Железный Крест
Шрифт:
Пошли осматривать свои запасы. Их было ещё немного: два куска сала, кусок копчёного мяса и с десяток спичек.
В тот вечер солнце огромным красноватым кругом повисло над горизонтом у колхозных полей и заходило понемногу, не торопясь, точно любуясь широким покоем отдыхающей земли.
Далеко, в соседней станице, приткнувшейся к опушке леса, ударил несколько раз колокол. Но не тревожным набатом, а так просто, мягко-мягко. И когда густые, дрожащие звуки мимо соломенных крыш дошли до уха старого деда Захария, удивился он немного давно не слышанному спокойному звону и, перекрестившись неторопливо, крепко сел
– Горпина, а Горпина, или у нас завтра воскресенье будет?
– Что ты, старый!
– недовольно ответила перепачканная в муке Горпина. Разве же после среды воскресенье бывает?
– О то ж и я так думаю...
И усомнился дед Захарий, не почудилось ли это ему, а ежели не почудилось, то не худой ли какой это был звон.
Набежал ветерок, колыхнул чуть седую бороду. И увидел дед Захарий, как высунулись из-за чего-то любопытные бабы из окошек, выкатились ребятишки из-за ворот, а с поля донёсся какой-то протяжный, странный звук, как будто заревел бык либо корова в стаде, только ещё резче и дольше.
Уо-уу-ууу...
А потом вдруг как хрястнуло по воздуху, как забухали возле скотины выстрелы и затрещали автоматные очереди... Позахлопывались разом окошки, исчезли с улиц дети. И не мог только встать и сдвинуться напуганный старик, пока не закричала на него Горпина:
– Ты тюпайся швыдче, старый дурак! Или ты не видишь, что такое начинается?
А в это время у Маши колотилось сердце такими же неровными, как выстрелы, ударами, и хотелось ей выбежать на улицу узнать, что там такое. Было ей страшно, потому что побледнела мать и сказала не своим, тихим, голосом:
– Ляг... ляг на пол, Машенька. Господи, только бы из орудиев не начали!
У Топа глаза сделались большие-большие, и он застыл на полу, приткнувши голову к ножке стола. Но лежать ему было неудобно, и он сказал плаксиво:
– Мам, я не хочу на полу, я на печку лучше.
– Лежи, лежи! Вот придёт красный... он тебе!
В эту минуту что-то особенно здорово грохнуло, так что зазвенели стёкла окошек, и показалось Маше, что дрогнула земля. "Гранаты бросают!" - подумала она и услышала, как мимо потемневших окон с топотом и криками пронеслось несколько человек.
Всё стихло. Прошло ещё с полчаса. Кто-то застучал в сенцах, изругался, наткнувшись на пустое ведро. Распахнулась дверь, и в хату вошёл вооружёный Головень.
Он был чем-то сильно разозлен, потому что, выпивши залпом ковш воды, оттолкнул сердито автомат в угол и сказал с нескрываемой досадой:
– Ах, чтоб ему!..
Утром девушки встретились рано.
– Ленка!
– спросила Маша.
– Ты не знаешь, отчего вчера... С кем это?
У Ленки зоркие глаза блеснули самодовольно. И она ответила важно:
– О, подруга! Было такое...
– Только ты правду, пожалуйста! Я ведь видела, как ты сразу же за огороды бросилась.
– Машина вчера немецкая проезжала. Остановились немцы её починить. Она только оттуда, а партизаны, которые следили за ней - в колокол на колокольне: бум!..
–
– Ну?
– Ну вот и ну... Подъехала к деревне, а по ней из автоматов. Она было назад, глядь - ограда уже заперта.
– И поймали кого?
– Нет... Оттуда такую стрельбу подняли, что и не подступиться... А потом видят - дело плохо, и врассыпную... Тут их и постреляли. А один убежал. Офицер. Гранату бросил - у Онуфрихиной хаты все стёкла полопались. По нём из автоматов кроют, за ним гонятся, а он через плетень, через огороды, да и утёк.
– А машина?
– Машина и сейчас тут... только негодная, потому что, как убегать, один гранатой запустил. Всю искорежил...
Весь день только и было разговоров, что о вчерашнем происшествии. Партизаны пропали ещё ночью. И осталась снова без власти маленькая станица.
Между тем приготовления к побегу подходили к концу.
Оставалось теперь стащить котелок, что и решено было сделать завтра вечером при помощи длинной палки с насаженным гвоздём через маленькое окошко, выходящее в огород.
Ленка пошла обедать. Маше не сиделось, и она отправилась ожидать её к сараям.
Завалилась было сразу на солому и начала баловаться, защищаясь от яростно атакующего её Шмеля, но вскоре привстала, немного встревоженная. Ей показалось, что снопы разбросаны как-то не так, не как обычно. "Неужели из детей кто-нибудь лазил? Вот же, бестолочь!" И она подошла, чтобы проверить, не открыл ли кто место, где спрятана провизия. Пошарила рукой - нет, тут! Вытащила сало, спички, хлеб. Полезла за мясом - нет!
– Вот же, ворьё проклятое!
– выругалась она. Потом подумала.
– Нет. Это не иначе как Ленка сожрала. Если бы кто из мальчишек, так те уж всё сразу бы.
Вскоре показалась и Ленка. Она только что пообедала, а потому была в самом замечательном настроении и подходила, беспечно насвистывая.
– Ты мясо ела?
– спросила Маша, уставившись на неё сердито.
– Ела!
– ответила та удивлённо.
– А, что, нельзя?
– Нет, можно!
– напустилась на неё разозленная Маша.
– А тебе кто разрешил? А мы о чём договаривались? А на дорогу что брать, а?..
Ленка опешила.
– Так это же я дома за обедом. Онуфриха раздобрилась, кусок из щей вынула - здоровый кусок!
– А отсюда кто взял?
– Не знаю.
– И я не знаю...
– Честное комсомольское! Вот чтоб мне провалиться сию же секунду, если брала.
Но потому ли, что Ленка не провалилась "сию же секунду", или потому, что она отрицала обвинение с необыкновенной горячностью, но только Маша решила, что на этот раз та и в правду не врёт.
Глазами скользнув на солому, Маша позвала Шмеля, протягивая руку к хворостине:
– Шмель, а ну иди сюда, дрянь ты этакий! Иди сюда, собачий сын!
Но Шмель не любил, когда с ним так разговаривали. И, бросив теребить жгут, опустив хвост, он сразу же направился в сторону.
– Он сожрал, - с негодованием подтвердила Ленка.
– Чтоб ему лопнуть. И кусок-то какой был жирный!
Перепрятали всё повыше, заложили доской и привалили кирпич.
Потом лежали долго, рисуя заманчивые картины будущей жизни.
– А вот если бы до границы добраться! В Турцию. Там хорошо - никакой войны нет, спокойно.