Жена нелегала

Вот и в данном случае, думал Данилин, это же какого уровня требуется решение и распоряжение, чтобы этакое проникновение с ограблением учинить и ради чего? Даже если письму верить, то неужели такая мелочь доисторическая может иметь какое-то государственное значение? Ну, никак она не тянет на операцию такого масштаба. Да еще срочность, срочность-то какая! Два дня всего прошло, и уже, пожалуйте, все случилось! Нет, не может быть. Не надо умножать число сущностей — то есть искать какие-то заумные объяснения обыкновенным вещам.

Сколько таких квартир грабят в столице каждый день? Десятки, наверно, если не сотни. Зачем их грабят? Чтобы золотые кольца и ожерелья изъять и модную технику. И никакие замки никого и ни от чего не спасают.

А с чего кабинет так изуродовали? Так, ясное дело, думали, что у него, как у крутого мужика, где-то в книгах наличные запрятаны. Вон ведь у какого-то депутата недавно именно в библиотеке миллион долларов нашли! Насмотрелись бандиты теленовостей и ринулись кабинеты потрошить.

Так что нечего огород городить и фантазировать. Совпадение, каких в жизни — сколько угодно.

Но если так, если письмо ни при чем, то в чем его, Данилина, вина? Почему Таня так странно реагирует на то, что случилось? Почему — доигрался? До чего он доигрался и в каком смысле? «Несправедли-и-иво!» — хотелось заныть ему, как в детстве.

Так думал Данилин, собирая по обрывкам и клочочкам свою поруганную, порушенную жизнь. А в три с чем-то ночи вдруг раздался телефонный звонок.

— Не спишь? — спросил неуверенный Танин голос.

— Нет, осколки склеиваю, — отвечал Данилин, стараясь не подать виду, как он обрадовался.

— Ну и как? Получается?

— Так… не особенно…

— Ну, хочешь, я приеду?

Данилину хотелось крикнуть: ну конечно, вызывай такси и приезжай, скорей, скорей, немедленно, пока еще что-то можно склеить!..

А потом подумал: «Что за вопрос идиотский — хочешь, приеду? Это как великое одолжение надо понимать? В такой-то момент несчастный?»

А вслух сказал холодно:

— Не стоит, я думаю. Не вижу смысла.

— Ну как хочешь, — сказала Таня и повесила трубку.

«Какой-то характер у меня стал бабский», — думал Данилин, шаря в бумажной куче и пытаясь нащупать там вторую половину от пополам разорванной фотографии.

9

 Следователя звали Евгением Пантелеевичем, и фамилия у него была замечательная — Бережный. В его надежные руки Данилина передали после того, как он на приеме пожаловался начальнику Городского управления, что вот, дескать, райотдел явно с расследованием не справляется, целая неделя после ограбления прошла, а ничего не происходит. И вот теперь его пригласили на Петровку, но, войдя в кабинет, Данилин сразу почему-то понял: зря он жаловался, ничего хорошего из этого не выйдет. Может быть, все дело было в том, что над начальником городской милиции в то время уже сгущались тучи. Его, кажется, собиралась слопать некая могущественная группировка. А потому его заступничество могло запросто иметь обратный эффект. По крайней мере, прием, оказанный Данилину Бережным, ничего хорошего не предвещал. В лучшем случае это была напрасная потеря времени.

Сидел Бережный при этом в давно не видавшей ремонта холодной комнате, в которую непрерывно вбегали люди, у которых были какие-то срочные дела. И все они приставали с какими-то непонятными вопросами к его соседке по кабинету, Люсе.

Люся была смазливая и кокетливая, и Данилин быстро догадался, что мужская часть отдела просто ищет предлога для того, чтобы лишний раз с ней пофлиртовать. Только Бережный не обращал на нее никакого внимания. Похоже было, что между ними кошка какая-то пробежала. «В чем дело, интересно? Может, они бывшие любовники?» — подумал Данилин. Но мысль эту развивать не стал. Остановил себя: «Чуть что, тебе именно это в голову лезет… банальщина… служебный роман, потом мужик возвращается к жене, любовница злится, а деваться друг от друга некуда…»

— Я так понимаю, Алексей Павлович, что вы недовольны работой районного отдела. Что конкретно вас не устраивает?

Говорил Евгений Пантелеевич вроде бы и вежливо, к словам не придерешься, но в тоне звучало что-то такое издевательское. Наверно, хотел дать понять — подумаешь, квартирная кража! Да у меня убийств нераскрытых во-он сколько висит… И не последнее добро у вас забрали, чай… И вообще сами виноваты — нечего жить в таких вызывающих квартирах и роскошью баловаться… У меня вон таких вещей нет и не будет никогда, а вы от меня еще сочувствия ждете, и я должен тут с вами время терять.

Такие мысли читал Данилин в тоне следователя, но делал вид, что ничего не замечает.

— Понимаете, какая штука, — говорил он, — мне кажется, что районный отдел недостаточно обратил внимания на некоторые очень странные обстоятельства ограбления. Пропали ценные вещи, но только те, что лежали на виду и которые было легко унести. Как будто грабители торопились. Но при этом они почему-то сосредоточились на моем кабинете. Вот там они уже не спешили, там они потрудились основательно. Перевернули все вверх дном, полный разгром учинили…

— Ну и что, вы думаете, из этого следует? — В глазах Бережного не читалось ничего, кроме скуки. Ну и еще, может, легкого презрения.

— Может, они искали что-то в кабинете?

Скука вдруг исчезла, зажегся какой-то не очень яркий, но все же огонек.

— А там было что искать?

— Нет-нет, не думаю… Если кого-то вдруг только не взволновали мои дневниковые записи или рабочие наброски всякие…

— А деньги? Деньги в кабинете хранили?

— Да нет… разве что заначка… тысячи полторы, что ли… Она, кстати, уцелела. Они ее не нашли.

— Полторы тысячи — это в какой валюте?

— В рублях, конечно! За кого вы меня принимаете…

Следователь не стал говорить, за кого он Данилина принимает, но продолжал с ехидцей:

— А говорите, полный разгром… Выходит, неполный… халтура… Полторы тысячи — это ведь тоже деньги… сколько раз пообедать можно… А компромата какого-нибудь в этих ваших записях случайно не было? В этих, как вы сказали? Набросках? Компры там ни на кого не содержалось?

— Да нет… разве что на меня самого — и то не в криминальном смысле. Можно мои примитивные вкусы в искусстве разоблачить… Я, например, Пикассо не люблю.

Данилин сразу пожалел о сказанном — следователь такого юмора не понимал и после разговора про Пикассо явно возненавидел Данилина еще больше.

Он смотрел теперь прямо перед собой и, видимо, боролся с желанием нагрубить по полной, может быть, даже выругаться матом. Но сдержался. Сказал почти вежливо:

— Хорошо. Я приму к сведению ваше сообщение. Хотя оно к картине преступления ничего не добавляет. А теперь извините меня, я очень занят.

Данилин тоже тогда извинился (хотя за что, спрашивается, за Пикассо, разве что) и направился к выходу.