Жена самурая
Шрифт:
Взошла полная луна, и сквозь распахнутые оконные створки комнату залил ее серебристый, холодный свет. Наоми не спала: лежала, повернувшись к Ханами спиной, и смотрела на кусочек темного неба, который могла видеть со своего футона. Ровно так прошел весь ее день — за разглядыванием неба.
Ее сводная сестра также не спала, Наоми это чувствовала. Ханами пришла незадолго до полудня и, очевидно, намеревалась остаться подле нее до утра. Она отослала Мисаки, предложившую подменить ее, велев той проследить за подготовкой к чьему-то приезду…
Наоми слушала вполуха и даже не поинтересовалась, кто намерен их посетить, хотя еще два дня назад речь о гостях
— Думаешь, я расплачиваюсь за убийство отца?
В тишине, наступившей после ее вопроса, она слышала ровный стук своего сердца. Ханами долго молчала, и Наоми уже не ожидала услышать ответ, когда ее сводная сестра все же заговорила:
— Я вообще об этом не думаю.
— А я думаю постоянно, — поморщившись, Наоми кое-как повернулась на другой бок и устремила на Ханами лихорадочный взгляд широко распахнутых глаз. — Ничего не случается просто так, верно? Значит, то, что происходит со мной сейчас — наказание за дурные поступки в прошлом. А я знаю лишь один свой поступок, расплата за который может быть… такой.
Ханами очень внимательно посмотрела на нее и поджала губы. И без того угловатые черты ее лица заострились от испытываемого недовольства.
— Будь все так, как ты говоришь, мало кто доживал бы даже до тридцатой весны. Такеши-сама… — Ханами сделала выразительную паузу, — не дожил бы.
— Хотела бы я, чтобы твои слова были правдой, — Наоми зябко повела плечами и натянула повыше тонкое покрывало. Она мерзла несмотря на теплую осень и солнечные дни. Она мерзла оттого, что потеряла много крови.
— Ты терзаешь себя, а это только мешает. Кошмары об отце не помогут тебе поправиться, — Ханами не смотрела на нее, изучая неприметный узор на подоле своего серого кимоно. — Ты не одинока в своем горе. Тебе больно, и ты страдаешь, но не веди себя так, словно тебя бросили, или отвергли.
Щеки Наоми покрылись слабым румянцем, и она закусила зубами правую щеку. Слышать подобное всегда неприятно. Но еще неприятнее осознавать в глубине души, что в словах сестры есть доля правды.
— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты никогда не теряла… — с горечью отозвалась Наоми, и быстро моргнула несколько раз, надеясь прогнать набежавшие слезы.
— Может, и не понимаю, — Ханами покладисто кивнула. — Но потеряла я достаточно, так что знаю, о чем говорю.
— Это разные вещи! — огрызнулась Наоми. — Что ты мне прикажешь делать?! Встать и пойти посмотреть, свежую ли подали к обеду рыбу? Притвориться, что ничего не было, жить дальше, праздновать день осененного равноденствия?! — слезы брызнули из глаз помимо воли, и голос подвел ее, сорвавшись.
Она бросилась ничком на футон, зарылась лицом в ладони и разрыдалась. Ханами окинула бесстрастным взглядом ее вздрагивающие в истерике плечи и подавила вздох.
— Встать с футона, когда почувствуешь силы. Вспомнить о своей дочери. Поговорить с мужем. Вот что я тебе предлагаю.
Наоми никак не показала, что слышала ее слова. Она вновь легла спиной к Ханами и подтянула к груди коленки — так высоко, что стало больно. Если бы она могла сжаться в малюсенький комок и исчезнуть — она бы это сделала.
— Не ты первая и не ты последняя, Наоми, — спустя время заговорила Ханами.
Она испытывала двойственные чувства по отношению к сестре. Она и жалела Наоми, потому что та действительно многое пережила за последние годы, и не всякая женщина смогла бы нести ее ношу. Но одновременно она осуждала ее за слабость
и рыдания, и истерики, что длились второй день.Ханами знала, что не имеет права ее осуждать, знала, что ведет себя лицемерно — ведь еще несколько лет назад она закатывала истерику по малейшему поводу, и никто в клане Токугава не мог ее унять. Нечестно с ее стороны сейчас кривиться, видя слезы сестры.
Из открытых окон доносились звуки ночного поместья: шелестела листва под редкими порывами ветра, громко стрекотали сверчки, стучала о деревянные полы обувь самураев. Где-то вдалеке громко лаяла потревоженная собака.
Наоми еще крепче зажмурилась и обратилась в слух. Она жадно впитывала доносившиеся звуки и растворялась в них, чтобы отвлечься, забыть о боли, о том, кем она является. Она слышала стрекот кузнечиков и представляла, как гуляет босой по мягкой траве в их саду, как пропускает сквозь пальцы самые высокие травинки. Она представляла водную гладь пруда, по которой от ветра расползаются круги, идущую от воды свежесть и покой. Она видела себя безмолвной ночью у онсэна, ощущала легкое кимоно, соскользнувшее с плеч. Она чувствовала ладонями жар от разгоравшегося костра и знала, что тот огонь зажег Такеши.
Она не могла уснуть и потому вспоминала, что случилось много лет назад — в тот день, когда она потеряла своего первого ребенка.
****
Когда это случилось, Такеши в поместье не было. Он то ли отправился к Нарамаро-сану, то ли объезжал приграничные земли — Наоми уже не помнила.
Однажды днем в сопровождении Мисаки она прогуливалась по саду, когда резкая, жгучая боль пронзила ее изнутри. Как будто кто-то проткнул ее насквозь добела раскаленной катаной и несколько раз провернул рукоять. Ноги Наоми подкосились, и она рухнула на землю, крича и прижимая к низу живота ладони. Интуитивно она подтянула коленки к груди, стремясь уйти от колющей боли, расползавшейся от поясницы по всему телу, и почувствовала, что подол ее кимоно набух и заметно потяжелел. Сделался влажным.
Когда все закончилось, и часть ее умерла, Наоми перекатилась на спину, пустыми глазами смотря на макушки деревьев и небо над своей головой. Ее лицо исчертили серые грязевые разводы. Мисаки, смахивая со щек слезы, подползла к ней и устроила голову на своих коленях. Лицо госпожи сделалось белым, словно снег на вершине горы Фудзи, и Мисаки, и без того трясущаяся от страха, испугалась еще сильнее. Если кровь не остановить, ее госпожа умрет.
— Наоми-сан, — Мисаки всхлипнула, решившись. — Вас надо отнести в тепло, я сбегаю за братом и кем-нибудь из самураев.
— Нет! — Наоми истратила последние силы, вложив их в свой категоричный ответ. — Никаких мужчин. Позови женщин.
Мисаки покладисто кивнула и вскочила на ноги, бережно устроив голову госпожи на голой земле. Она побежала прочь, постоянно оборачиваясь, словно Наоми могла исчезнуть, растаяв в воздухе в любой момент.
Прошло много времени, прежде чем Наоми нашла в себе силы пошевелиться. Она повернула голову в сторону, куда убежала Мисаки, но там лишь ветер шелестел редкой листвой на макушках деревьев. По ее бледным, испачканным щекам текли слезы, и Наоми даже не приходилось моргать, чтобы смахивать их с ресниц — она плакала и плакала, и действительно думала, что вскоре выплачет себе все глаза.