Железо и кровь. Франко-германская война

Французское правительство грозило серьезными последствиями всем тем, кто пойдет на сотрудничество с оккупационными властями [709] . Это ставило местное население иногда перед сложной дилеммой. В декабре 1870 г. департамент Эна, например, оказался обладателем сразу двух префектов: немецкого и французского. Последний, представляя правительство «национальной обороны» в свободной, северной части департамента, требовал безусловного выполнения только своих распоряжений и от муниципалитетов на занятой немцами территории, грозя возможными последствиями для их глав. Чтобы успокоить последних, немецкие пропагандисты не преминули напомнить, что выполнение распоряжений оккупационных властей никак не будет преследоваться после войны и что подобная «амнистия» будет прописана в будущем мирном договоре (подобная статья и правда была в Пражском договоре 1866 г. по итогам австро-прусской войны). В итоге местные власти сплошь и рядом мудро следовали слегка циничному совету «Курьер де ля Шампань»: «Что делать, если выбор — французский или прусский расстрел? Избегайте того, угроза которого ближе» [710] . Впрочем, грозные окрики из Тура не подкреплялись реальными репрессиями.

709

См., например, телеграмму Гамбетты префекту Мезьера от 27 ноября 1870 г. Enquete parlementaire sur les actes du Gouvernement de la Defense nationale. T. II. P. 322.

710

Цит. по: Parisot G. Op. cit. P. 282.

Нередки были случаи, когда даже не занятые еще немецкими войсками коммуны и округа подчинялись распоряжениям немецкой администрации и выплачивали требуемые ею контрибуции. Власти города Вервен и одноименного округа на севере департамента Эна, в частности, пошли на это именно для того, чтобы немецкие войска не входили на его территорию, не размещали гарнизоны и не устраивали реквизиций. Более того, они отправили делегацию в Лан на переговоры с прусским префектом, дабы выторговать сокращение контрибуции в три раза, и тот, стоит отметить, любезно пошел им навстречу [711] .

711

Ibid. P. 283–284.

Немецкие власти широко задействовали, говоря словами адвоката Сюрмона, и принцип «солидарности по цепочке», когда «кантон отвечал за коммуну, округ за кантон, а город Ле-Ман — за весь департамент». Именно этот принцип коллективной ответственности позволил немцам, в частности, добиться выплаты контрибуции даже с той части департамента Сарта, которую они были вынуждены очистить вслед за подписанием перемирия в феврале 1871 г. [712] «Периметр влияния» немецких властей, таким образом, простирался дальше непосредственно оккупированной территории. Однако стоит отметить, что эта зыбкая граница устанавливалась сразу же там, где ощущалось хотя бы отдаленное присутствие французских войск.

712

Surmont A. Op. cit. P. 64–65.

Впрочем, в целом ряде случаев французское население вполне охотно снабжало немцев продовольствием и товарами. Отчасти этим немцы были обязаны той дурной славе, что шла впереди них благодаря бойкому перу французских журналистов. В восприятии рядовых французов угроза репрессий захватчиков далеко превзошла ее реальные масштабы, преломляясь самым причудливым образом. Некоторые крестьяне, например, отказывались гнать скот на продажу в города, поскольку считали необходимым «сохранить хоть бы что-то для пруссаков, которые-де сжигают дома, в которых не нашли ничего поесть» [713] .

713

Цит. по: Dirou A. Op. cit. P. 206.

Сопровождавший наступавшую на Париж армию американский генерал Шеридан писал в своих мемуарах: «Было странно наблюдать, с каким пылом французы старались наполнить желудки своих непримиримых врагов, с каким рвением мэр и другие чиновники содействовали реквизициям» [714] . Сотрудник парижского Коллеж де Франс, вулканолог Фердинанд Фуке оставил схожее свидетельство по итогам поездки через департаменты Эр-и-Луара и Орн. Жалуясь на войну, здешние крестьяне, тем не менее, признавались, что «благодаря пруссакам они прилично заработали, продав тем продовольствие намного дороже того, что они могли бы получить со своих соотечественников». Фуке саркастично констатировал: «Война, таким образом, не опустошила Бос [плодородный регион между Сеной и Луарой], как о том говорили. Если местные жители и требовали громко мира, то лишь потому, что у них больше ничего не осталось на продажу» [715] .

714

Sheridan P.H. Op. cit. P. 417.

715

Paris assiege, 1870–1871… P. 310.

В департаменте Кот-д’Ор подобное содействие оккупантам и вовсе вошло в систему. Супрефект округа Семюр не препятствовал крестьянам поставлять продовольствие в занятый немцами Дижон, поскольку городу нужно было разместить у себя двадцатитысячный немецкий гарнизон. Фактическую поставку ресурсов противнику он оправдывал тем, «что если наш округ откажет Дижону, тот не сможет выполнить требуемое врагом, который решит прийти к нам и взять даром то, за что Дижон нам платит» [716] . Гамбетта же в этой ситуации был категоричен: «война должна вестись всеми средствами», и продовольствие следует без огласки эвакуировать на неоккупированную территорию [717] . Впрочем, хватало и обратных примеров. Депутат Национального собрания Поль Жозон, в частности, отмечал, что население департамента Сена-и-Марна, «несмотря на постигшие его бедствия, сохранило достоинство и патриотизм. Пруссаки постоянно делали предложения местным жителям к сотрудничеству или установлению торговли. Эти предложения, за редким исключением, были с пренебрежением отвергнуты» [718] .

716

Цит. по: Bonhomme E. La Republique improvise: l’exercice du pouvoir sous la Defense nationale, 4 septembre-8 fevrier 1871. Saint-Pierre-du-Mont, 2000. P. 314.

717

Enquete parlementaire sur les actes du Gouvernement de la Defense nationale. T. II. P. 298–299.

718

La republique au defi de la guerre… P. 232–233.

Любопытно, что в начале войны французское население проводило разницу между пруссаками и контингентами союзных им южнонемецких государств: Баварии, Бадена и Вюртемберга. Независимость последних всегда отстаивалась дипломатией Второй империи, и негативный образ их до войны отсутствовал. Поэтому неудивительно, что южным немцам пришлось столкнуться с упреками столовавших их французов, что Бавария и Баден «подло подвели Францию» [719] . Похвальный образ действий неприятельских офицеров французы часто объясняли себе тем, что те не относились к пруссакам по рождению [720] . Классификация могла быть довольно подробной. Один из современников, например, отдавал предпочтение вюртембержцам и саксонцам; мекленбуржцев же, напротив, числил самыми чёрствыми, а уроженцев Силезии — самыми жестокими и склонными к грабежу [721] .

719

Waltz G. Op. cit. S. 35.

720

См., например: Saucerotte T. Luneville pendant la guerre et le rapatriement. P., 1872. P. 13.

721

Ruble A. Op. cit. P. 26–27.

Поскольку главным объектом неприязни для местного населения с самого начала войны были пруссаки, многие немецкие солдаты в надежде поладить с местными жителями и сами нередко стремились подчеркнуть существующие различия. То же самое относилось и к той части, что стала прусскими подданными недавно или не питала к Берлину особенно теплых чувств: поляки, ганноверцы, саксонцы [722] . Впрочем, образ действий тех же южнонемецких контингентов от их прусских собратьев по оружию мало чем отличался, так что к лету 1871 г. французские крестьяне в Лотарингии ругательно именовали «пруссаками» уже всех немцев без исключения [723] .

722

Sauvee-Dauphin N. Op. cit. P. 239.

723

Laussedat [A.]. La delimitation de la frontiere franco-allemande. Souvenirs et impressions. P., 1901. P. 88.

Как подчеркивали сами современники, ситуация была очень разной в департаментах, которые в течение августа-сентября были заняты немцами без серьезного сопротивления, и тех, где разворачивались бои: например, Нижний Рейн, Мозель, Арденны, Луара, Сена, Сена-и-Уаза. То же касалось и осажденных крепостей: окрестности Парижа, Страсбурга, Туля, Меца, Бельфора и Орлеана были в массе своей оставлены жителями и подверглись серьезному опустошению [724] . Уже не единожды упомянутый Поль Жозон по горячим следам описывал картину в департаменте Сена-и-Марна следующим образом: «Результаты прусской оккупации различны для непосредственных пригородов Парижа, городов и деревень. В радиусе 20–30 километров от Парижа пруссаки разместились в деревнях и хуторах, превращенных ими в подлинные казармы. Жители должны были по доброй воле или насильно переселиться все до последнего. Эта зона ныне наиболее опустошена. Разрушенных домов немного, но большинству нанесен серьезный ущерб <…> многие жители департамента Сена-и-Марна подверглись телесным наказаниям… две фермы и один частный дом были сожжены пруссаками в качестве репрессалий за вылазки франтирёров из леса Фонтенбло <…> В остальной части департамента пруссаки не преследовали его жителей. Они ограничились только поборами. В деревнях обычно не было случаев причинения ущерба собственности или применения насилия, лишь эксплуатация вплоть до полного истощения всех ресурсов края» [725] .

724

Ruble A. Op. cit. P. 3–4.

725

La republique au defi de la guerre… P. 231–232.

Относительно незначительное число жертв со стороны мирного населения в ходе боевых действий также смягчало отношение к захватчикам. Гражданское население чаще страдало от перестрелок между французскими войсками и немецкими авангардами, чем от спонтанных карательных действий. На этот факт указало и расследование обстоятельств гибели четырех десятков жителей деревни Базейль под Седаном, бои за которую описаны выше [726] . Принимая во внимание оценки Ф. Рота, можно говорить как минимум об одной тысяче погибших и нескольких тысячах раненых гражданских лиц за семь месяцев боев. Львиная доля при этом пришлась на города Бельфор, Париж и особенно Страсбург [727] , подвергшиеся осаде и артиллерийскому обстрелу не только укреплений, но и жилых кварталов. Население столицы Эльзаса пострадало особенно сильно: полтора месяца горожанам пришлось провести в подвалах, около 300 из них погибло, 1600–1700 было ранено, до 10 тыс. лишились крова [728] . Один французский публицист для наглядности предлагал экстраполировать эти цифры на столицу: если бы Париж пострадал от обстрелов в той же пропорции к числу жителей, то это дало бы чудовищные 10 тыс. убитых и 66 тыс. раненых [729] . Любопытно в этой связи, что последовавшая военная оккупация Страсбурга оказалась относительно бесконфликтной. Несмотря на обостренные жестокой осадой чувства страсбуржцев, инциденты были редки. Чаще всего происходили ночные драки между подвыпившими горожанами и попавшимися им по пути небольшими группами солдат. За все время войны за покушения на жизнь немецких военнослужащих было расстреляно два гражданских лица [730] . Без инцидентов, как известно, обошлось и символическое вступление германских войск в Париж 1–2 марта 1871 г.

726

Stoneman M.R. The Bavarian Army and French Civilians… P. 275.

727

Roth F. La guerre de 1870…P. 507–508.

728

Chrastil R. Op. cit. P. 110.

729

Dumont A. L’Alsace sous le regime prussien depuis la bataille de Woerth // Revue des Deux Mondes. 1871. 2e Per. T. 93. P. 416.

730

Chrastil R. Op. cit. P. 211–214.

Вместе с тем, стоит учитывать, что образ немцев как нации «варваров» и «грабителей» стал общим местом для французской центральной и региональной прессы еще в первые две недели войны [731] , до первых обстрелов и разрушений Страсбурга и Парижа. Готовые негативные клише создавались априори, а не вследствие тягот войны и оккупации. Со своей стороны, немецкие солдаты и офицеры также с самого начала разделяли массу предубеждений против французов и полагали, что «настало самое время преподать Франции урок» [732] . Тем не менее, о полной демонизации противника, оправдывавшей любые жестокости, с обеих сторон речи не было.

731

Farenc C. Op. cit. P. 30.

732

Rohkramer T. Op. cit. P. 499.