Желтый смех

Мимо нас галопом пронесся матрос с засученными до локтя рукавами фуфайки.

— Карантин, ребята! — крикнул он без всяких объяснений.

Глава третья ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ЖЕЛТОГО СМЕХА

Кроме упорства, лучшее качество для достижения успеха — это смирение. Перед стеной, которая грубо возникает с дерзкими намерением преградить дорогу, человеку предоставляются две возможности: первая, подчас удачная, заключается в том, чтобы ударять в стену ногой до тех пор, пока, камень за камнем, она наконец не раздробится, и в этом случае стена существует только для шутки, в чем убеждаешься после того, как ее разрушишь. Другая возможность связана с деятельностью мозга. В этом случае мы всячески будем советовать усесться терпеливо у подножья упрямой стены и ждать, чтобы непредвиденное событие перебросило вас через эту стену без вашей помощи. Оба эти метода имеют свои хорошие стороны и могут каждый приводить к тому же результату — к удаче.

По прибытии в порт, в двух шагах от обетованной земли с ее благами, блаженств, которые можно обрести в Марселе за полтораста франков, — тогда, когда мечты, лелеемые в течение пяти лет, наконец осуществлялись, между моей прежней жизнью и той, что мне предстояла, — вдруг возникла стена. Я должен был покориться, так как легче проникнуть сквозь семь футов цемента, чем сквозь административное решение. Убедившись, что история с карантином вовсе не была шуткой, я инстинктивно занял позицию обезоруженного, пришедшего в уныние солдата.

— Таково уж, видно, мое счастье!

Леска, спаги, отнесся ко всему происшедшему несколько иначе, что нисколько не изменило положения. Что касается «весельчаков», они, в меньшее количество времени, чем нужно, чтобы написать это, истощили запас самых отборных ругательств, происшедших от смешения арабского языка с жаргоном их родного наречия. Для всех нас результат был одинаков. Наш гнев уступил место желанию узнать, в чем дело, — и администрация переправила нас, только военных, сгорающих от любопытства, в больничный барак, превращенный в лазарет.

Во время переправы мы обменялись несколькими словами с матросами охраны.

— Что это, холера, чума?

— Не знаем, — отвечали матросы. — Газеты полны всяких небылиц. Так угодно администрации, и разве не глупо так издеваться над людьми, возвращающимися домой?

Это объяснение нас удовлетворило. Без сомнения, это была одна из обычных административных нелепостей, которыми была полна наша военная жизнь, а поэтому этот случай не очень нас ошеломил.

В дальнейшем — изоляция, скука в дыму папирос и трубок.

Так или иначе, но это последнее надругательство, на пороге свободы, после пяти лет притеснений, доводило меня до мысли о самоубийстве.

Мы были скучены в лазарете, как живность в птичнике во время дождя: семеро «весельчаков», африканский стрелок, десяток артиллеристов, зуавы в отпуске.

На следующее утро после нашего прибытия в изоляционный барак нас посетил военный врач. Его сопровождали несколько человек штатских и помощник в черной шапочке и белом фартуке поверх форменной одежды.

— Больных нет? — спросил врач.

Он переходил от одного к другому, беседуя с окружающими. «Необычайно, — говорил он, — и мы еще не знаем бациллы; здесь у нас было уже три случая; это пароход, пришедший из Калифорнии, преподнес нам этот подарок».

Здоровье людей было, видимо, превосходным, и доктор обратился к нам с веселым видом:

— Ну, друзья мои, в ваши годы не стоит унывать, через несколько часов вы будете свободны. Вы любите посмеяться, а? Кто у вас самый веселый?

Подобный вопрос показался нам идиотским. Мы все перекинулись взглядами. «Это он — того», — пробормотал, обращаясь ко мне, африканский стрелок, толкая меня под локоть.

— Никто, никто? — настаивал старый доктор ласковым тоном. — Никто еще не заболевал от смеха?

В наших рядах царило полнейшее молчание.

На всех лицах можно было прочесть насмешливое изумление.

— Они не могут понять, — сказал толстый штатский, осторожно покусывавший свой ус.

Врач направился к выходу. Он должен был сейчас скрыться за дверью. В это мгновение я не знаю, какая сила толкнула меня; это было столь мощное побуждение, что мысль сопровождалась движением.

— Господин доктор…

Он резко обернулся.

— Вот насчет… того, что вы говорите… я видел человека… заболевшего от… по…

— Идите за нами, — сказал доктор, направляясь дальше.

Я поспешно вернулся к кровати взять кепи.

Это меня несколько успокоило. «Как глупо, — подумал я, — что я ему расскажу. Ты слишком порывист, милый мой, это не приведет к добру, вспомни происшествие с кузиной».

Но было поздно менять намерение. Доктор ждал меня. Санитар провел меня в комнату, служившую приемной, где несколько офицеров сидели, развалившись в кожаных креслах.

— Подойдите. Вы — легионер… совсем молодой. Вы откуда?

— С юга, господин доктор.

— Сколько времени вы были на юге?

— Около полутора лет, господин доктор.

— С тех пор вы не читали газет?

— Нет, господин доктор.

— Что вы мне хотели рассказать сейчас?

— Это, это… о тех, кто болен от смеха, господин доктор.

— А! И вы видели таких больных?

Взгляды всех устремились на меня, как спицы велосипеда к втулке колеса. Слегка заминаясь, я рассказал о смерти Бекера в Бледе, подчеркивая опасности и трудности похода на юге.

— Вас об этом не спрашивают, — грубо заметил толстый господин. — Это все, что вы знаете?

История с дядюшкой, хотя устаревшая немного, показалась мне уместной. Быть может, годы придали ей букет, как вину. Признаюсь чистосердечно, — интерес, который я внушал, начинал льстить мне. Это было началом удовольствий, связанных с моим возвращением. Тотчас по прибытии я имел счастье напасть на роскошную публику. Итак, я рассказал и о смерти капитана Мак Грогмича, напирая на описание языка бедного старика.

— Рот у него был раскрыт, как отверстие рожка, — сказал я, — и вдруг язык его высунулся, как крысиная голова, вылезающая из норки. Он был совершенно белый и распухший…

Мои руки неопределенно указали размеры языка, который мог бы принадлежать гигантскому лунному теленку из романа Уэльса.

Толстый человек с орденом повернулся к доктору.

— Это то самое!

— Да, да… — ответил тот, — мы можем отправить остальных без всякой опасности. Что касается этого молодца, я считаю своим долгом оставить его на некоторое время в своем распоряжении… Вы можете идти, — прибавил он, обращаясь ко мне.