Жемчужница

– Что значит лишняя? – поинтересовался он. – Единственная, вообще-то. Ты же еще толком ничего и не съел.

И, пронаблюдав за тем, как ошарашенно вытянулось лицо Лави, незаметно подмигнул прикусившему губу Тики и с достоинством удалился.

В конце концов, должен же и он был на этом празднике как-то себя развлечь.

Правда, удалился он всё-таки наверх, в снятую комнату, потому что находиться на улице ему совершенно не хотелось – была велика вероятность, что Неа пританцовывает с какой-нибудь барышней и соблазнительно улыбается всем красавицам в округе, а наблюдать за этим Мане хотелось в последнюю очередь.

А потому он нерасторопно перевязал себе руку, достал из сумки книгу, которую прихватил с собой ещё на корабле, да только вот дочитать всё никак не удавалось, и, удобно устроившись на кровати, принялся за чтение, погружаясь в мир захватывающих приключений и далёких миров.

Ему не хотелось думать ни о Лави, ни об Алане и её глубоких (и настолько же глубоко интересных) тайнах, ни о Неа, к которому он так ужасно жаждал прикоснуться, с которым желал поговорить, но который игнорировал его, иногда лишь (по ночам, когда крепко спит и не понимает, что делает) обнимая так, словно ничего и не случилось между ними.

Мана был трусом. Мана не любил думать о чём-то сложном. В одиночку – не любил. И если в детстве делиться всеми проблемами с близнецом было чем-то естественным, чем-то даже правильным, то с возрастом он всё больше начал осознавать, что они с Неа – разные люди. Что однажды их пути разойдутся.

Потому что Неа – будущий император, а Мана… а Мана лишь его больной братец, который только на работу с книгами и способен.

Мужчина поджал под себя ноги и углубился в чтение, стараясь не думать ни о чем лишнем. Отмечаемый в Коралловой Лагуне праздник был праздников в честь огромного улова рыбы, а рыбу в этих местах очень любили, так что гулянья явно продлятся до самого утра, и ждать брата нет никакого смысла. Неа заявится с рассветом – или не заявится, а останется ночевать у какой-нибудь красотки, счастливый и пьяный. И – совершенно удовлетворенный происходящим.

И помнить о том, что есть еще Мана, он просто не будет. Хотя бы до завтра.

Мужчина оставил книгу и спрятал лицо в ладонях, чувствуя, как в горле встает комок и как снова щиплет глаза. Он так не хотел, не хотел, не хотел отдавать брата кому бы то ни было, что ему было почти физически больно. Вот только это осознание настигло его уже после того, как все оказалось кончено, даже и не начавшись толком.

И на что он вообще надеется, желая поговорить с Неа? Он ведь слушать его не станет даже. Он ведь… он же так смертельно обижен, что даже совершенно его не замечает.

Мана зажмурился и выдохнул, постаравшись успокоиться и угомонить так внезапно накатившую на него от этих мыслей истерику, и тут… дверь скрипнула, открываясь.

Мужчина вскинул глаза и застыл. В дверях стоял Неа – бледный, прямой и трезвый как кристальное стеклышко, сияющее чистотой на солнце.

И в груди защемило ещё сильнее.

О духи, ну почему Мана был таким жалким? Таким слабым и немощным, таким плаксивым и трусливым? Почему он не мог сейчас успокоиться? Почему не мог просто заткнуться и проглотить все вырывающиеся наружу слёзы?

Неа внезапно изменился в лице, потрясённо распахнув глаза, и бросился к кровати, взволнованно выдыхая:

– Рука болит? У тебя что-то болит, Мана?

Захотелось раствориться, исчезнуть, не отравлять своим существованием жизнь любимому брату. Ну почему их было двое? Почему Мана был таким недостойным? Почему он был таким ущербным? Почему не мог быть таким же сильным, как Тики, как отец?

Мужчина мелко замотал головой, уворачиваясь от такого желанного прикосновения, ненавидя себя всей душой, и тревожа обожжённую руку (главное – не шипеть от боли, ну пожалуйста) – и вскрикивая от прошившей тело судороги.

Ну почему?!

– Н-нет, ничего… ничего не болит, – забормотал Мана, ссутуливаясь, зарываясь пальцами в волосы, не смотря на Неа, заставляя себя не смотреть, потому что брат был таким неожиданно заботливым и обеспокоенным, как когда-то давным-давно, хотя это было всего лишь несколько недель назад.

– Точно? Точно ничего не болит? – дрожащим голосом выпалил Неа, заглядывая ему в лицо, касаясь пальцами плеча, прижимаясь к боку, как всегда делал, когда Мане становилось плохо, когда его настигал внезапный приступ очередной слабости.

Это было выше его сил.

Это было нечестно.

Он так желал этого. Он так жаждал этого.

Но сейчас ему было так стыдно и горестно. Он вновь был таким немощным, таким убогим, таким дряхлым и ужасным, что хотелось расплакаться от собственного уродливого бессилия.

Мана остервенело замотал головой и сжал здоровую руку в кулак, оттягивая себе волосы. Ему казалось, он сходит с ума, потому что Неа… он… он здесь. Он не пьет и не танцует с сельскими девками, не развлекается и не стреляет в разные стороны своими потрясающими глазами.

Такие же глаза были и у самого Маны. Что за ирония – глаза ведь были единственным, что было в них одинаковым.

Неа замер, осторожно кладя ладонь ему на колено, и сжал длинные пальцы.

– Мана, все будет… нормально, – выдавил он словно с каким-то трудом, и мужчина, снова замотав головой, потянулся к нему, потому что… потому что…

Он был ему в тягость, но ему так хотелось еще раз ощутить его губы, что внутри все дрожало и ходило ходуном.

И Мана действительно чувствовал себя совершенно больным.

А еще хуже стало, когда Неа настороженно вскинул брови и отстранился.

– Ммм… Не стоит, – глухо произнес он, едва заметно качая головой и только сильнее прежнего напрягаясь. Словно пытался сдержаться и остаться спокойным, а не…

Наверное, он хотел накричать на Ману за его глупость и его эгоизм, но его останавливало его ничтожество. И еще – дело было в слабости Маны. В его немощности, невозможности принять очевидное – то, что на самом деле у Неа был просто каприз, и что он больше не интересуется своим увечным братом-близнецом.

Хотя это просто самоубеждение все. На самом деле Неа просто смертельно обижен на то, что Мана так его растоптал, и иметь ничего общего с ним больше не хочет. И уточнять причину того, что брат отстранился, было в любом случае совершенно бессмысленно, но Уолкер всего равно схватил его за рукав.

– Почему ты пытаешься отстраниться сейчас? – безнадежно выдохнул он, не слишком надеясь, что Неа сядет обратно. – Я ведь…

И Неа не сел обратно. Он остался стоять на месте, напряжённый и похолодевший в одно мгновение, пугающий своим помрачневшим лицом, своим нечитаемым взглядом.