Железный Густав
Шрифт:
Обмирая от страха, она нерешительно подходит.
— Живее! Или, может, всыпать тебе для бодрости?
Но она уже стоит у кровати и с ужасом смотрит ему в глаза, в эти глаза, сверкающие ненавистью и злобой.
— На колени!
Она опускается на колени.
— Пепельницу!
— О, прошу, умоляю тебя, Эйген, ты опять сожжешь мне руку! Я этого не выдержу, я закричу!
— Вот как? Ты закричишь? Закричишь, хоть я тебе запрещаю? Пепельницу!
Она протягивает ему руку, дрожа от страха.
— Эйген, милый, дорогой Эйген,
— То-то, — говорит он. — Ты, значит, для меня копила деньги, для своего Эйгена? А ты не врешь?
— Честное слово, не вру! Я тебе сейчас покажу.
— Показывай, курва!
Она вскакивает, она бежит к шкафу и хочет вытащить книжку из-под стопки белья… Но ее там нет! Эва ищет — куда же она запропастилась? Она должна быть здесь… Девицы? Нет, они этого не сделают!
Она поворачивается и, смертельно бледная, смотрит на него…
— Ее нет, Эйген, может, ты…
— Что-о?
— Эйген, умоляю, Эйген…
— Поди сюда!
— Милый Эйген!
— Сюда!
И она возвращается, возвращается, как всегда, становится на колени, когда он приказывает, делает все, что он хочет, терпит все издевательства.
Спустя некоторое время он встает. Он наблюдает за тем, как она одевается, следуя его указаниям, как причесывается.
— Надень пальто. Нет, попроще. А где у тебя твое старое коричневое? Отдала? Какое право ты имеешь отдавать мои вещи? Погоди, сегодня узнаешь, почем фунт лиха! Где у тебя деньги? Давай сюда! И это все? А еще у тебя какие вещи? Часы? Как, и браслетка? Видишь, что творится, когда папаши дома нет! Клади все к себе в сумочку, сюда ты больше не вернешься!
Она молча сходит с ним по лестнице. Он свистом подзывает такси. Они едут долго. На улице, погруженной в густой мрак, останавливаются, и Эйген расплачивается с шофером.
На тротуаре они одни. Эйген хватает ее за руку. Он приближает лицо к ее лицу.
— Я поведу тебя к моим друзьям. Моим друзьям тоже охота позабавиться, сама понимаешь. Тебе ведь это ничего не составляет. Ты ведь холодная, сволочь, холодная, как рыба!
— Да…
— Вот видишь, а это все наша братва бранденбуржцы — ребята, как на подбор! Смотри же, не осрами меня, курва!
— Нет, Эйген!
И он толкает ее в какой-то подъезд, где стоит непроницаемая тьма, — она чуть не падает. Он следует за ней.
Этот вечер все больше казался юному Гейнцу Хакендалю затянувшимся сном. Долгая езда в продуваемой насквозь машине осталась позади, брат Эрих окончательно убедился, что отец ему ничем не поможет, что на сей раз он изрядно просчитался. И он сразу же из относительно вежливого и внимательного брата превращается в бесцеремонно позевывающего господина, который, не стесняясь, бормочет:
— Какого, собственно, черта
тащу я вас в Далем в этакую поздноту! Как вы теперь доберетесь домой? Моему шоферу тоже надо выспаться!Но вот машина захрустела по гравию, и из темной, мглистой, гудящей выстрелами ночи они вступают в просторный, ярко освещенный холл. В камине из красного кирпича потрескивают буковые чурки, пол устлан толстым ковром, стены украшены картинами.
— Ты здесь живешь? — с удивлением спрашивает Гейнц.
— Да, здесь я разбил свой скромный шатер! — довольно ухмыляется Эрих, — он снова неузнаваем, теперь это веселый, довольный собой и жизнью человек. Он добродушно хлопает брата по плечу, отчего Гейнц чуть не валится с ног, и восклицает с необычной для него усмешкой, труня над самим собой: — Вот бы куда отцу вложить свои мифические миллионы! Я бы обеспечил ему недурной процент!
Он раскатисто смеется, потешаясь над собой, и бросается в кресло перед камином.
— Выпьем водки, Гейнц! Уважаемая фрейлейн, рюмочку ликера! Один раз не в счет, — как сказала дева, а потом возьми да и разродись тройней!
Он опять смеется, словно захмелев. Впрочем, это скорее опьянение человека, который был гол, как сокол, и теперь упивается сознанием своего благополучия.
Но вот Эрих снова вскакивает, он зовет человека в военной форме, и тот с непроницаемым видом ставит перед ним графин водки и разливает ее по рюмкам.
— Радтке, послушайте, Радтке, доложите мадам, что мы здесь, что я чертовски голоден и не прочь поужинать. Еще два прибора, Радтке!
— Слушаю, господин лейтенант!
(Ирма и Малыш быстро переглядываются: итак, здесь, в домашней обстановке, сохранились еще лейтенанты — хотя в том, большом мире, все равны, даже если это равенство приходится вколачивать кулаками!)
— Радтке! Послушайте, Радтке! Надеюсь, сегодня здесь обошлось без особых происшествий?
— Я ничего не видел и не слышал, господин лейтенант!
— Попросите сейчас же покормить шофера и караульного и установите втроем посменное дежурство! И чтобы оружие было тут же, под рукой.
— Слушаю, господин лейтенант!
Радтке уходит, а господин социалист, будущий статс-секретарь, снова бросается в кресло.
— Прошлой ночью, — поясняет он, — на некоторые виллы в окрестностях были совершены налеты. Это делается под видом облавы на спекулянтов: на самом деле орудуют дезертиры и преступники, почуявшие, что полиция считает ворон…
— Вот был бы конфуз, если б это случилось с тобой, Эрих! — смеется Гейнц. — Ведь тебе доверена безопасность берлинских жителей!..
— Мне? Да ты что, очумел? Ах, это насчет моего кабинета в рейхстаге? Но, братишка, надо же было как-то окрестить ребенка, под каким-то предлогом протащить меня в рейхстаг. Этак каждый может прийти и потребовать себе кабинет!
Эрих смеется. И неожиданно — уж не водка ли действует? — Гейнц и Ирма находят его шутку остроумной и смеются вместе с ним.