Жена нелегала

— Как откуда! Я в ваших делах не сильно смыслю, но… Как только ты бросишь свою Венемюнде или кто она там, она тебя немедленно заложит!

— А ты думаешь, она знает, как меня зовут и где я живу? Или на кого я работаю? Не должен, совсем не должен я тебе этого говорить, но… раз уж такой решающий разговор… Она думает, что я — сотрудник «Моссад»! Не сомневается ни секунды! Я ей дал самой это «вычислить», а потом трагическим тоном признался: «Да, ты угадала, интуиция, видно, у тебя сильно развита». Стоял на коленях, умолял не выдать никому случайно. А для подкрепления еще себе израильский паспорт попросил изготовить и на столе в номере у нее как-то «забыл». Она после этого ни за что ничему другому не поверит.

— Но что это меняет? Если она сообщит бельгийской контрразведке, что ты — израильский шпион, тебя арестуют точно так же…

— В бельгийской контрразведке у нас сидит человек — он в этом случае немедленно предупредит Центр через своего оператора. Он, кстати, тоже думает, что на израильтян работает…

— Все равно что-нибудь когда-нибудь непременно сорвется. Все предусмотреть невозможно. Ведь графиня твоя, наверно, в НАТО трудится, секретаршей при каком-нибудь очень большом начальнике? Я правильно угадала?

Карл промолчал.

А Джули, не дождавшись ответа, продолжала:

— Значит, ее проверяют периодически.

— Нас предупреждают заранее о каждой такой проверке. И тогда я близко к ней не приближаюсь.

— Нет, все равно когда-нибудь что-нибудь сорвется… Вот разве тебе следовало все это мне рассказывать? Нет, конечно! Даже я понимаю, что это не очень профессионально. А откуда ты знаешь, что у Первого, или Второго, или Третьего нет никакой роковой любви? И что они никому в постели не проболтаются? А потом любовь эта не перескажет еще кому-нибудь. И пошло, и поехало… Нет, если вовлечен человеческий фактор, то рано или поздно провал неизбежен.

Карл посмотрел на нее удивленно.

— Третий прав. Ты — готовая разведчица… Откуда только что взялось…

— Как откуда? Начиталась литературы, с тех пор как… В газетах в последнее время — целый исторический экскурс. Ну и здравый смысл элементарный…

— Допустим, ты права. Есть некий риск, весьма теоретический. И что дальше? Почему из этого следует, что мы непременно должны расстаться?

— Да именно потому, что невозможно сидеть и трястись каждый день, ожидая, когда тебя — нас — изобличат! Потом, если ты не успеешь удрать, ты будешь сидеть в тюрьме и дожидаться, когда тебя поменяют на кого-нибудь. Но меня-то не поменяют! К тебе будут относиться с уважением, а меня презирать, как гнусную предательницу. Даже если меня не посадят, то все равно позорище такое, ничего не останется, как понадежней коктейль отравы приготовить, чтобы на этот раз сработало… А про Шанталь ты подумал? Что с ней-то будет в таком случае?

— Есть еще один вариант, — сказал Карл. — Всем бежать на Восток. Причем не дожидаясь провала. Я вот сейчас, может быть, выполню одно очень большое задание и после этого попрошу меня репатриировать. С семьей. Они почти наверняка согласятся…

— В страну, где посреди главного города лежит мумия? И люди стоят в очереди часами, чтобы на нее поглазеть? Нет, извини, в такой стране я жить не смогу. И не хочу, чтобы Шанталь там жила. И твои эти… тоже хороши. Потащили меня смотреть на труп вашего вождя в полной уверенности, что я буду горда и счастлива… Проникнусь величием вашей идеи.

— Да ладно тебе, культ как культ… Немногим хуже других. Христиане тоже мощи всякие выставляют.

— Католики — да. Но не протестанты. Но у католиков и православных вера в эманации всякие… в благодать… А здесь-то что, в атеистической стране? И главное — это же не просто некая церковная община, в которой люди во что хотят, в то и верят. Нет, у вас это государственный культ, обязательный для каждого гражданина, уклонение от него — преступление. Страшно. Как бы я тебя ни любила, мука для меня там будет жить непереносимая. И все равно мы в итоге разойдемся. А обратной дороги для меня не будет!

— Погоди, ну ладно, Кремль с Мавзолеем тебе не понравились, но от Третьяковской галереи ты, по-моему, была в восторге…

— Не лукавь. Верещагин с Серовым — это у вас так… вторично. Ошметки ушедшей культуры. Нового искусства же нет… Главное у вас — мертвый фараон на площади. И это все остальное задавило… С Верещагиным и Чайковским у нас бы «холодной войны» не было. У нас война с фараоном. Вы же хотите и нас заставить ему кланяться. Поляков с чехами вон уже заставили…

— Ты, я вижу, действительно газет начиталась…

— Да, начиталась. Но мне достаточно и того, что я видела.

— Эффективно я тебя свозил, ничего не скажешь… Я тебя недооценивал. Думал: тебе эта вся идеология безразлична.

— А мне и сейчас на нее совершенно наплевать! Мне все эти споры: социализм, капитализм — совершенно неинтересны. Откуда мне знать, кто прав… Единственное, что я поняла после поездки в Россию, — мы несовместимы. На уровне инстинкта. Подсознания. Понимаешь?

— Но как же мы с тобой? Мы-то с тобой совместимы?

— С Карлом, да. Но, видимо, не с Юрой.

Карл достал сигареты, жестом спросил у нее разрешения. Она пожала плечами. Он закурил. Второй уже раз на ее глазах. Спросила:

— Никак не пойму, куришь ты или нет?

— Я и сам уже не пойму… Раньше думал, что бросил, а теперь — не знаю… Слушай, а альтернативные какие-то предложения у тебя есть? Или расстаемся, и все? Подписано и запечатано? Без вариантов?

— Уволься. Подай в отставку. Раз про тебя почти никто не знает… То Юра может себе позволить исчезнуть. Останется один только Карл.

И Джули вдруг непроизвольно встала, протянула к нему руки… Карл погасил сигарету, встал, неловко обнял ее. Они застыли неподвижно и так довольно долго стояли, тесно прижавшись друг к другу. Потом он сказал:

— Переоценил тебя Третий. Как ты не понимаешь, что подать в отставку в моем положении невозможно. Не бывает такого. А если я стану настаивать, то это будет равносильно самоубийству. Одни травятся. Другие стреляются. Третьи вешаются. А я вот так с собой покончу — оригинально. Мне же придется всю жизнь прятаться, и тебе вместе со мной. И Шанталь. Это будет не жизнь, а так, непонятно что. И все равно рано или поздно найдут. Почти наверняка. Я не могу позволить себе подвергать тебя и ребенка такому риску.

— Ну, тогда уходи, — сказала Джули.

— Ты твердо решила?

— Да! Мне очень больно тебя потерять… Но… ты ведь сам хотел, чтобы я приняла решение свободно, а не под твоим гипнозом, не так ли?

Карл кивнул. Короткий такой, обреченный кивок. В котором читалось: я, собственно, так и знал, что этим все кончится.

Но легко сказать: решила твердо! В ту ночь она заперлась в спальне, и Карл остался ночевать один в своем кабинете на третьем этаже. Она слышала, как он возился там, паковал свои вещи. И сколько же раз за ночь она уже почти готова была взбежать к нему по лестнице, сказать: да бог с ним, с твоим шпионажем, ладно, шпионь, раз другого выхода нет. Только незаметно, отдельно от меня. И главное — не спи со всякими ужасными бабами! Или спи так, чтобы я не догадывалась. А я буду стараться делать вид, внушу себе, что ты обыкновенный фотограф… И как-нибудь будем жить одним днем, не задумываясь…