Жена самурая

Тем суматошным и полным забот днем Такеши ни на минуту не удалось остаться наедине с собственной женой. Наоми проделала с ним то, чему она научилась за время жизни в поместье Токугава — она искусно исчезала из поля зрения мужа, как годы назад убегала от вечно недовольного ею отца. Такеши не удалось застать ее ни у очага, где слуги готовили пищу, ни в комнатах, в которых разместили Нарамаро с советниками, ни в их собственной спальне. Она ускользала от него подобно песку, пропускаемому сквозь пальцы, и Такеши понял: Наоми боялась. Боялась и потому отводила взгляд, боялась и потому скрывалась от него в огромном поместье.

После пары безуспешных попыток он ее оставил. Рано или поздно они поговорят — Наоми не сможет убегать вечно. Пока Нарамаро и его советники отдыхали в горячих источниках в глубине поместья и проводили совместную трапезу, Такеши занимался делами клана, которыми ему следовало заняться уже очень давно.

Наоми не присоединилась к их вечерней трапезе, и все время, пока длился ужин, Такеши угадывал немые вопросы во взглядах Нарамаро и его доверенных людей. Ни один из них не был задан вслух, но они висели в воздухе вокруг них, слышались в неспешной беседе. Обычно жена главы клана принимала и развлекала гостей и сопровождала мужа во время трапез и встреч, если только на них не обсуждались текущие дела. Отсутствие Наоми порождало пересуды и недомолвки.

Идя по коридорам ночного поместья после затянувшейся допоздна трапезы, Такеши думал о том, что не удивится, если не увидит Наоми в их спальне — учитывая, как она упорно избегала его общества в течение дня.

Но он увидел.

Наоми стояла посреди комнаты, словно все, чем она занималась последние часы, — это ждала его возвращения и готовилась к встрече. Она не сняла кимоно, даже не развязала оби, и ее сложную прическу по-прежнему украшали кандзаси.

Пытаясь скрыть свою озадаченность, Такеши остановился у дверей и, скрестив на груди руки, в молчании смотрел на жену какое-то время. Грудь Наоми высоко вздымалась, выдавая волнение, а на ее щеках проступил румянец, заметный даже в тусклом полумраке, что не мог рассеять свет глиняной лампы. И она также молчала, лишь вздергивала выше подбородок.

Такеши узнал ее взгляд. Таким взглядом Наоми смотрела на него в поместье Токугава в тот день, когда осмелилась бросить ему вызов и готовилась умереть от его катаны, но не дать превратить себя в наложницу.

Он почувствовал горечь, когда понял, и невесело усмехнулся.

— Мы не на поле боя, Наоми.

Внутри Наоми что-то дрогнуло. Она моргнула несколько раз подряд и по-детски прикусила губу, тотчас растеряв весь свой запал. Из враждебного и нарочито дерзкого ее взгляд стал испуганным и забитым, но Такеши чувствовал, что встретивший его волчонок не исчез, а всего лишь затаился.

Нуждаясь в поддержке, Наоми интуитивно обняла себя за локти, тем самым закрыв от чужого взгляда живот.

— Когда я получил от тебя вести, уже было поздно отменять визит Нарамаро, — он заговорил об этом, потому что ощущал необъяснимую вину за то, что привез в поместье гостей, когда его жена едва оправилась от тяжелейшего потрясения… да и оправилась ли?

— Я понимаю, — она вздохнула, нахмурившись. В словах Такеши ей почудился укор, и потому она резко мотнула головой. — Но у меня нет сил развлекать их приятной беседой, — ее враждебно звучащий голос заставил Такеши свести на переносице брови.

— Я не могу просить тебя исполнять все обязанности хозяйки поместья, но ты не должна полностью ими пренебрегать. Это повлечет за собой неприятные слухи и разговоры.

— С каких пор тебе есть дело до чужих разговоров? — вновь вскинув подбородок, огрызнулась Наоми и инстинктивно шагнула назад, сильнее стиснула ладони на своих плечах. Ее губы подрагивали, а голос звенел от разрывающих изнутри эмоций.

Лицо Такеши окаменело, но, переборов себя, он смолчал.

— А что до разговоров — так будто кто-то в этом проклятом поместье еще не знает, что я скинула ребенка! — прошипела Наоми, уязвленная его молчанием. Впрочем, скажи он что-то — и она была бы равно уязвлена любым словом. — Часом раньше, часом позже — узнает и наш Сёгун. А разговоры уже и без того идут. Ты взял в жены пустоцвет, — выплюнула она по слогам и стремительно поднесла раскрытые ладони к лицу.

Пустоцвет. Это слово больно резало слух и заставляло кривить губы в натянутой усмешке.

— Ты уже родила дочь и потому… — Такеши заговорил, но не успел закончить мысль, когда Наоми перебила его, судорожно всхлипывая.

— Вот именно! Дочь! Хорошо, что ты про нее хотя бы вспомнил! Ведь тебе нужен сын и наследник, а не дочь! И все так говорят, и я это знаю, и ты это знаешь. От женщины ждут, что она будет рожать сыновей, что она просто будет рожать, а не как… а не как я… — и она заплакала себе в ладони, забившись в самый дальний от Такеши угол спальни, — одинокая и неподвижная.

Он не привык к женским слезам, они раздражали его, почти как и любого мужчину, потому что заставляли особенно остро ощущать собственную беспомощность.

Он считал женские слезы проявлением слабости долгое, очень долгое время — ведь с момента смерти матери не осталось ни одной женщины, о которой бы он беспокоился. Но потом появилась Наоми, и от ее слез он уже не мог отмахнуться, не мог упрекнуть ее в слабости, как никогда не смел упрекать в этом мать.

И потому Такеши, наконец, подошел к Наоми и крепко обнял за плечи, заставив прижаться к себе. Она сперва беззвучно мотала головой, словно не желая, чтобы к ней прикасались, но не сопротивлялась, когда Такеши начал поглаживать ее по спине.

Наоми рыдала в его руках горько и безутешно — как плачут только дети. Она всхлипывала и некрасиво размазывала слезы по щекам, ничуть не заботясь ни о появившихся красных пятнах на нежной коже, ни о припухшем носе.