Железный Крест

– Здравствуйте, батюшка.

Отец Василий вздохнул, перевёл взгляд на Машу и спросил, не

поднимаясь:

– Ты что, чадо, ко мне или к попадье?

– К ней, батюшка.

– Гм... А поелику она в отлучке, я пока за неё.

– Мать прислала. Повредилась немного, так поди, говорит, не даст ли попадья малость йоду. И пузырёк вот прислала махонький.

– Пузырёк... Гм...
– с сомнением кашлянул отец Василий.
– Пузырёк что?.. А чего ты, девка, руки назади держишь?

– Сала тут кусок. Говорила мать, если нальёт, отдай в благодарность...

– Если нальёт?

– Ей-Богу, так и сказала.

– Охо-хо, - проговорил отец Василий, поднимаясь.
– Нет, чтобы

просто прислать, а вот: "если нальёт"...
– и он покачал головой.
– Ну,

давай, что ли, сало... Старое!

– Так нового ещё ж не кололи, батюшка.

– Знаю и сам, да можно бы пожирнее... хоть и старое. Пузырёк где?.. Что это мать тебе целую четверть не дала? Разве ж возможно полный?

– Да в нём, батюшка, два наперстка всего. Куда же меньше?

Батюшка постоял немного, раздумывая.

– Ты скажи-ка, пусть лучше мать сама придёт. Я прямо сам ей и смажу. А наливать... к чему же?

Но Маша отчаянно замотала головой.

– Гм... что ты головой мотаешь?

– Да вы, батюшка, наливайте, - поспешно заговорила Маша, - а то мать сказала: "Как если не будут давать, бери, Маша, сало и тащи назад".

– А ты скажи ей: "Дарствующий да не печётся о даре своём, ибо будет пред лицом Всевышнего дар сей всуе". Запомнишь?

– Запомню!.. А вы всё-таки наливайте, батюшка.

Отец Василий надел на босу ногу туфли - причём Маша удивилась их необычайным размерам - и, прихватив сало, ушёл с пузырьком в другую комнату.

– На вот, - проговорил он, выходя.
– Только от доброты своей...
– и спросил, подумав: - А у вас куры несутся, девка?

– От доброты!
– разозлилась Маша.
– Меньше половины...
– И на повторный вопрос, выходя из двери, ответила серьезно: - У нас, батюшка, кур нету, одни петухи только.

Между тем немцы в станице не показывались, бои шли где-то далеко, было слышно, что Красная армия бьёт немцев, и они отступают. Маше с Ленкой приходилось всё время быть начеку. Они очень тревожились за раненного офицера. И не за него только. Боялись они и за себя.

И всё же часто девушки пробирались к сараям и подолгу проводили время возле незнакомца.

Однажды Маша набралась храбрости и спросила его:

– А почему вы так хорошо говорите по русски? Вы русский или немец?

Офицер улыбнулся Маше, потом ответил:

– Я русский. Но родился не здесь, в Париже. Мой отец воевал с большевиками в гражданскую и бежал в двадцатом, вместе с армией генерала Деникина. Точнее, с остатками армии. Он воспитал меня, как русского. Он говорил, это неважно, где ты родился, важно, кто ты внутри. И я знаю, что внутри я русский.

Маше многое было непонятно, но она совершенно не представляла себе, что спрашивать и как. Потом, она видела, что офицер не хочет слишком много о себе рассказывать. Даже и то, что он офицер - даже и этого он не сказал Маше - она сама догадалась, догадалась по его нашивкам. А ещё он сказал, что его зовут Николай, Коля. И попросил Машу, чтобы она перешла с ним на "ты".

– Тебе сколько лет?
– спросил он.

– Семнадцать.

– А мне девятнадцать. Вот видишь - не такой старый ещё...

Коля охотно болтал с девушками, рассказывал о жизни в Париже и шутил даже. Только иногда, особенно когда заходила речь о войне, о положении на фронте, тревожная, беспокойная складка залегала возле бровей, он замолкал и долго думал о чём-то.

– Ну что, девчата, не слыхать, как там?..

"Там" - это на фронте. Но слухи в станице ходили смутные, разноречивые.

И хмурился и нервничал тогда офицер. И видно было, что больше, чем ежеминутная опасность, больше, чем страх за свою участь, тяготили его незнание, бездействие и неопределенность.

Привязались к нему обе девушки. Особенно Маша. Как-то раз, оставив дома плачущую мать, пришла она к сараям печальная, мрачная.

– Головень бьёт...
– пояснила она.
– Из-за меня маму гонит, Топа тоже... Уехать бы отсюда куда-нибудь... Насовсем уехать.

– Куда ты хочешь уехать? В Турцию?

– Например, в Турцию. Да куда угодно. Лишь бы уехать.

Подумал Коля и сказал:

– Если немцы появятся, и если они отходить будут, то вы должны идти с ними. Если нет - то потом, когда придут красные, вы уже дальше Колымы никуда не поедете.

И Коля кивнул головой и усмехнулся так, что у Маши мороз пробежал по коже. Но вдруг она поняла, что страшно ей уже не за себя, а за Колю.

– Скажи, - спросила она, испуганно и часто моргая, - а если красные возьмут тебя в плен - они, ведь, тебя не расстреляют?..

И с тех пор Маша ещё больше захотела, чтобы скорее пришли немцы. А неприятностей у неё набиралось всё больше и больше. Безжалостный Топ уже пятый раз требовал по гвоздю и, несмотря на то, что получал их, всё-таки проболтался матери. Затем в кармане штанов мать разыскала остатки махорки, которую Маша таскала для раненого. Но самое худшее надвинулось только сегодня. По случаю церковного праздника за доброхотными даяниями завернул в хату отец Василий. Между разговорами он вставил, обращаясь к матери:

– А сало всё-таки старое. Так ты бы с десяточек яиц за лекарство дополнительно...

– За какое ещё лекарство?

Маша заёрзала беспокойно на стуле и съёжилась под устремлёнными на неё взглядами.

– Я, мама... собачке, Шмелику...
– неуверенно ответила она.
– У него ссадина была здоровая...

Все замолчали, потому что Головень, двинувшись на скамейке, сказал:

– Сегодня я твоего пса пристрелю.
– И потом добавил, поглядывая как-то странно: - А к тому же ты врёшь, кажется.
– И не сказал больше ничего, не ударил даже.

– Возможно ли для всякой твари сей драгоценный медикамент?
– с негодованием вставил отец Василий.
– А поелику солгала, повинна дважды: на земли и на небеси.
– при этом он поднял многозначительно большой палец, перевёл взгляд с земляного пола на потолок и, убедившись в том, что слова его произвели должное впечатление, добавил, обращаясь к матери: - Так я, значит, на десяточек располагаю.

Вечером, выходя из дома, Маша обернулась и заметила, что у плетня стоит Головень и провожает её внимательно взглядом.