Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)

— Может быть, я вышел в несчастливый день? — подумал он и стал вспоминать: — понедельник, вторник, среда… Сегодня четверг. Лучшего дня и желать нечего. Так в чём же дело?

Он сунул ружьё в хурджун и пришпорил осла:

— Кхе, кхе!..

Два или три фазана выпорхнули почти из-под копыт осла, но старик на них даже не взглянул. Он понял, что сегодняшняя его охота закончилась, и ещё понял он, что она и в самом деле была последней.

Перед закатом с гор подул ветерок. Он принёс опьяняющие запахи трав. Старик пытался угадать, каких именно, но так и не смог.

— Трав-то много! — я конце концов воскликнул он. — Разве можно узнать!..

Он решил сделать ещё один привал — ему вдруг захотелось попить чаю. Костёр он разводил уже в сумерках. Где-то неподалёку ухал филин, низко-низко над самой землёй проносились со свистом какие-то птицы, на свет костра слетались и сползались всевозможные бабочки, жучки и паучки. Курбан-ага знал, что есть среди них и опасные для человека. Фаланги, например. Поэтому, вскипятив чай, он засыпал огонь песком и пил уже в темноте. Напившись, он почувствовал во всём теле усталость и решил чуть-чуть отдохнуть.

Покончив с чаем, Мерген прилёг с твёрдым намерением заснуть, но спал недолго: ветер улёгся, и в саксаульнике стало душно.

Совсем рядом, почти над головой, пристроилась сова и, принявшись надрывно ухать, окончательно прогнала сон. Некоторое время Мерген ещё полежал, глядя в звёздное небо, затем сел и стал растирать ноющие ноги. Потом надумал приискать более открытое место. Уже глубокой ночью нашёл обширное, белеющее в темноте пространство. Со спины ишака он буквально сполз от усталости, задремал. Что-то потревожило его во сне, подняв голову, ненароком взглянул на отставленное в сторонку ружьё. И только теперь понял, что его занесло на Солёную топь, и сидит он сейчас на какой-то кочке.

«До чего же я дошёл — на соли спать лёг!..» Соль уже поглотила большую часть ружья и подбиралась к остальной. «В соль попавши, солонеют», — вспомнилось ему.

— Я же должен передать своё ружьё внуку! — старик потянулся было, чтобы достать хырлы.

И тут рука его опустилась — он как-то вдруг ясно осознал, что никакого внука в белой рубашечке у него нет, что невестка и в последний раз родила девочку… Старый охотник встал пошатываясь, сунул руку в карман халата. И самые последние его патроны рассыпались на солёной поверхности…

Перевод Н. Золотарева

Николай Золотарев Месть рогаля Степная быль

Владимиру Ащеулову посвящаю

I

Загадочно и дико взирает на неоглядную ширь степи чуть-чуть ущербный диск луны. Накалённая за день земля пышет жаром. Душно. Редкие вздохи ветра ни прохлады, ни свежести не приносят. Напротив, они обжигают, мешают дышать.

Наполняя степь тревожным блеянием и гамом, стадо сайгаков направляется к озеру. Там — водопой, оттуда тянет ветерок. А во встречном ветре, пусть самом слабом, Рогаль всегда испытывал успокоение.

Стадо, покорное воле вожака, оставляет за собой серовато-розовый в лунном озарении шлейф пыли и терпкий запах, густо сдобренный горечью полыни.

Минувшей зимой, очень лютой и долгой, Рогаль во всём теле ощущал небывалую слабость и пустоту, неделями не мог справиться с мелкой, противной дрожью в суставах. Он продолжал оставаться вожаком, хотя понимал — стадо покоряется уже не ему, а его былой силе и мудрости. Рогаль знал, что это — начало конца. Скоро, очень скоро он должен будет покинуть стадо, как покидали другие вожаки до него, как будут покидать после него. Познавший жизнь сполна обязан уступить место другому.

Рогаль понимал: смерть близка, но ничуть её не боялся, напротив, давно и спокойно готовился к ней, а в последнюю зиму уже со дня на день ждал её, звал…

Но однажды, гулким весенним утром, он увидел приблудную сайгу. Молодая, лёгкая, как юная мечта, она купалась в щедрых лучах восходящего солнца. Ноздри её нервно вздрагивали — в чужом стаде для неё было слишком много незнакомых запахов, она боязливо озиралась.

Красивее, нежнее самок Рогалю встречать не доводилось. И всё в нём задрожало вдруг, только уже не той отвратительной дрожью слабеющего тела, что мучила его всю зиму, нет, его пронзила дрожь, которая знакома лишь молодым, здоровым самцам, готовым в стремительной схватке скрестить рога с каждым, кто рискнёт встать поперёк их любви. Поперёк безудержной любви Рогаля никто не встал — он был вожаком в стаде.

…И бушевала весна. Весна с гигантскими подковами радуг, весёлой перебранкой летучих гроз, с дурманящим запахом степного разнотравья. Солнце мудро улыбалось поздней любви Рогаля, а тот чувствовал, что смерть, так близко бродившая недавно, теперь отпрянула, ушла далеко и надолго.

Но жизнь грубо и безжалостно обманула его. Смерть, оказывается, и не собиралась отступать, а продолжала ходить рядом и однажды вынырнула из дрожащего степного марева ревущим чудовищем.

От порыва шквального ветра стадо шарахнулось прочь и понеслось к горизонту, туда, где плескались волны несуществующего озера. Чудовище, грозное и безобразное, громыхая ружейными выстрелами, стало преследовать животных. Объятые смертельным страхом, сайгаки в эти жуткие минуты целиком и полностью полагались на интуицию и мудрость вожака. Ро галю верили, на него надеялись, только он и никто другой мог спасти их от неминуемой гибели.

Рогаль, упрямо пригнув к земле увенчанную острыми, ребристыми рогами голову, повёл за собой стадо. Ах, как легки и стремительны сайгаки на бегу! Нет в степи ни птицы, ни зверя, способного настичь их в такую минуту.

Но опыт, суровая реальность подсказали вожаку, когда преследует вот такое гнусное чудовище с остекленевшими от безумия глазами, полагаться на лёгкость сайгачьих ног не следует.

Неужели всё? Неужели конец?..

И тут Рогаль вспомнил: где-то неподалёку есть расщелина (ерик), по которой весной журчат талые воды. Дальше, к озеру, она становится шире и глубже, превращается в овраг, а здесь она совсем узкая, её легко перемахнёт любой из сайгаков. Даже малыши, даже больные и слабые.

Рогаль резко повернул вправо, и теперь чудовище мчалось наперерез стаду. До спасительного овражка оставалось несколько прыжков, когда грохнул роковой выстрел. О том, что стреляли в него, вожак понял потом, уже по ту сторону. Стреляли в него, но он остался цел и невредим, потому что его прикрыла собой подруга. Рогаль видел, как подломились тонкие и лёгкие, словно палочки бамбука, ноги сайги. Перекувыркнувшись, она упала, навалившись всем своим окровавленным телом на безжизненно запрокинутую голову. Выстрел разворотил ей грудь…

II

— Кажись, прибыли, Тимофеич, — Леха повернул ключ зажигания, и газик мягко зашуршал по песчаному косогору. Свет фар упёрся в плотную стену камыша.

— Куда? Куда прёшься? — буркнул Тимофеевич. — Тормози!..

Леха нажал на педаль. Тимофеевич, грузный, неповоротливый, вывалился из кабины и, небрежно хлопнув дверцей, заковылял прочь.

«Чувал. Чувал с головой, — с улыбкой подумал Леха, взглянув на него. — Это ж надо, такое брюхо отрастить! Можно подумать, что не из тюряги он, а из санатория прибыл. С Черноморского побережья Кавказа… А психовой какой! «Тормози!» — орёт. Чего орать? Что я, глухой?»