Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо

«Пресятая Троице, помилуй нас… Господи, очисти грехи наша… Владыко, прости беззакония наша… Святый Боже, посети и исцели немощи наша, имени Твоего ради. Господи, помилуй…» - трижды скрепил молитвой свои уста граф и перекрестился; стало как будто легче. Безумие отступило.

…Но с каждой новой верстой главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом все более отчетливо осознавал всю опрометчивость и гибельность для русских солдат царского приказа. Но возражать, а более - не исполнять Высочайшую волю было немыслимо. Не согласиться с Помазанником Божьим - значило впасть в немилость, а также лишиться того блестящего положения, которого он добивался полвека и которым привык широко пользоваться. И потому, подставляя ветру свое породистое сухое лицо «английского лорда», старик злее задал шенкеля жеребцу в знак полной покорности и готовности исполнить любой, пусть самый безумный, пусть самый жестокий приказ Его Императорского Величества.

«Господи, не оставь! Мне нужен всего лишь один бой… Классический бой! И мои орлы закончат сию кампанию на одном дыхании!»

* * *

В безмерной свите главнокомандующего, помимо «рыцарей меча и идеи», отправившихся в «крестовый поход», было немало и тех, кто в силу почтения или откровенного подхалимства «с дальним прицелом» к новому наместнику вызвался его проводить до Внезапной.

Одним из таких ярких представителей был наказной атаман Черноморского казачьего войска⁴⁵ генерал-лейтенант Николай Степанович Заводовский, приближенный к себе Воронцовым для временного (в отсутствие графа) командования войсками на Кавказской линии и в Черномории. Он был выше среднего роста, с типичным лицом малоросса; держал себя с важным приличием, но был при сем всегда «начеку» с начальством. Прибывавшим на Кавказ штабным офицерам он любил говорить со своим резким хохляцким акцентом, что-де во всем надеется на Бога и мудрость вышестоящих, потому что сам он человек временный, простой и неписьменный. Это было правдой с точностью до наоборот. (Титул временно командующего с 1845-го он успешно носил еще четыре года кряду.) На деле же атаман был человеком весьма неглупым, а более хитрым; образования толкового в юности не получил, но, что называется, «натерся и преуспел»; кое-что читал с пользой и по уровню был не ниже иных генералов. Заводовский лишь умело притворялся простаком и «неписьменным», а на поверку был смышлен и дока в бумажных делах. Его житейская мудрость «выдубилась» в долговременной службе, где он сам, без протекций и рекомендательных писем, должен был пробивать себе дорогу. Он хорошо понимал, что может держаться на плаву только безусловною преданностью и угодничеством сиятельному графу Михаилу Семеновичу, а потому безбожно эксплуатировал эти свои качества. Хитронырый атаман с первого дня встретил нового «небожителя» Кавказа с распростертыми объятиями, умело сыграв «простодушного дикаря» перед графом, усердно (до оклика адъютантом) молился перед иконой при входе в приемную, кланялся Воронцову в пояс и называл последнего не иначе как «батюшка-государь». Нравственные правила Заводовского лепились в суровой казацкой атмосфере, но при этом наружность его была прилична и безупречна. Николай Степанович с 1828 года являлся наказным атаманом Черноморского казачьего войска и, к удивлению многих, ни разу не попал под суд, что на Кавказе - почти беспримерно!

«Происхождение его было скромным; он этого никому в глаза не совал, но и не скрывал. Однажды граф Воронцов спросил его, отчего он пишется Заводовским, тогда как другие пишут сию фамилию Завадовский?
– “Нэ, ваше сиятельство, то фамилия графская, а мой батьку был овчаром на войсковом сермяжном заводе… с того и нарекли его Заводовским”. Такая хохляцкая простота подкупала светского льва Воронцова, а для атамана Заводовского была раковиной улитки, куда он прятался от всякой невзгоды или неловкого положения».⁴⁶

…Вот и теперь, вызвавшись сопровождать главнокомандующего до Внезапной, Заводовский не выпускал из виду легкую, по-молодецки стройную фигуру. Приметив, что «британец» графа резко прибавил ходу, атаман тут же всадил шпоры в крапчатые бока своему рысаку, пуская того во весь мах. Глаза застило слезами, уши забивал режущий свист рассекаемого ветра, но Заводовский, припадая к напряженно выгнутой вперед шее коня, не отставал, с преданным рвением ловил взгляд оглядывавшегося Воронцова.

Через полверсты граф натянул узду-двойчатку, ловко справляясь с пляшущим на дыбах жеребцом, перешел на куцый намет. И тут же через минуту его нагнал атаман. Лихо осадив на всем скаку, он волнительно крикнул:

– Усе в «ножнах», батюшка-государь?!

Граф лишь отмахнулся от назойливого атамана, но тот, будто и не заметив, поравнялся с ним и, вытирая шелковым отворотом черкески слезы, застилающие нахлестанные ветром глаза, озаботился:

– Виданное ли дело? Негоже, батюшка-государь, наперед-то… в пекло лезть! Неровен час, тьфу-тьфу… чокнет вас пулькой чечунский шайтан, и ау…

Воронцов бесстрастно продолжал покачиваться в седле, направляя коня на обочину тракта, где «помол» пыли был не столь велик; и за то короткое время, в которое конь, потрясывая белой гривой, пересекал пустынный шлях, в сердце Михаила Семеновича остывал охвативший его было пыл душевного отчаянья.

Заводовский, потерпев неудачу в «лобовой атаке», рук не опустил, зашел с другого фланга с масляной улыбкой и заготовленной речью.

– Спешу выразить восхищение вами и вашим обращением к войскам, ваше высокопревосходительство! Чистое дело - краше не слыхивал… А как десять тысяч глоток кричали вам «ура»?! Истинно - батюшка-государь!.. Во имя торжества победы и Государя.

– Да… в России исстари все происходит не благодаря, а вопреки… - скорее самому себе, чем кому-то, констатировал граф.

– Не понял. Прошу покорно повторить, ваше… Тю-у ты, дьявол шальной!
–  густым басом рявкнул на рысака атаман и задал ему кнутовищем по горбатой, с розовыми ноздрями морде.

Воронцов дождался, когда генерал «выправил» занудившегося коня, и, философски растягивая слова, молвил:

– Я не одержим Кавказом, атаман, но одержим верноподданическим чувством к России. Впрочем, - Михаил Семенович провел кончиком языка по верхней губе, вглядываясь в вырастающую и уходящую в горизонт цепь снеговых гор, - мои приверженности и вкусы меняются с каждым днем. Смотрите, голубчик, смотрите лучше, атаман!
–  Граф восторженно указал перчаткой на заснеженные, искрящиеся на солнце, подобно голубым алмазам, пики.

– Ну-т, горы, - обыденно буркнул Заводовский.
–  Я их тут боле двадцати лет наблюдаю. Устал, право.

– Вот именно, горы!..
–  не слыша сентенции собеседника, подчеркнул Воронцов.
–  В гордом профиле Кавказа застыла красота и жестокость. Красоту я оставлю, а жестокость… сомну, уничтожу.

– Это как же вас понимать прикажете?

– Видите ли, Заводовский, я мог бы увести отсюда свою армию, оставив эту первозданную, девственную красоту нетронутой… И в ледяных чертогах Шамиля вряд ли бы прослезились по сему поводу, но!..

Граф победоносно посмотрел в напряженные от внимания глаза атамана и с лисьей, хищной улыбкой продолжил:

– Но вот какое дело, Заводовский… Каждое Божье утро, когда я просыпаюсь и совершаю прогулку верхом, я все больше и больше влюбляюсь в эту дикую, полную тайн и легенд страну. Нет, я не наивный романтик, Заводовский, я прагматик и реалист. Но признаюсь, голубчик, Кавказ покорил меня. Я всей душой люблю и ласковый, покладистый Крым, однако!..
–  чувствую, без Кавказа мне будет одиноко, как без любимого младшего сына… Да, да, пусть непослушного и шкодливого, ну так ведь это до времени… до зрелости… Я отношусь к той категории отцов, Заводовский, кои не жалеют розгу, дабы не испортить дитя. Нет, нет, в Кавказе решительно есть магия, которая чарует. И именно это… заставляет меня, как Господа Бога, изгнать этих вероломных, грязных дикарей из рая. Что-что?
–  Граф, недовольный, что его перебили, с возмущением посмотрел на атамана.

– «Вероломных»! Как точно, ваше сиятельство! Это слово хотел сказать и я. Ваше высокопревосходительство!
– Заводовский, как старый преданный пес, с тоскливым восхищением заглянул в глаза своему хозяину.

– Ну, что еще?!
–  Воронцов не скрывал раздражения.
–  Случилось невероятное? Да?! Вы привезли мне в мешке голову Шамиля?

– Никак нет, - обиженно промычал Заводовский, но тут же ожил лицом и горячо выдал: - Этот поход… этот святой поход… эта экспедиция! Вам… вам, отец родной, принесет славу самой просвещенной страны!

– Думаешь?
–  Граф не удержал улыбки.

– А как же-с?.. Даже очень обязательно, батюшка-государь.

«Да уж лучше шумную славу, - едко усмехнулся в душе граф, - чем тихое помешательство». А вслух отрезал:

– Я не лицемер, Заводовский. Я просто слуга России. Прошу помнить о сем.

– Да, да!
–  с готовностью подхватил атаман.
–  Не иначе! Я помню-с, ваше высокопревосходительство. За Тереком Россия, и она…

– О-о, нет, голубчик. Здесь вы опять не правы, - наставнически поправил наместник.
–  Зачем «за Тереком»? Теперь и это все Россия.
–  Воронцов сделал щедрый жест рукой, будто собирал до кучи все горные цепи Кавказа.
–  Вы и так, милейший, в России, ну-с, разве только что… на ее горячих границах… Вы можете, Николай Степанович, мне объяснить, в чем главное отличие Империи? Вижу, не напрягайте лба, вам это не по силам, любезный… Так вот: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Так и государство - бездарно и недальновидно, ежели не мечтает стать Империей. Впрочем, вы… уже стали генералом, Заводовский. Поздравляю. Дерзайте стать главнокомандующим, мой друг.