Жена Гоголя и другие истории

— Не суетитесь, время есть, — раздался чей-то насмешливый голос.

Марчелло торопливо развернул веером первые четыре карты. Едва уловимым движением большого и указательного пальцев выдвинул краешек пятой карты, пытаясь скорее угадать, чем увидеть знамение судьбы. Карта двигалась слишком медленно, приводя Марчелло в отчаяние. Вместо того чтобы энергичным жестом направить ее скольжение, он как будто прилагал огромные усилия к тому, чтобы неведомая карта так и не раскрыла своей тайны. Словом, вел себя как спортсмен, выполняющий упражнение «ходьба на месте». Он уже понял: карту угадать будет непросто. Выдвигаемый угол не запечатан. Поэтому и масть определить невозможно (вообще-то опытный игрок по одной точке или штриху определит масть).

— Смелей, юноша, уже четыре утра, — сказал один из игроков. Смелей! Легко сказать. Смелости-то как раз ему и недоставало. Ведь тяжесть происходящего заключена вовсе не в том, что именно происходит, и не где-то в атмосфере. Она, эта тяжесть, в нас самих, в наших ощущениях. Да где им это понять! Как они смеют его торопить! Для Марчелло в этой карте ответ на вопрос: жизнь или смерть. Как всегда, он преувеличивает. Пусть так. Это ничего не меняет. А может, и не преувеличивает вовсе. От этой карты зависит исполнение его заветного желания. И в то же время в ней его спасение. Спасение? Не слишком ли громко сказано? Ничуть. Подумайте, как ему быть, если он проиграет. Проиграет той, которая так и не снимет своих одежд. Останется для него такой же гордой и неприступной до умопомрачения. Вот если бы они проиграли вдвоем — он и она! В таком случае еще можно было бы снести горечь поражения. Но если проиграет он один... и явится перед ней «голым как червь»! Был бы еще хорош собой! Правда, одна женщина считала, что очень даже хорош. Но можно ли ей верить? Она гораздо старше, к тому же влюблена без памяти... Ничего себе, красавец! Костлявый, ключицы торчат. Господи, при чем тут ключицы, не лги хоть самому себе! Его несчастье — не ключицы, а гениталии. Мошонка размером со сморщенную винную ягоду едва обозначена — неуклюже приподнята. Член — и того хуже. Какой-то обрубок, точно у младенца, и к тому же нелепо вздернутый кверху. Вот в чем его проклятие... Другим мужчинам, как бы ни выглядела их крайняя плоть, все же нечего стыдиться. А у него все не как у людей. Нет, такой срам ей показывать просто невозможно! Все сразу поймут (она первая догадается), что эта его агрессивность — не более чем проявление комплекса неполноценности. Коротышки, известное дело, вечно ходят с задранным носом. Да полно, женщины не обращают внимание на такие подробности. Ну да, не обращают, когда влюблены. А она!.. Боже, что делать?! Конечно, у него не хватит смелости воспользоваться выбором, который он сам предложил. А значит, надо будет юлить, изворачиваться — и впрямь как червь... Ну да ладно. Будь что будет, он же добивается исполнения своего желания. Самого заветного. Но в чем оно, это желание? Пожелал увидеть девушку обнаженной. Для чего? Что толку теперь спрашивать? Захотел — и все. Нет, не все, ему не просто хотелось увидеть ее обнаженной, он желал, если на то пошло, вывести ее из равновесия, опустить на грешную землю, поколебать ее надменную самоуверенность. Но не следует ли из этого нетерпеливого желания то, что он по-настоящему любит Джизу (ведь влюбленный так или иначе всегда стремится унизить предмет своей любви)? А ежели и следует? В обстоятельствах же, которые он сам создал на свою голову, это спасет его от позора? Поможет ему повести себя как подобает мужчине? Интересно, о чем она сейчас думает. Ведь должна же она о чем-то думать?.. Марчелло медленно скользил взглядом по ее невозмутимому лицу. Ничто не выдавало в нем волнений: черты все так же бесстрастны и холодны. Разве что она была бледнее обыкновенного. В ответ она тоже вперила в него взгляд. Поединок захватил обоих. Борьба шла не на жизнь, а на смерть.

— Ну что, долго ты будешь тянуть?

Да, пора решаться, напряжение стало уже невыносимым. Всему приходит конец, в том числе и самой жизни. Марчелло резко выпрямил указательный палец и двумя пальцами левой руки выхватил из карточного веера пятую карту. Он надеялся, что это будет десятка: еще две десятки были не на руках, а семерка только одна. Что сулит ему тень, мелькнувшая вдруг в углу пятой карты?! Как бы невзначай вынырнула она из-под кромки верхней десятки. Боже милостивый! Неужели? Тень эта не изогнулась жирным полукружием. Значит, не дама, не девятка и не восьмерка. Не похожа тень и на копейное острие первой литеры короля. И не валет — это определенно. Линия четко горизонтальная. Боже милостивый! Неужели повезло?! Одно из двух — десятка или семерка! Еще одно пружинящее движение пальцев — и тень обрела плоть. Семерка! Четвертая семерка из колоды у него на руках.

Марчелло выиграл самую трудную, решающую партию. Сперва его захлестнула волна безудержной радости. Глаза вспыхнули ярким блеском. Тяжесть свалилась, и он расправил плечи. На лбу выступили капельки пота. Только теперь осмелился он взглянуть на девушку. Джиза сидела, смотря на него изучающим взглядом. Таким же невозмутимым, как прежде. Только очень наблюдательный человек заметил бы, что какая-то тень вдруг омрачила ее ясные черты. Она словно старалась поспеть за какой-то ускользающей мыслью. Впервые за весь вечер на лице отразилась растерянность, в которой промелькнул неясный упрек. Юноша понял, что в душе ее царит такое напряжение, такое смятение чувств, что на мгновение ему стало ее жаль.

Но он тут же отогнал это неуместное сочувствие: с какой стати, ведь он рисковал не меньше, чем она! И вот теперь он победил. Теперь она — его добыча. Жертва, распростертая у его ног. Наконец-то сбылась заветная мечта, ради которой он готов был пойти на позор, но, слава Богу, счастливо спасся. Кто сказал, что он не имеет права насладиться пьянящей победой? К черту слезливое сочувствие и прочие сантименты! Во имя чего отравлять себе радость?

3

Гости начали раздеваться, хотя как-то вяло. Но вскоре все были голыми. Или почти голыми (кое-кто из дам на всякий случай не снял лифчика). Марчелло не знал, как должен держать себя победитель. Как обычно или иначе? И потом, как оправдать в глазах остальных свое страстное желание насладиться наготой девушки, ради чего и затевалась вся игра. Наконец Марчелло решил, что обойдет по кругу всех игроков и возле каждого остановится. Только под этим предлогом сможет он приблизиться к желанной цели. Он ведь так и не взглянул на нее до сих пор. Обходя гостей, спешивших расстегнуть последнюю пуговицу, последний крючок, он намеренно оставил ее за спиной.

— Смелей, дорогая! Долой этот чересседельник! — подзадоривал он женщину, которая послушно завела назад руки в тщетной надежде сохранить то, что еще можно было сохранить, либо удержать на весу то, что еще можно было удержать на весу.

— Ну, дружище, природа вас не обделила. Примите мои поздравления! — говорил он другому гостю, одновременно прилагая неимоверные усилия, чтобы не оглянуться. Казалось, затылком он ощущает ее наготу. Когда же, закончив обход голых гостей и исчерпав запас острот, он наконец повернулся к Джизе с таким трепетом в душе, какой испытывает разве что любовник накануне свидания, то увидел ее и остолбенел. Она стояла среди голых мужчин и женщин одетая с головы до ног, словно не произошло ровным счетом ничего. Как всегда, стройна, грациозна и надменна. Олицетворение красоты и женственности. Ее упругое тело было чуть отклонено назад и опиралось на одну ногу. Под тканью соблазнительно округлились колено и крутое бедро. Изящную золотоволосую головку Джиза гордо вскинула вверх и немного набок. В этой позе был вызов превратностям судьбы и всему свету. Марчелло вдруг почувствовал жгучий стыд при виде такой невозмутимости.

— А как же вы... — еле слышно пролепетал он.

— Никто из присутствующих не воспользовался правом выбора, — спокойно отозвалась она. — Это их личное дело. Но ведь вы сами сказали, что у нас есть альтернатива. Вот ее-то я и выбрала.

В наступившей тишине послышался боязливый шепоток. Готовые пойти на любую авантюру, искушенные в игре ума гости были застигнуты врасплох.

— То есть как?! — выдавил из себя Марчелло. — Неужели вы...

— А что, разве я не имею права? — перебила она Марчелло, и в голосе ее зазвенела какая-то нотка бесшабашного отчаяния. — Какие могут быть возражения? Знайте: раздеваться я не стану. Так что говорите, каким способом я должна покончить с собой. Сейчас и в вашем присутствии. Так, кажется, было условлено. Я сделаю все, как надо, можете не сомневаться.

Так вот что она задумала! Выскользнуть у него из рук, отделавшись шуткой! Нельзя же слова ее принимать всерьез. Ведь она не может предположить, что он будет настаивать на исполнении уговора... А вдруг она не шутит? Глаза ее как-то странно потемнели. Такого сумрачного взгляда Марчелло еще не случалось видеть. Грудь ее вздымалась. На лице играла усмешка приговоренного к смерти. Что, если она и вправду решила выполнить свою угрозу? Да нет, ерунда!.. В любом случае Марчелло опять посрамлен. Проиграл, несмотря на победу. Свергнут с пьедестала, и никогда уже ему не подняться. Он лихорадочно искал какую-то точку опоры в пространстве, чтобы не провалиться в бездну унижения, но не находил ничего ни вокруг себя, ни внутри. Кругом зияющая пустота. И даже сказать ему теперь нечего.

Гости опомнились, оживились: ситуация приобрела неожиданный оборот. Как сказал бы маркиз, сюжет получил любопытное развитие. Но в каком смысле? Да разумеется, в смысле разговоров на щекотливую тему и всяких дерзких предположений (благо все они на чужой счет, так что можно почесать языком). Среди присутствовавших некоторые в принципе допускали возможность «буквального исхода драмы», как выразился бы один из свидетелей происходящего — писатель не то критик. А проще говоря — возможность самоубийства девушки. Все, позабыв о своей наготе, начали с жаром обсуждать обстоятельства дела. Общее возбуждение приятно щекотало нервы.

— Выходит, есть что скрывать, — предположила вполголоса самая безмозглая из приглашенных дам.

Но этот злобный выпад никем не был подхвачен.

— Не спешите. Давайте разберемся. Ведь все это с самого начала мыслилось как шутка... — начал формулировать свое мнение маркиз, стараясь высказаться с позиций так называемого здравого смысла; но почему-то не завершил начатой фразы.

— Действительно, спешка тут совсем ни к чему, — вступил в разговор литератор, взмахнув белой бескровной кистью. — Вся наша жизнь — шутка. Но нет ничего серьезнее шутки в этой жизни. Надеюсь, вы понимаете: всякая шутка есть вершина субъективного миропонимания. Поясню свою мысль. Если все это в самом деле шутка, то Джиза, как лицо непосредственно заинтересованное, должна подтвердить, что она шутит и никогда не воспринимала наш уговор иначе как шутку. В противном случае...