Жемчуга

8

Диагноз подтверждался не раз и был стопроцентным приговором. Поэтому на работе ей никто поначалу не поверил.

Ия отказалась от каблуков и двигалась так осторожно, будто несла на голове хрустальную вазу. Она стала много и обстоятельно есть, подолгу спать, быстро полнела и будто наливалась изнутри свежим розовым соком. Длинные широкие платья ей очень шли, а округлившиеся формы и плавная походка сделали похожей на боттичеллиевскую Весну.

Он родился ровно в срок, с весом и ростом как по заказу.

В полночь Родиону сообщили, что он стал отцом. В час тридцать он уже мчался в больницу, до боли сжимая руль и давясь слезами отчаяния.

Ия сама позвонила ему. Родион схватил трубку.

– Да!

В трубке астматично дышали. Ия забыла слова. Родион похолодел.

– Duae Dimensiones, – сказала она, наконец, будто дунула в пыль.

– Что?!

– Он там. В твоих двух измерениях. Он… – она снова астматично задышала – …не с нами.

Никто из медперсонала не заметил того, что она поняла сразу, как только взяла ребенка на руки. Сын был не с ней. Его вообще тут не было. Он ел, дышал, спал, но то были лишь нужные безусловные рефлексы крепкого маленького тела. Она с ужасом поняла – ему никогда не стать настоящим.

Через четыре дня они приехали домой – потерянные, с серыми лицами и виноватыми глазами. Ребенок спал посередине двуспальной кровати. Ия обернулась вокруг него, как змея, и тихо гладила ножку.

Потянулись дни. Отчаяние сменялось безумной надеждой – а вдруг! Невропатологи разводили руками – случай уникальный, аналогов нет. Мальчик был внешне совершенно здоров, но теперь даже дилетантского взгляда хватало, чтобы понять – он тяжело, непонятно и непоправимо ненормален. Никаких реакций на проявления внешнего мира. Никакого контакта глаз. Никаких эмоций.

Ночью Ия стояла у темного окна – скорбный черный силуэт на чернильно-синем фоне. Родион не смел подойти к ней.

– Ему там плохо, – в который раз говорила она.

– Почему ты так решила?

– Плохо. Знаю. Он не такой, как все они. Они никогда не поймут его. Вытащи его.

– Я не знаю…

– Придумай. Не может быть, чтоб ты не знал. Я часто просыпаюсь по ночам. Мне кажется, я вижу во сне… какой он там, сколько ему лет… Так обидно… просыпаюсь и забываю. В этом твоем мире все не так. Я часто думала… а есть ли там вообще время… может, что-то иное… Вытащи его, умоляю.

Родион сутки висел за ноутбуком и, поняв, что один не справится, позвал на помощь двух бородатых товарищей со своей техникой. Но и это не помогло. Тот, кого он искал, будто сквозь землю провалился.

Ию тревожить не хотелось, но пришлось. Она тут же села за телефон и подняла на уши всех, кого только можно.

Ивана Саввича нашли в Израиле.

9

Рейс Москва – Бен-Гурион взволновал с самого начала. Родион ни разу не пересекал границы Родины один, без Ии. Потом был недолгий местный перелет, окончательно вымотавший ему нервы, накаленный на солнце автобус и чахлая машина напрокат, о заказе которой он тут же пожалел – ужасно хотелось выпить. Заночевать пришлось в гостинице под звуки какого-то шумного семейного праздника.

Утром дорогу обступили горы. Каждый поворот серпантина открывал виды один прекраснее другого. Родион мрачно подумал, что идея создания в этой местности психиатрической лечебницы пришла в голову очень умному человеку – девяносто процентов больных должны бы обрести душевное здоровье, просто созерцая эту благодать. Если уж даже ему полегчало…

До последней минуты он был уверен, что откроется дверь и он увидит – Иван Саввич за тридцать лет совершенно не изменился. Но это, конечно же, было не так. Нет, он еще не был глубоким стариком. Ясные глаза все так же, с хитринкой, смотрели на Родиона, и был он так же высок и худ, похож на сухое дерево, но голова совсем облысела и покрылась пятнышками, лицо избороздили морщины, а ходил он, опираясь на палку.

Они медленно шли по цветущему саду. Им было о чем поговорить. Иногда им встречались люди – одни здоровались, другие проходили, ничего не замечая, третьи о чем-то говорили сами с собой.

– Это невозможно, – сказал Иван Саввич.

– Вова ваш был невозможен. Я терпеть его не мог.

– Ах да, Вова.

– Он ушел.

– Да-да… Ведь ты его прогнал.

– Но я не сделал его трехмерным! – почти крикнул Родион.

И смутился. Со стороны он запросто сошел бы за очередного психа. Иван Саввич только улыбнулся.

– Когда я был маленьким, я тоже любил рисовать.

– Чего?!

– Я и сейчас люблю.

– Ну, разумеется! Как там дальше? Давай порисуем вместе.

– Нет. Этот номер не сработает. Тогда я думал – ты научишься всему, наиграешься, а потом… живые люди ведь интереснее нарисованных. Забудешь. Все забывают – рано или поздно. А потом они живут отдельно, а создатель отдельно. Никто никому не мешает. Но я тебя недооценил. Я все наблюдал за тобой, даже когда ты подрос. Ты знал?

Девочка с желудевыми глазами…

– Знал.

– Ты создаешь свой мир таким, что в него веришь не только ты сам, но и другие люди. Чем сильнее вера – тем прекраснее мир.

В другое время Родиону было бы даже приятно поболтать со стариком о высоких материях, но сейчас его терзало другое.

– Наш ребенок…

– Ты его не вытащишь.

– Но ведь…

Он чуть не сказал: «Но ведь Ия говорила!», но вовремя остановился.

Над алыми розами летали бархатные бабочки. Горячий воздух, казалось, прогибался под тяжестью аромата цветов и благовонных кустарников. Со смотровой площадки было видно дно глубокого ущелья с тонкой жилкой горной реки.

– Поживи тут немного, успокойся.

– Вы шутите?

– Отнюдь. Хотя бы два-три дня. Возможно, что-нибудь надумаешь сам.

Родион вздохнул.

– Я обещаю, что не буду мешаться. Тебе нужно побыть одному. Там за поворотом небольшой коттедж, я велю его освободить.

В первый же день он долго бродил по окрестностям. Иногда сворачивал с дороги и лез по острым коричневым скалам, иногда спускался в низины, полные прохлады и сырости. Тропки петляли, из-под ног выскакивали кузнечики, жаркий воздух сменялся ледяными сквозящими ветерками.

С непривычки он невероятно устал. Ныла спина, болели плечи и тряслись колени.

Родион с удовольствием принял ванну, вытащил ужин на крыльцо, сел на теплые доски и замер, забыв, как есть и как думать.

Над ним раскинулось розовое, все больше наливающееся фиолетовым небо. По краю ущелья деревья без всякого ветра тихо и шелковисто перебирали листьями. На стволе маленькой кривой сосны нависла живым янтарем капля смолы. Теплые сухие доски медленно и щедро отдавали тепло уходящего летнего дня.