Желудь

— Так и есть. Он. Молодой, а сильный. Многое ему уже открылось.

— А с каким богом он сродственен?

— Не могу сказать, — развел руками Вернидуб. — Порою кажется, будто оба Близнеца ему благоволят.

— Оба Близнеца?! Это правда? — переспросил он у Неждана с нескрываемым удивлением.

— Сам пока не разобрался. — ответил парень и постарался сменить тему. — Ежели торгом торговать, то чего гость взять хочет, а чего дать?

— Смотря то, что есть у тебя. — выступив вперед, произнес тот, кто по ромейской моде одет был.

— Шкура лося есть, две бобровые и одна от косули, а еще две заячьи и одна лисья.

— Охотой промышляешь? — нахмурился человек с мечом. И, на удивление, его речь оказалась чище, чем у торгового гостя.

— Охотой — это ежели по лесу бегать и самому искать. А коли прибрать тех, кто сам к тебе лезет, то какая же это охота?

— Не играй словами! — повысил голос визави, положив руку на рукоять меча.

— Ты — рука твоего господина. Твои дела — его дела. Он взял под свою руку эти земли и оберегает их, за что мы ему отдаем десятую долю урожая. Так ли это?

— Так, — с важностью кивнул он.

— Неизвестные люди разорили земли, что взял твой господин под свою защиту. Увели жителей и скот. Потоптали поля, оставляя выживших голодать. Плюнув на власть нашего господина и величие. А теперь ты, рука и воля его, вопрошаешь меня об охоте?

— Следи за языком! — еще громче произнес визави, которому совсем не понравилось, куда парень клонит.

— Прошу прощения, — покорно кивнул Неждан. — Сейчас я все покажу.

После чего развернулся и пошел к навесу. Взял там все шкуры и вынеся к гостям, положил их на траве.

— Это все, что мне удалось добыть.

— Ты промышлял охотой. — вынес вердикт тот, с мечом. — А с нее доля в четверо больше, чем десятая часть.

— Забирай. — прямо глядя ему в глаза, произнес Неждан. — Твое право — право твоего господина. Я не могу его оспаривать. Но видит Небо, если твой поступок будет не по-справедливости, вы навсегда лишитесь фарна[2]. И ты, и твой господин.

— Что ты несешь?! — рявкнул это человек, выдвинул на треть клинок меча…

И ситуация зазвенела, как натянутый нерв.

Разумеется, просто поднять лапки и молча сдохнуть Неждан не собирался. Он рассчитывал спровоцировать этого сармата на атаку. А потом — ходу. Заскочить под плетень навеса. Накинуть сбрую с дротиками и пулями. И устроить им тут небольшую войнушку. Благо, что ни у кого из этой братии доспехов надето не было, равно как и стрелкового вооружения в руках не наблюдалось…

Может быть так и произошло бы, но этот спокойный, полный решительности взгляд сбил с толку сармата. Никогда прежде он не видел ничего такого в здешних местах. Сильные эмоции — да. Страх там, ужас, ярость, ненависть и подобные им — сколько угодно. Но не вот такое спокойное хладнокровие. Так что, немного подумав, он секунд через десять напряженного молчания, задвинул меч в ножны. И произнес:

— Мне нравится твоя смелость, молодой ведун.

— Мне отобрать из этих шкур лучшие на долю для господина? — осторожно спросил Гостята.

— Нет. Этот молодой ведун прав. Мой господин взял эти земли и живущих на них людей под свою руку. Брать же дань с тех из них, кто не был им защищен, не справедливо. Семья его потеряла зерно и скот. Мое слово — три лета он в праве вести любой промысел, не давая долю с него.

Неждан поклонился, неглубоко, но с почтением. Он совершенно не ожидал, что сармат поступит таким образом. Меж тем, после небольшой паузы тот добавил:

— Это лето первое. А теперь, если желаете, торгуйте.

С чем он и отошел назад.

— Как ты шкуры выделывал? — спросил оживившийся ромей.

— Снимал. Растягивал. Выскабливал, убирая остатки ненужного. Потом пропитывал жиром, что с животных брал. И сушил под навесом, ежедневно разминая. Вон на том суку, — указал он рукой. — Вишь — верх гладкий. Я его жиром смазывал и, прижимая внутренней стороной, тягал шкуру туда-сюда. А потом, как она подсыхала, сворачивал трубой, мехом наружу. Да дымом костра изнутри ее коптил. Не сильно.

Ромей кивнул.

Отдал несколько распоряжений на странном языке, явно не латинском. После чего парочка ребят из команды скинули этакий трапп. Просто тес с небольшими поперечными насечками, по которым шла обмотка толстой веревкой. И, придержав оный, позволили своему старшему сойти на сухой берег.

Он подошел.

Взял первую попавшуюся шкурку. Осмотрел ее. Помял, одобрительно хмыкая. Взял следующую… Когда же закончил, произнес:

— Кто учил тебя их выделывать?

— Знание о том само всплыло в моей памяти. Словно я знал сие ранее.

— Он или его отец ранее не промышляли охотой? — спросил сармат у Гостяты.

— В здешних краях так шкуры не выделывают, — возразил ромей. — Да ты и сам погляди.

Сармат поймал то, что ему метнули. Внимательно осмотрел и вынес свой вердикт:

— Ты прав. Хорошая работа. Они у него все такие?

— Да.

— Ежели продолжишь промыслом жить, то долю давать станешь меньшую. Втрое от десятой части, а не в четверо. Но только если все твои шкурки будут такими, али лучше. Понял?

— А ежели иным промыслом займусь?

— Как займешься, так и поговорим…

За эти шкуры удалось выторговать шесть римских фунтов[3] соли и две корзины репы. А также неполную пригоршню медных монет, какие бытовали в рамках самой Римской империи в те годы и использовались для розничной торговли в городах. Иных же медных предметов на обмен у купца и не имелось, так что пришлось так поступать. И эти-то медяшки случайно оказались. Репу же тот вообще вез для питания экипажа и немало удивился интересом к ней…

Во время торга Неждан выбрал стратегию, при которой пытался продать не столько сам товар, сколько перспективы. Разумеется, не в лоб, а активно «закидывая удочки». То есть, расспрашивая о том, почем ромей будет брать тот или иной товар. Пока, наконец, не дошел до самого для купца неожиданного.

— А сахар почем брать возьмешь?

— А что такое сахар? — переспросил купец.

— Сладкий песок, что с растений берется.

Торговый гость подозрительно прищурился.

Сахар в Римской империи не производили[4]. Он поступал из Аравии или Индии. Что, среди прочего, стало причиной широкого употребления в I-III веках нашей эры так называемого свинцового сахара[5]. Иными словами — сахар в Римской империи ценился очень высоко, будучи строго импортным товаром. Оттого и стоил весьма и весьма солидно — на вес золотом. Относясь к той же категории товаров из комплекса для статусного потребления, каковыми позже, в Новое время, являлись специи.