наша милая пресса получит лакомый кусочек. Все те, кто требует реформы уголовного кодекса, а также иные прочие человеколюбцы станут проливать слезы над судьбой злосчастного слепца, а имя Хакендалей будет опозорено.

— Эва была безобидной девушкой!

— Если верить Басту, это форменный вампир. Это она была душой всех его преступлений, ее безудержная развращенность, ее жажда удовольствий…

И адвокат окинул взглядом неистовствующее, галдящее, одуревшее от пьянства людское сборище…

— Кстати, в вашем семействе она не единственная прожигательница жизни…

— Ваши шутки неуместны!.. — воскликнул в бешенстве Эрих.

— Ты прав, Эрих. Но решающим в этом процессе будет то, что сестра твоя всю вину берет на себя. Это она совратила Баста. Она постоянно вымогала у него деньги. Безо всяких оснований в него стреляла…

— И Эва это подтверждает? Спятила она, что ли?.. Она за это поплатится…

Адвокат кивнул:

— Шестью — восемью годами каторжных работ…

— И она в самом деле такова? — Эриху трудно было представить себе Эву в роли отпетой преступницы, женщины-вампира. — Быть того не может!

— Конечно, не может! Все это сплошное вранье! Она послушное орудие, сам понимаешь!

— Что ж, так и следовало ожидать! — сказал любимый сын своего отца. — Истинная дочь старика Хакендаля! Вы сегодня его видели! Он малейшее проявление воли старался в нас растоптать — криком и побоями. Это его вина! Но я не хочу иметь к этому никакого отношения! Я уезжаю в Брюссель!

— Меня просили защищать обоих, — пояснил адвокат. — Этого субъекта и твою сестру. Он рассчитывает, что я поведу дело так, чтобы по возможности его выгородить, а главную вину взвалить на нее, она-де искусительница, он — жертва. Он должен понести минимальное, она — максимальное наказание.

— Но ведь все в ваших руках! — взорвался Эрих. — Если Эва лишь послушное орудие, вряд ли она отвечает за свои поступки.

— В том-то и дело, — улыбнулся адвокат. — Но тогда Эйген Баст выложит все, что знает, он всю вашу семью втянет в процесс, а прежде всего тебя, Эрих. И стало быть…

— Стало быть, для того чтобы нас оставили в покое, Эва должна понести максимальное наказание?

— Ты абсолютно прав, мой сын Эрих!

— Мелкое вымогательство?

— Ты все понимаешь с полуслова, Эрих!

— Может быть, господин Баст и уплату вашего гонорара намерен переложить на меня?

— Господину Басту известно, что мы друзья и что ты крупно зарабатываешь. Словом, это пройдоха, каких свет не видывал!

Адвокат с улыбкой глядел на Эриха, а тот угрюмо выпускал через соломинку пузырьки из своего шампанского. Потом закурил сигарету и продолжал молчать.

— Итак? — терпеливо спросил адвокат.

— Так, так! — сказал Эрих, вздрогнув от неожиданности.

Все еще медля с ответом, он глянул в средний проход, где обнаженная крошка по-детски баюкала игрушечного мишку.

— Право же, она мила, — заметил он угрюмо.

— Верно, — согласился адвокат. — И это редкий случай, когда мы предпочитаем что-то в обнаженном, а не в завуалированном виде. Так что же ты решаешь насчет интересующего нас дела?

— Ах, поступайте как знаете… Я полагаюсь на вас, господин доктор!

— Значит, нам остается одно — процитировать название небезызвестного романа «Бедняжка Эва»?

— В конце концов, своя рубаха ближе к телу.

— Само собой! — поддакнул адвокат.

— И раз она непременно хочет…

— Верно, совершенно верно!

— Шесть лет каторжных работ могут ее в корне переделать.

— Не сомневаюсь — к худшему!

— Зачем вы надо мной смеетесь? — крикнул Эрих в бешенстве. — Вы испортили мне весь вечер! У меня было чудное настроение! Какое мне дело до сестры и ее хахаля! Я хочу продвигаться вверх!.. Я не потерплю, чтобы здесь, в Берлине, перемигивались и шептались за моей спиной. Я не хочу, чтобы мое имя трепала бульварная пресса. Я не отвечаю за мою сестру!