Жена без срока годности

— Романна, это ты решила, что больше не рожаешь, а мы хотим совместного ребенка. Ну, у Сунила же детей нет…

Причина, по которой нужно было рожать вот прямо сейчас, была проста, как дважды два четыре. Безумно тяжело координировать развлечения разновозрастных детей: шесть лет — это действительно максимальная разница, с которой реально организовать семейный досуг, чтобы никто сильно не зевал от скуки. Поэтому Сунил сразу спросил меня о ребенке, а я тут же согласилась этого ребенка ему родить. Ну, я же знала Сунила к тому времени почти уже два года, пусть и жила с ним всего три месяца. Но нашей первой ночи было достаточно, чтобы понять, что на этого мужчину можно положиться во всем. И он за годы совместной жизни не подвел меня ни разу.

Снегопад к ночи только усилился и наблюдать за ним в окошко из теплого дома было настоящим зимним счастьем. Свет горел только над раковиной, и гостиная оставалась в полумраке. Мы пытались говорить, но сбившись на политику, замолчали. Я понимала, что это шанс заговорить о важном, но первое слово для личного разговора так легко не находилось.

— Хочешь кино посмотреть?

В те времена все фильмы еще были на дисках и в домах на сдачу хозяева собирали целые коллекция голливудской классики.

— “Один дома”? — сказала я без всякой издевки.

— Почему нет? Только смеяться не громко, обещаешь?

На его улыбку я тоже улыбнулась.

— Все равно будет громко. Алекс проснется.

— В моей спальне есть еще один телевизор.

Он сказал это так просто, что я не могла даже предположить намека на что-то большее, чем просмотр фильма. “Бедрум”, спальня в английском, для нас обоих была иностранным словом и воспринималась исключительно наименованием комнаты. Всего тут три спальни. Одна пустовала из-за ненадобности, потому что я собиралась лечь вместе с Алексом на случай, если сын проснется в незнакомом доме и испугается.

— Хорошо.

Эту спальню, как и остальной дом, хозяева оформили в едином стиле, добавив медведей чуть ли не в каждый аксессуар. Даже грубо сколоченную деревенскую кровать застилало флисовое покрывало с принтом медвежьих лапок. Только сейчас Сунил выяснил, что решетка обогревателя весь вечер оставалась полузакрытой, и воздух в комнате не успел достаточно прогреться. Я невольно поежилась, и, заметив это, временный хозяин спальни предложил мне для тепла вот это самое покрывало. Собственно, предложить стул не было возможности в силу его отсутствия: с ногами на кровати, с двумя подушками под спиной и в медвежьем пледе я была готова к киносеансу и больше ни к чему.

Звук Сунил оставил на минимуме, но полунемое кино не мешало поднятию хорошего настроения, ему мешал мой внутренний дискомфорт от нахождения в чужой постели — даже в теплых носках и со спрятанным во флис носом. Взгляд тоже то и дело прятался в коленки, чтобы унять разрывающее барабанный перепонки сердце: женское естество било в набат — сейчас или никогда. Здравый смысл отвечал — никогда, и где-то там, внутри, пониже груди, едва различимо, как первые шевеления ребенка в материнской утробе, звучало то самое роковое “сейчас”. Никогда. Сейчас. Никогда…

— Хочешь спать? — заметил наконец движения моих глаз Сунил.

Я тут же всполошилось и дернулась в попытке извиниться.

— Да ладно, — его рука поймала край покрывала, упавшего с моего плеча. — Длинный тяжелый день… Я пойму…

Чего он собирался понимать — непонятно. Из света только блики с телевизионного экрана. Похоже на ночную дорогу с вспышками чужих фар — я успела привыкнуть к тому, что белки его темных глаз в темноте становятся еще ярче, а улыбка — еще белоснежной. И сейчас не знала куда смотреть — и смотрела на кончик его носа, точно на маятник в руках гипнотизера.

— Нет, — ответила голосом бандерлогов и даже чуть качнулась.

Или слишком сильно, что Сунилу пришлось призвать на помощь свою вторую руку, чтобы обеспечить стабильность — чего? Моего тела, моей головы… Или я сама держала ее прямо, вытягивая шею с такой силой, чтобы суметь коснуться темечком низкого потолка.

— Я не устала, — говорила я едва слышно. — Давай досмотрим фильм, — сказала тихо и по слогам, точно собиралась после “давай” произнести совсем другой глагол.

Английское “летс” ненарочно прозвучало шипением, но я не превратилась из покорной обезьяны в удава — гипнотизировать мой взгляд не умел, не хотел, не знал, нужно ли это сейчас… Моей голове, не телу…

— Окей…

И все — руки исчезли, и я глубже зарылась спиной в подушки, ссутулилась, уставилась на бегающих кинематографических человечков…

— Я рад, что мы выбрались в горы, — запустил Сунил в мои уши дополнительный звуковой ряд.

Я не повернулась к нему, все так же тупо сверлила взглядом дырку в экране.

— Спасибо тебе.

— Спасибо тебе, что согласилась.

Формальный обмен любезностями. Такими же формальными, как и весь английский язык офисного общения. Может, наше общения за пределами кьюбика такое сухое, потому что нам элементарно не хватает словарного запаса? Дети добирают в дружбе эмоциями, жестами, а я тут вцепилась в одеяло и сижу истуканом, забыв, что решила быть женщиной.

Ну а он, не в состоянии, что ли, побыть со мной мужчиной? Ну хоть на словах, если боиться дотронуться руками? Но ведь только что пытался спасти мои плечи от холода, и из сугроба меня вытаскивал, и отряхивал мою куртку от снега — не отвалились руки, не ошпарился о мое горячее тело… Для него это не шанс? Ему это не нужно? Может, у него на стороне кто-то есть, а я просто не заметила этого?

Глава 15. Первый акт мы почти отыграли

Зато не заметить, что Андрей совершенно не смотрит балет, я не могла. Нет, он не уснул — просто на сцену не смотрел. Всякий раз скашивая глаза, я натыкалась на его взгляд. Не знаю, на чем именно он фокусировался — на первой или второй бриллиантовой дырке в левом ухе — оценивает вес камня или его чистоту или…

Ничего другого он видеть не мог: слишком близко сидел: я чувствовала его дыхание, хоть никогда не отличалась остротой слуха. Думала, вернет взгляд на сцену — нет, чужие ножки его не интересовали, свои бывшие ушки занимали в этот момент куда больше. О чем он при этом думал? Ну не вспоминал же, как я постоянно ежилась, лишь только его губы смыкались у меня на мочке. К чему это вспомнилось вдруг мне самой? Да потому что под микроскопическим разглядыванием уши горят, сильнее шапки на воре. Я ничего не украла, это он стырил несколько лет моей жизни и веру в себя, как женщину. Долго же мне пришлось восстанавливать свою женскую сущность.

— Андрей, это неприлично, — наконец прошипела я под музыку оркестра. — В театре принято разглядывать затылок, а не профиль.

Он молча отвернулся. Затылок перед нами был один, ряд второй — даже эмоции на лицах балерунов видны. На собственных — лишь маски безразличия. До антракта выдержим или как? Занавес.

— В буфет или как? — спросил Андрей, не протянув руки.

Я обтерла задом спинки кресел первого ряда и сейчас могла не одергивать подол платья. Одергивать пришлось себя, чтобы не заскрежетать зубами.