Желтый дом. Том 2

И при всем при том живи не так, будто тебя самого нет для Них, а так, будто Их нет для тебя самого или Они ничтожны. Бояться никого и ничего не нужно. Просто игнорируй Их. Игнорируя Их, ты тем самым объективно оцениваешь Их как ничтожества, недостойные твоего соучастия в Их пошлом существовании.

Поясню сказанное примерами из своего жизненного опыта. Я — член партии. Что поделаешь, так уж вышло Выходить из партии я не буду, так как за это меня уволят и могут в психушку посадить. К тому же членство в партии мне нисколько не мешает. Взносы не такие уж большие. Собрания не так уж часто бывают. Часть из них я пропускаю, на остальных сплю. Общественная работа — пустая формальность. Отделываюсь работой на овощной базе и в колхозе и пропагандистским кружком у подшефных строителей. Мне это даже нравится порой. Компания веселая собирается. Отгулы дают. А общественные мероприятия тоже сплошная липа. Погнали нас, например, на Ленинский проспект приветствовать чей-то приезд или отъезд. На другой день парторг требует объяснить, почему не был у положенного столба. Я говорю, что был там, что тот, кто переписывал присутствующих, забыл записать меня. Парторг упрашивает, кто именно проезжал и в какую сторону. Я говорю, что мое дело — стоять и изображать восторг, а разглядывать Их морды и куда Они направляются, я не обязан. Парторг спрашивает, как же я с таким отношением буду проводить политзанятия на тему об этом визите. Я говорю, что нам дадут общую разработку, которую я прочитаю в автобусе по дороге к строителям. Парторг говорит, что «ничего себе коммунист пошел!». Я говорю, что «что посеешь, то и пожнешь», и ухожу.

Матренадура о Западе

— Там сплошь банки. Куда ни пойдешь, везде банки. И у всех свой счет в банке. Там без этого нельзя. Рождается человек, и первым делом на него счет в банке заводят. Это вместо нашего свидетельства о рождении. Там такое свидетельство совсем не нужно. Есть счет — есть человек, нет счета — незаконно живешь.

— А как же рабочий класс и прочее прогрессивное человечество?

— А эти, как мы, не живут, а мучаются. Но мы их скоро освободим.

— Так вы же сами говорите, что мы мучаемся, а не живем. Зачем же их освобождать?

— А в компании с нами им веселей будет. И нам не так обидно.

О диалектике общественного развития

— Выходит так, что наши высшие руководители, маршалы, министры и прочие лица того же рода суть классовые братья не только нашим рабочим и крестьянам, но и трудящимся Запада. А они ведь имеют в десятки и сотни раз больше, чем простые работяги. Почему же так получается?

— Очень просто. Они вышли из народа.

— Гитлер тоже вышел из народа.

— Он служил капиталистам. А наши руководители служат народу.

— Но на Западе высшие лица тоже утверждают, что служат народу.

— Врут.

— А наши?

— Тоже врут. Но они врут во имя интересов народа.

Этот бредовый разговор — не вымысел. Я его записал дословно. Это тоже очень любопытный факт — то, что мы в своих разговорах колеблемся между предельно высокой мудростью и предельно низкой глупостью. Причем это имеет место в отношении одних и тех же лиц. И заранее нельзя предсказать, кто изречет глубокую истину, а кто — плоскую пошлость. Из этих наблюдений я сделал вывод, что в нашем обществе бессмысленно искать характерные натуры. Впечатление такое, будто собрал кто-то в одно место миллионы людей и разбрасывает все возможные человеческие качества в полном беспорядке, вслепую. И на долю каждого достается лишь какое-то случайное сочетание качеств. Некоторые из этих случайных комбинаций оказываются более устойчивыми и широко распространенными, другие — менее, третьи оказываются совсем нежизнеспособными. МНС говорит, что я уловил суть дела. А он — специалист по этим штукам, и его одобрение доставляет мне удовольствие. И я продолжаю свои импровизации.

Интересно наблюдать, говорю я, как все в нашей жизни выкручивается самым невероятным образом. Например, слабость у нас есть сила. Почему? Да потому что дает моральные и житейские преимущества. Если ты сер, убог и бездарен, именно поэтому можешь ты позволить себе такое, на что не могут решиться сильные и талантливые. Тебе кажется, что люди обязаны компенсировать твое убожество. И это не только психология. Наше общество признает это в качестве своего социального принципа, ибо оно есть власть серости и убожества над яркостью, силой, талантом Посмотри, как у нас распределяются путевки, ссуды, премии и прочие блага на низшем уровне.

Или возьми такой пример, продолжаю я. Сравнительно с дореволюционным временем и с Западом мы живем почти беззаботно. И у нас в самом деле с людей снимается куча всяческих забот. Но как? Какой ценою? А так, что мы погружаемся буквально в трясину непреходящих забот иного рода. Ты знаешь, о чем я говорю: очереди, поиски продуктов, хлопоты о детях, о жилье и прочее. Наша беззаботность оборачивается сплошной заботой как постоянным состоянием нашей психики. Почему это происходит?

Вы — прирожденный диалектик, говорит МНС. Бросайте все и начинайте изучать нашу жизнь профессионально. Уверяю вас, у вас есть для этого все данные. И лет через десять вы добьетесь выдающихся успехов. Я тоже ломаю голову над этими проблемами, но чувствую, что мне это не по зубам. Вот послушайте, я изложу кратко схему возникновения положительных качеств людей, исходя из отрицательных. Я допускаю, что основу всего образуют качества, обеспечивающие самосохранение человека, то есть отрицательные. А что такое положительные качества? Это такие, когда человек воспринимает интересы других людей как собственные, то есть отрицательные качества, перенесенные на других. Как и почему этот перенос происходит? Объективно эгоистические интересы человека зависят от других людей. Делая нечто для других, человек делает для себя. Для себя невозможно без «для других». «Для других» имеет результатом «для себя». Затем происходит отрыв «для себя» от самого себя — возможность переноса. Затем «для других» становится самодовлеющим интересом для себя, — компенсирует отчужденное «для себя». Плюс другая линия поведения, а именно — опосредованное удовлетворение своих интересов, в котором «для других» становится шагом и средством. Короче говоря, я берусь в каждом конкретном случае благородства людей открыть его эгоистическую негативную основу. Но у меня не хватает силенок выяснить их закономерности, — тут нужен либо мощный оригинальный талант, которого я в себе не ощущаю, либо хорошо организованный научно-исследовательский институт, который у нас в принципе невозможен.

Так в чем же выход? — спрашиваю я. Выход для нас всегда один, говорит он, выпивка. С поллитровкой мы все проблемы решаем самым элементарным образом. Хорошая идея, сказал Кандидат. И главное, сказал Дон, очень свежая и оригинальная. Итак, подсчитаем наши возможности...

Планы и свершения

Хотя урожай в этом году довольно вшивый (необыкновенный, как писали газеты), приемные пункты овощей на станции скоро оказались перегруженными, железная дорога с вывозом овощей явно не справлялась, и, естественно, овощи стали сгружать где попало и как попало. Назревала картофельно-морковно-капустная катастрофа. И высокое начальство наконец-то дало указание обходиться местными средствами — создавать овощехранилища в самих колхозах и совхозах. Поскольку речь шла о временных трудностях, рекомендовались хранилища в виде ям. Это как раз было своевременно, так как дождь не прекращался, и вырыть яму глубже метра, чтобы она не заполнялась водой, было уже абсолютно невозможно. Тем более люди по опыту знали, что эти так называемые временные хранилища фактически — на века, то есть в них загрузят овощи, и те будут там гнить до полного исчезновения, предварительно заразив атмосферу ужасным зловонием. Потому хранилища делались чисто условно, лишь бы обозначить перед высшими властями готовность выполнить их мудрые предначертания. И казалось бы, куда дешевле просто прекратить уборку, бросить все в полях или разрешить людям убирать для личного пользования. Уверен, местные жители день и ночь стали бы работать, собрали бы все до последней картофелины. Если бы даже им разрешили убирать для себя, обязав потом сдать государству определенную часть (пусть половину), они все равно убрали бы и сохранили бы все. Но Боже упаси даже заикнуться об этом! Мы должны в грязи и под дождем мучиться в поле, чтобы превратить собираемое в ни на что не пригодную гниль. А если местные жители унесут к себе хотя бы картофелину, засудят. Вот какова реальная диалектика нашей жизни.

Наше хозяйство богатое и передовое, и потому ему разрешили построить капитальное овощехранилище — из кирпича, бетона, дерева, железа. Хотя на носу зима, хотя срок нашего пребывания здесь скоро кончится, а после нашего отъезда рабочих здесь днем с огнем не сыщещь стали завозить строительные материалы (хотя старые материалы, несколько лет назад заготовленные для свинофермы, пропадали и разворовывались) и организовывать строительную бригаду. Наш Комиссар сразу сообразил что к чему, и записал всю нашу группу (за исключением Лба) в стройбригаду. И уже на другое утро мы почувствовали свое привилегированное положение: выспались, в поле под дождь не пошли, не спеша ознакомились с местом новостройки и спрятались в клуб, где занялись курением и разговорчиками. Потом к нам заявился прораб с группой рабочих и предложил отметить начало дела.

Из идей Мао Цзэ-Дуньки

Мао Цзэ-Дунька разложила свои телеса на бревнах. Курит. Курит и пьет она в интересах единения партии и народа. Причем пьет с удовольствием, а курит — с отвращением, так что даже она есть явление сложное и противоречивое. На сей раз она беседует с молодежью о сексе. Беседует по душам, «как человек с человеком», а не «как партийный руководитель большого масштаба».

— Подраспустились вы, скажу я вам по секрету. Зажрались. Больно грамотными стали. С Запада дурной пример берете. Но погодите, всему свое время. Вот подымем сельское хозяйство и за это дело возьмемся. Мы вас в порядок приведем, будьте уверены! Кастрировать не будем. Мы не индусы и не китайцы какие-нибудь! Дадим вам всем порошки успокоительные. Или укольчики. Сейчас уколы очень помогают! Воспитательную работу, конечно, проведем.

— А как же дети? — робко вякает кто-то из заднего ряда.

— А при чем тут дети?! Дети — это наш священный долг и обязанность. Это — наша смена. Без детей новое коммунистическое общество не построишь. А Родину кто будет защищать?! Пушкин, что ли?! Я про секс говорю, а не про детей. Мы нашу здоровую социалистическую семью никому не позволим разрушать!

Я слушаю Мао Цзэ-Дуньку, усмехаюсь, а в глубине души слышу некий шорох ужаса. А ведь на самом деле Они дадут всем эти успокоительные порошки и укольчики вколют. И не из злого умысла, а по доброте душевной, заботясь о нашем же благе. И сделают это как-то незаметно, между прочим. А что, если?.. — скажет какая-нибудь Мао Цзэ-Дунька. Скажет и подмигнет понимающе. И прочие Мао Цзэ-Дуньки понимающе подмигнут или кивнут слегка своими руководящими черепами. И все! И дело будет сделано! Чуточку этого секса оставят, чтобы строителей коммунизма и защитников Родины плодили. Но не больше. Никакого чтобы баловства! А развлечения и прочее — это Они для себя оставят. Еще бы! Им положено, ибо Они на благо всего прогрессивного человечества трудятся!

— Что вы думаете, — продолжает поучать Мао Цзэ-Дунька, — если от природы, так и твори что угодно? Спи с кем попало? Нет, милые мои! Это дело еще заслужить надо! Проявить себя надо! Показать с хорошей стороны. А там мы посмотрим, кому что положено. Это вам не игрушки. Секс — это дело серьезное! Государственное! Партийное, можно сказать.

Исторический эгоизм

На историю человечества я смотрю с позиции, которую можно было бы назвать историческим эгоизмом. Поясню, что я имею в виду. Раньше были короли, герцоги, рыцари. И были рабы и крепостные крестьяне. Первые наслаждались жизнью, а вторые страдали. Но у меня нет сочувствия к страдавшим. А что касается первых, то их существование для меня оправдано одним только тем, что они дали сюжеты для прекрасных сказок. Если бы не было реальных принцев и принцесс, не было бы и сказок о них, и жизнь человеческая померкла бы. Возьмем теперь массовые репрессии и концлагеря сталинского периода. Не будь их, не было бы той мощной разоблачительной литературы, которая появилась в последнее время. Сталинский период дал пищу для миллионов голов, причем на века. Что была бы история Египта без пирамид, а история Франции — без Наполеона?! Исторический эгоизм состоит в том, чтобы рассматривать все происходящее в мире исключительно как материал и повод для твоих собственных размышлений и переживаний. Для исторического эгоиста все есть лишь пример для его глубокомысленных рассуждений. Возьмите, говорит он древний Египет. Три тысячи лет потребовалось, чтобы... Три тысячи лет! И говорится это с таким видом, будто это — три минуты. А если эти три минуты прошли в ожидании у двери занятого туалета, исторический эгоист говорит о них с более сильной эмоциональностью. Или возьмите гитлеровские газовые камеры, продолжает исторический эгоист совершенно невозмутимо (это вам не очереди ждать в туалете под угрозой наделать в штаны!). Всего пять миллионов евреев сожгли, а шуму — до сих пор не успокоятся. В наших концлагерях погибло около шестидесяти миллионов, а только теперь начали признавать факт существования таких лагерей. О чем это говорит?