Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)

Наконец до Валлы кажется что-то дошло, и он стал прощаться.

Что я перечувствовала после его ухода, ты и представить не можешь! Хотела тут же бежать к тебе, но ноги будто свинцом налились. Кое-как просчитала я восемнадцать ступенек вниз и постучала в вашу дверь. Подождав и не услышав ответа, вошла.

Ты стоял у окна, прислонившись лбом к холодному стеклу. Я тронула тебя за руку, но ты даже не шелохнулся. О чём думал ты в ту минуту?

Я не чувствовала себя виновной, поэтому мне непонятно было твоё состояние. Подождав ещё минутку и видя, что ты не реагируешь на моё присутствие, я скова взяла твою руку и сказала: «Ну пойдём же!..» Результат был тот же. Очевидно, в тот миг я для тебя не существовала. Это больно ранило меня, горький комок подступил к горлу.

Спускаясь к тебе, я рисовала такую картину! открывается дверь, ты стремительно поворачиваешься и видишь, что пришла я. Радостно подбегаешь, обнимаешь меня, а я, счастливая, что ты по-прежнему веришь мне и любишь, плачу у тебя на груди.

Всё получилось не Так. Меня встретили молчание и укор. Я чувствовала себя осуждённой. И судил меня ты! Это было горше всего.

Я опрометью бросилась из комнаты. Не помню, как пробежала все ступеньки наверх, как бросилась, не раздеваясь, на кровать.

Не помню, сколько я так пролежала, очнулась оттого, что всё моё лицо было мокрым от слёз. Уж не ты ли пришёл и плачешь надо мной? — заработала моя фантазия. Но нет, открыв глаза, я увидела, что никого нет.

Всю ночь я не сомкнула глаз, удалось забыться только к утру. Девочки не стали будить меня, и я не пошла на занятия.

Как мне хотелось, чтобы ты, услышав о моём «нездоровье», тут же прибежал и попросил прощения! Начав мысленно рисовать картину нашего примирения, я снова незаметно уснула. Спала неспокойно, потому что снова ко мне пришёл Баллы. Он был возбуждён, что-то волнуясь говорил и шаг за шагом приближался: ко мне. Вдруг его лицо оказалось прямо перед моим. Я испугалась и с криком проснулась.

Передо мной стоял ты. Со сна я не совсем понимала, явь это или продолжение моего сна. Но ты подошёл, сел рядом, погладил меня по голове. Это было настоящее. Ты не сердился больше. И слёзы счастья наполнили мои глаза.

Писателей называют инженерами человеческих душ. Не смею спорить. Но вот если бы кто-то из них взялся описать мою жизнь, как он определил бы её? Очастливой или наоборот? Ведь я то и дело плачу, сердце моё куда-то рвётся, чего-то хочет…

Трудно об этом судить со стороны. Но вполне возможно, что для меня эти самые слёзы не что иное, как счастье, И вообще — что такое счастье? Это, по-моему, что-то неопределимое. Вот несчастье — это уже нечто конкретное, явление ощутимое. Верно я рассуждаю, мой родной?

Взять хотя бы наши с тобой отношения. Те, кто тебя плохо знает, могут посчитать, что ты человек скучный, с тяжёлым характером. Твою гордость, прямоту взглядов легко спутать с надменностью. Углублённость в работе, молчаливость можно принять за ограниченность, нелюдимость.

Но я тебя близко знаю, знаю очень хорошо. И всё это в тебе люблю. И те из твоих друзей, кто узнал тебя по-настоящему, тоже любят и уважают тебя.

Молодая женщина взяла в руки фотографию. В её больших чёрных глазах блеснула влага. Губы тронула счастливая улыбка.

…Вот так каждый раз, как ты уезжаешь, я пускаюсь в воспоминания. По нескольку раз переживаю то, что с нами когда-либо случалось.

Помнишь, ты на целый год уехал в Ленинград на курсы усовершенствования?

Накануне твоего отъезда вечером пришли твои друзья. Я была рада им, но то и дело поглядывала на часы: ты уезжал на рассвете, а нам дорога была каждая минута, проведённая вместе. Друзья, видимо, всё хорошо понимали, потому что, когда они распрощались и я взглянула на часы, то ещё не было и двенадцати. И всё равно, те часы до твоего отъезда пролетели как один миг. Зато ожидание представляется вечностью.

Как хорошо, если бы ты был сейчас рядом! Ведь сегодня твой день рождения. Он всегда был для нас радостным.

Но всё равно, как бы ты ни был далеко, я всегда ощущаю твоё присутствие. В чём оно выражается? Наверное, прежде всего, в воспоминаниях. Мне слышится твой голос, я вижу, как ты ходишь по комнате, берёшь в руки газету…

Говорят, с годами любовь тускнеет, затихает. И тогда остаются лишь воспоминания. Не знаю, может, со стороны и наша любовь тоже представляет такую же картину? Я думаю, что нет.

Конечно, с годами любовь становится не такой бурной, как вначале. Она приобретает иные формы, по иному выражается. Но я бы не сказала, что она становится менее сильной, наоборот, она приобретает устойчивость, глубину. И это мне больше нравится.

Так и у нас. Хотя мы не успели ещё обновить одежду своих студенческих лет, разговоры у нас стали уже иными. А как же? Хлопот в хозяйстве хватает.

Как хочется отложить все заботы в сторону и махнуть вдвоём на курорт, к морю. Болтают, что мужья не любят брать к морю своих жён. Я бы тебя отпустила одного, хотя не верю, что у тебя может возникнуть желание отправиться туда одному. Но, если захочешь, поезжай. Я спокойна. Полюбить тебя так, как я, никто не сможет. И ты это знаешь.

А лучше всего давай съездим в наше село. Вспомни, как там хорошо. Отдохнём не хуже, чем на любом курорте. Но туда мы поедем уже втроём…

Молодая женщина всё ещё смотрит на фотографию, потом закрывает глаза.

…Ты слышишь? Слышишь, как бьётся его сердце? Только ты уехал — и он потерял покой: стучится во мне своими ножками, на свет белый взглянуть торопится.

Ты говорил, что будет дочка, а я пророчила сына. Я понимаю, ты не хотел своими словами обидеть меня. Хотя большинство твоих покупок предназначено девочке. Значит, ты уже её любишь?.. Девочку можно так красиво одевать. И всё же в глубине души, ты, вероятно, мечтаешь о мальчике.

А если вдруг и впрямь родится девочка?

Я люблю тебя, слышишь? Я тебя люблю!

Перевод Т.Павловой

Агагельды Алланазаров Старик

I

Из села Курбан-мерген [17] выехал затемно, но на востоке у горизонта уже чуть-чуть розовело. Постоянно понукая и без того скорого на ногу, суетливого ослика, он вскоре въехал в знакомую долину. Здесь дул лёгкий, но свежий ветерок — остатки сна он мгновенно унёс, — и старику даже пришлось получше запахнуть полы домотканого из верблюжьей шерсти халата и подпоясаться кушаком.

17

Мерген — охотник.

Звуки села — заполошное предрассветное пение петухов, лай собак, голоса проснувшихся уже хозяек, — сюда, в долину, можно сказать, не долетали. Это уж если прислушиваться, а так здесь совсем тихо.

— Кхе, кхе! — поторапливал животное Курбан.

Ему хотелось холодочком уехать как можно дальше.

Было ещё совсем темно, но старик, кажется, по запаху трав и ещё каким-то ему одному известным приметам определил, что вот-вот будет Езгенли. А это уже настоящая пустыня. И теперь вдруг Курбан-мерген особенно остро почувствовал, что он соскучился по ней, что жить дальше, не побывав в песках, не сможет.