Жених для ящерицы

Все оказалось до обидного просто.

– Это ты!

Степан обмяк и устало опустил плечи:

– Все-таки ты тормоз, Витька.

– Надо поговорить, – предложила я.

– Ты одна?

– Одна.

Я бы с радостью сделала вид, что ни о чем не догадалась, что для меня по-прежнему сосед – всего лишь малосимпатичный тип с поврежденными связками и шрамом вместо лица. Но у меня были вопросы к Степе.

«Что ищет он в краю далеком, что кинул он в краю родном?» – это было не простое бабье любопытство, это было болезненное желание понять, из-за кого я вычеркнула тринадцать лет жизни.

Степан перепрыгнул через ограждение, и теперь мы сидели в саду вместе.

В руках у Переверзева была баночка с пивом, а я продолжала грызть семечки.

– Почему ты выбрал Заречье? – прислушиваясь к гулким ударам сердца, спросила я.

– Как-то запало в голову название. А когда тебя увидел, понял – откуда знаю этот городок. Хотел уехать, а потом передумал. Ты все равно меня не узнала, опасаться было нечего.

– Помнишь Людку Масленникову?

– Помню, – не очень уверенно кивнул Степан.

– Она сказала, что ты погиб.

– А ты так не считаешь?

В душе у меня пышным цветом распускалась жалость к Переверзеву. Так и хотелось прижать страдальца к груди и защитить от всех напастей, жестокостей и несправедливостей.

– Так ты забрался в нашу глушь, потому что утратил былую красоту?

– И поэтому тоже. Но в основном потому, что утратил себя. На работу не устроиться – диплома лишили за халатность. Взрыв и пожар на заводе произошел по моей вине – это доказало следствие. Кстати, следствие вел Тихомиров. Мог посадить, да тесть отмазал. Правда, настоял на разводе. Жена, как только увидела меня в реанимации, собрала мои вещи. Мне из больницы идти фактически было некуда, но я жену не осуждаю.

Благородство было так же чуждо прежнему Степану, как жалость – садисту.

Перемены были очевидны.

– Скажи, а почему симпатические чернила?

– Что? И ты туда же? Да не писал я этих писем!

Сумерки легкой дымкой опустились на нас, размыли профиль Степана, а в модуляциях его сиплого голоса все ближе проступали знакомые интонации.

– Знаешь, что меня с толку сбило? – пропустив мимо ушей возражения Степана, продолжила я.

– Что?

– Профессиональная привычка все выстраивать в цепочку. Сначала пришло письмо, а потом я заметила, что в доме кто-то поселился.

– Еще раз повторяю: я не писал и не посылал тебе никаких писем. Сама подумай: каким идиотом надо быть, чтобы таким извращенным способом объясняться женщине в любви! Вместо того чтобы просто сказать «я тебя хочу», царапать на бумаге лимонным соком или крахмалом – полный бред!

Степка влил в горло остатки пива, метким броском послал банку в бак для мусора и вдруг резко схватил меня за локоть:

– Витька, а давай начнем все сначала!

От неожиданности я подпрыгнула.

– Фу! Напугал. Синяк оставишь, отпусти, – попросила я. В голосе не было уверенности. – Опять разыгрываешь?

До этой минуты Степан был спокоен, даже немного игрив, и я чувствовала себя в безопасности. Внезапно все изменилось. От игривости не осталось и следа, хватка стала мертвой, локоть под пальцами Степана онемел.

Внутри у меня нарастал вой сирены, как будто по неосторожности Переверзев задел вмонтированную в кожу тревожную кнопку.

– Хочешь – уедем куда-нибудь, хочешь – здесь останемся. Я готов для тебя на все! – яростно шептал Степан. – Жизнь обкатала меня, я стал другим, поверь!

Ослепительный и неповторимый миг. Катарсис!

Жизнь удалась!

Тринадцать лет я мечтала увидеть Переверзева у своих ног раскаявшимся, услышать вот это самое признание. Увидела и услышала…

– Перестань, – жалко попросила я, желая проснуться и обнаружить, что это ночной кошмар, – все давно прошло. Я тебе даже благодарна, честно.

Для убедительности погладила Степана по плечу – ничего не значащий жест сочувствия, но этот невинный жест точно сорвал резьбу.

Степан рухнул передо мной на колени, уткнулся головой в подол.

– Пожалей меня, Витя! – смогла разобрать я.

Градус моего напряжения полз вверх.

– Пожалей меня, Витя, – в отчаянии повторял Степан, – пожалей! Я думал, жалость унижает, но это все чепуха! Я согласен, чтобы ты жила со мной из жалости!

Крепкий затылок Переверзева, его плечи (размер 48–50) уже не внушали жалости. К своему стыду, я испытывала панический ужас: что, если Степа действительно тронулся умом?

Я совершенно не стремилась оказаться в объятиях Степана – не потому, что он так плохо выглядит, нет. Потому что тринадцать лет назад он меня «кодировал» и добровольного согласия на провокацию я не давала.

Даже реванш взять не хотелось, хотя сейчас, когда Степка такой жалкий, мне бы это удалось, скорее всего.

Попыталась освободиться – Степан только крепче стиснул мои колени.

Вечерние насыщенные тени загустели, расползлись и перетекли в ночные сумерки.

Вечер обещал быть…

Я в панике слушала тусклое шипение Переверзева – ни одной спасительной мысли не приходило.

– Не помешаю? – прогремел над головой голос Тихомирова.

Следователь появился из-за дома. Я не слышала стука калитки и шагов по гравию – не иначе, крался по лужайке, как по тропе войны.

– А мы тут по-соседски делимся секретами выращивания кресс-салата, – брякнула я.

– Я так и подумал. – Ручной любитель холодца и квашеной капусты Дмитрий Тихомиров раздувал ноздри и бил о землю копытом.

Я с оскорбленным видом поджала губы.

Степан нехотя разомкнул объятия, поднялся и стоял, отряхивая колени.

Я даже не успела ничего понять, как Тихомиров молниеносным ударом сбил Степку с ног.

Переверзев упал и не подавал признаков жизни.

– Дима, ты спятил? – прошептала я.

От потрясения и страха пропал голос и отказали ноги.

– Вставай, – Тихомиров встряхнул Степку, – поднимайся, любитель сладенького, иначе я тебя пришибу и закопаю прямо здесь, под яблонькой.

– Дима! – просипела я, почти как Степан.

– Иди домой. – Тихомиров сдернул меня со скамейки и подтолкнул к дому.

Я беспомощно оглянулась.

Степан открыл глаза и, как мне показалось, с интересом наблюдал за мной.

– Убери руки! – Под этим взглядом я обрела голос и бросилась к пострадавшему.