Женитьба Лоти

Но при этом на губах ее появлялась загадочная улыбочка, она опускала глаза и молчала. И мне становилось ясно, стоит мне покинуть ее, она превратится в самую распутную потаскуху Папеэте.

Боже, как горько, что на все мои страстные мольбы отвечает она этой ненавистной улыбочкой, немой и равнодушной, таящей скорбь, обиду, насмешку!..

Какая мука может сравниться с этой: любить и видеть, что тебя не слышат; что сердце любимой не раскрывается тебе навстречу; что недоступная, дикая сторона характера твоей возлюбленной забирает над нею власть!..

А ты безоглядно любишь эту душу, которая прячется от тебя. А смерть близка. Скоро она овладеет этим возлюбленным телом, ставшим плотью от плоти твоей. Смерть без воскрешения, без надежды на загробную жизнь, – ведь она умрет, не веруя больше в источник спасения…

Будь эта душа дурной, пропащей, ты бы оставил ее как нечистую. Но ведь она страдает, ты знаешь, какой она бывает нежной, любящей, чистой! Словно покров тьмы окутал ее – еще живую сжимает в ледяных объятьях лютая смерть. Быть может, еще не поздно ее спасти – но ты должен уехать, навсегда покинуть ее! И время проходит… И ты бессилен…

Ты исходишь в порывах любви и слез, стремишься в последний раз насладиться всем тем, что навеки отнимается у тебя, – вырвать что еще можно, упиться хмелем восторга и лихорадочных ласк…

XXVII

Мы с Рараху, взявшись за руки, шли по дороге в Апире. До отплытия оставалось два дня.

Стояла душная предгрозовая жара. Сильно благоухали спелые гуаявы; листва на деревьях поникла… Неподвижные верхушки молодых золотистых пальм выделялись на свинцовом небе. Из туч высовывались рога и клыки утеса Фатауа; нагретые базальтовые скалы нависали над головами, подавляя мысли и чувства.

На краю дороги сидели две женщины, вроде бы поджидая нас. При нашем появлении они встали и двинулись навстречу.

Одна из них, старая и сгорбленная, вела за руку молодую красавицу. Это были Хапото с Таимахой.

– Лоти, – смиренно сказала старуха, – прости Таимахе…

Таимаха улыбалась неопределенной своей улыбкой, опустив глаза, словно ребенок, уличенный в проступке, но не сознающий своей вины и не понимающий, что, собственно, он сделал плохого.

– Лоти, – по-английски попросила Рараху, – проста ей, Лоти!

В знак прощения я пожал протянутую руку Таимахи. Не нам, рожденным на другом конце планеты, понять – не то чтобы судить – этих туземцев, столь непохожих на нас. В глубине души эти люди дики и загадочны, но нельзя не признать: столько в них бывает любовного очарования, столько изысканной чувственности…

Таимаха принесла мне бесценную вещь – память о прошлом – парео Руери, которое у меня же и выпросила.

Она выстирала его и тщательно заштопала. Что ни говори, бывшая возлюбленная Руери искренно волновалась, отдавая мне драгоценный сувенир, чтобы я отвез его обратно в Брайтбери. В глазах ее стояли слезы.

XXVIII

При прощальном визите во дворец я попросил королеву Помаре позаботиться о Рараху.

– А все-таки, Лоти, что вы намереваетесь делать? – строго спросила Помаре.

– Я вернусь, – смущенно промямлил я.

– А, Лоти! Твой брат тоже обещал вернуться. Все вы так говорите! – возразила она, будто припоминая что-то личное. – Все вы так говорите, покидая нашу страну. Земля ваша Британская (те фенуа Пиританиа) слишком далеко от Полинезии. Много вас уезжало, да мало воротилось…

Она приласкала внучку.

– Поцелуй ее. Больше ты ее никогда не увидишь! – почта приказала она.

XXIX

Вечером мы с Рараху сидели у себя на веранде; в саду стрекотали цикады. Дом казался покинутым и разоренным, его наполовину скрывали причудливые кроны неподстриженных апельсинов и гибискусов.

Я спросил:

– Рараху, неужели ты больше не веришь в Бога, как верила в детстве? Ты же так горячо умела молиться!

Рараху медленно проговорила:

– Если человек умер и зарыт в землю, разве можно достать его обратно?

Я взывал к темным верованиям ее народа:

– Но ты же боишься привидений; ты знаешь, что сейчас, сию минуту, они, быть может, сидят вот тут, за деревьями?..

– Да-да, – она содрогнулась, – а ведь еще бывают тупапаху. После смерти существует призрак человека. Какое-то время он блуждает по земле, но потом, когда тело его истлеет, тупапаху тоже пропадает. И это уже настоящий конец…

Никогда не забуду, как ее невинные детские уста на сладостном наречии произносили эта ужасные слова…

XXX

И вот настал последний день…

Лучезарное солнце Океании подымалось над дивным островом; вечная природа знать не хотела о преходящих страданиях человеческих и не откладывала ради них ослепительных своих торжеств.

Мы поднялись рано утром и принялись за предотъездные хлопоты. Сборы в дорогу иногда заглушают тоску предстоящей разлуки; так произошло и с нами.

Следовало упаковать дары океана – все раковины и редкостные кораллы; Рараху в мое отсутствие высушила их в саду на траве – они уподобились тончайшим ажурным лишайникам.

Рараху работала как заведенная, что таитянкам несвойственно – она переделала массу дел. Она как будто даже успокоилась, и ко мне потихоньку стала возвращаться надежда.

Малышка ловко паковала вещи, многим бы показавшиеся смешными: ветви гуаяв из Апире, ветки деревьев из нашего сада, кору кокосовых пальм, растущих возле нашего дома…

Я увез с собой и несколько увядших венков Рараху, которые она носила в последние дни; охапки цветов, охапки папоротника… Рараху положила мне еще несколько пучков рева-рева в сандаловых ларцах и несколько изысканных венков из тонкой соломки пииа – она заказала их для меня.

Все это укладывалось в сундуки, сундук за сундуком – получился огромный багаж…

XXXI

К двум часам все было готово. Рараху надела свою лучшую тапу – белую муслиновую, – заколола гардении в распущенные волосы, и мы вышли из дома.

Перед отъездом мне еще раз захотелось увидеть Фаа, стройные пальмы и просторные белоснежные пляжи… Хотелось навсегда запомнить таитянские джунгли; побывать с милой подружкой в Апире и в последний раз окунуться в живую воду ручья Фатауа; всех повидать, со всеми проститься… А время шло, и мы уже не знали, куда прежде бежать…