Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо

Джемалдин-бек окаменел скулами; от неожиданности, против воли, подался назад. Неподвижные глаза имама - вершителя судеб - сурово взирали на него и, казалось, прожигали насквозь, издевались и сулили ему одно - поражение.

– Я твой слуга, имам… - глухо, почти зло прорычал Ахильчиев.

– И что же?
–  сдержанно, не повышая голоса, прикрыв веками свои широко расставленные глаза, спросил Шамиль.
–  Разве слуги не могут врать?

Тертый, стреляный волк Ахильчиев собрал волю, хотел ответить в свою защиту, но слова набились во рту, мешая друг другу, а глаза видели перед собою лишь огненно-красную гущу стриженой бороды, которую разрезала кривая ухмылка.

– Я твой мюршид, Повелитель. Прикажи прыгнуть в пропасть…

– Знаю. Прыгнешь. Куда ты денешься… - все так же монотонно продолжал имам.
–  Впрочем, у тебя есть выбор… Умереть сейчас же - тебе вырвут язык, а потом отрубят голову… или испытать волю Аллаха.

– Что я должен сделать?
–  хрипло проклекотал Джемал, проталкивая репьи слов сквозь пересохшее горло. Глаза его затравленно бегали, словно искали, откуда последует удар.

За спиной имама стояло не менее двадцати мюридов, и все они держали шашки наголо.

– Тебе оставят кинжал и бросят в яму к голодным волкам… такова воля Аллаха. Скажи правду, Джемалдин-бек, так будет лучше и для тебя, и для меня.

– Я готов, - безлико прозвучал ответ.

– Сказать правду?..

– Прыгнуть к волкам!
–  вновь закипая ожесточением, пузырящимся голосом огрызнулся мюршид.

– Теперь… верю тебе.
–  Имам провел ладонями по лицу.
–  Успокойся, достойный. И камень смеется раз в году. Знаю, велик и богат ваш аул. Люди его никому не платят дани. Мечеть вашего рода всегда была на поле брани, а свободные сыны ваши закалены, как булат, в огне Газавата. Дела их громки и в нижних, и в верхних аулах, и сердце уруса ни разу не миновал их меткий свинец. Теперь же слушай и делай выводы, Джемалдин-бек. Люди часто спрашивают у мудрецов: говорят ли с нами голосами праотцов горы и родники, могилы и руины боевых башен… Или нам - живущим - это просто кажется…

Имам остановил свою неторопливую речь, щупая взглядом ледниковые папахи гранитных великанов, стоящих на страже горных перевалов, затем улыбнулся глазами.

– Не труди свой лоб, послушник. Не ищи ответов в рокоте водопада. Не всем смертным дан этот дар… Следуй зову своего сердца. Ведь оно приказывает тебе выполнить волю предков. От себя скажу: проявившим в бою трусость мы пришиваем на одежду кусок войлока. Только пролитая кровь или смерть, только храбрость, проявленная в сече, может снять с труса презренье людей. Но ничто не может быть оправданием предательству. Изменникам лучше находиться в земле, чем на земле. На этом все. Да обрадует тебя Аллах… да будет быстр твой конь и остра твоя сабля на тропе мести.

* * *

…А потом пролилась кровь беззащитного Аргуни. Невинного Аргуни…

Но с того рокового дня - потерял ахильчиевский тейп покой. Просчитался Джемалдин-бек. Смертельно просчитался, будто и не чеченцем был… Не всех смогли, не всех мужчин сумели вырезать его шашки…

Безмерной гордыней высеченный из гранита кровавый ключ отныне не желал знать берегов… И старики соседних аулов с тревогой и скорбью предрекали клокотать ему для многих поколений. Безмерная чеченская гордыня ахильчиевцев породила безмерную чеченскую ненависть бехоевцев. Исключительную ненависть.

Бисмилла. Аррахман. Аррахим. Что случилось, то случилось. В противостоянии канлы - обычно брал верх тот, у кого был больше аул, у кого в роду было больше кинжалов⁸¹… Но не всегда волчья стая может умыть свои морды кровью оленя. Тем более, если олень этот способен обернуться свирепым, коварным барсом. Тут выдерживал над другими тот, у кого были крепче нервы, зорче глаз, тверже рука и бесшумнее поступь.

Обломали свои клыки и когти волки Джемалдин-бека в поимке Дзахо - Снежного Барса. Сколько коней загнали, сколько пороха и свинца расстреляли в призрачные тени, но нашли только горечь утрат своих родственников и друзей…

Все, кто бежал в горы, кто уберегся от ахильчиевских сабель, кто был еще способен держать в руках оружие - мстили теперь убийцам. С мужьями, отцами и братьями абречили женщины. Укрывшись в скалах, в дремучих лесах, кровники не уставали отливать пули и шептать заклинанья над ними. Тайком, по козьим тропам спускались они с гор, под видом мирным крестьян просачивались в дружественные селения, скупали на рынках «промысловый» порох⁸², сушеное мясо, муку.

Что ни ночь - шум и тревога в Аргунском ущелье.

– Убили! Хожбауди - убили! У родника Мовчи и Саламбека бехоевцы зарезали! Дадай, беда! Безысходная беда! Будьте вы прокляты, шакалы! Да иссохнет ваш род, ядовитые змеи!

…Но больше других мстил и наводил суеверный ужас на ахильчиевцев вчера еще никому не известный юноша - полукровка Дзахо Бехоев. Как демон, как хищный ненасытный зверь, бесшумно рыскал он вокруг погруженного в траур аула; терпеливо выжидал время для стремительного броска с одной лишь целью - добыть новую кровь за свою родню. Точно проклятье Тьмы, он объявлялся на горных тропах; зажатые теснинами и курящимися туманами пропастями, они являлись добрым подспорьем для абреческой мести. Много раз выходил так на дорогу Дзахо. Много раз убивал. Его сталь и свинец не знали пощады и промаха. Смелых, отчаянных нукеров Джемалдин-бека убивал Бехоев, родственников его убивал. Надо было всю породу покончить. Словом, мстил Дзахо. Хорошо мстил - люто. Потому что горец, абрек, потому что мужчина.

Плохо - потому что еще больше новых кровников приобрел Бехоев. Потому что ближе призвал свою смерть. Из соседних и дальних, из совсем далеких аулов стали охотиться люди за его кровью. Для того, чтобы выйти к ручью напиться, он, как зверь, делал большой круг, изучал чужие следы, путал свои, подолгу выжидал, прежде чем утолить жажду. И, как молитву, не уставал повторять абреческую заповедь: «Ночью не курить. Огонь не разводить. Винтовку держать в чистоте, порох сухим, лошадей под седлом… Мало говорить - много слышать. Никому не верить. Бороться со сном. Помнить, что всякая опасность может продолжаться не более получаса: или тебя убьют, или ты убьешь - главное, иметь терпение на полчаса».

…По воле Аллаха оказавшись в отряде шалинского мюршида Занди, Дзахо принял Газават, обвязал папаху белой чалмой - и сразу получил защиту. Вздохнул свободнее. Слава Небесам - среди мюридов не было родственников его канлы. Можно было спокойно спать у костра, завернувшись в бурку, не озираясь, точить шашку. И Дзахо Бехоев стал со рвением отливать пули против Белого Царя. Но не потому, что с ним враждовал великий, непримиримый Шамиль. Чалму послушник Бехоев стал носить не ради имама, а для спасения своей правоверной души. Дзахо ненавидел гяуров, пришедших с оружием в его свободную и гордую страну, потому что любил каждый камень на горных тропах своей Чечни.

Охваченные пламенем равнины могут погаснуть, но огонь праведного гнева и мести в сердце горца - никогда. «Разве огонь, горящий в груди джигита, боится крови? Он даже ищет крови, как умирающий от жажды - воды… Он даже просит крови, как пустыня - воды. Иссохшие, истрескавшиеся, опаленные, сожженные внутренним огнем губы разве не шепчут: “Воды, воды!”?

Вода и огонь… как месть и кровь, из века в век сопутствуют друг другу.

Горы просят огня, а долины - воды. Кавказ - это и горы и долины. Он просит и огня и воды»⁸³.