Женщина, стоящая десять медяков

Йим стояла, дрожа от холодного утреннего воздуха, не в силах скрыть свою наготу, пока один из ее похитителей колотил в железную дверь. Она с болью осознавала, что, когда дверь откроется, кто-то выйдет, чтобы обменять на нее несколько монет. Никогда еще Йим не чувствовала себя такой несчастной и такой покинутой. Скоро кто-то другой завладеет ее телом, и только ее душа будет принадлежать ей полностью.

4

На севере, в Лурвике, горел замок герцога. Герцогу было все равно: он был мертв. Как и его семья, слуги, солдаты и все жители окрестных городов. Люди лорда Бахала были очень внимательны. После окончания битвы Хонус прошелся по ее последствиям. Хотя он был ветераном многих сражений, его поразила бессмысленность разрушений. Все, что не было разграблено, было уничтожено. Все дома горели. Не осталось ни одной целой посудины, ни одного стула или куска ткани. Но владельцам этих вещей приходилось еще хуже. Их убивали с такой жестокостью, что Хонусу часто приходилось отводить глаза. Ни один из убитых не был полностью целым, словно нападавшие не удовлетворились тем, что просто убили их. Никого не щадили, даже крошечных младенцев. Насколько Хонус мог судить, он был единственным выжившим.

Проведя разведку, Хонус вернулся в замок. Был уже поздний вечер. Он снял кольчугу, наточил меч и смыл с одежды и тела кровь. Затем он сел со скрещенными ногами в центре мощеного двора замка. Там, в окружении убитых и клубов все более густого дыма, он медитировал. Постепенно дисциплины, которым он обучился в детстве в храме, позволили ему овладеть своим неспокойным разумом. Он победил свой страх, остудил ярость и постарался отгородиться от горя. Последнее оказалось самым трудным, и сумерки наступили раньше, чем он успокоился.

Пока Хонус размышлял, Яун осторожно приподнял крышку уборной, высунул голову и прислушался. В замке было жутко тихо. Яун решил, что можно выходить из укрытия. Он вылез из своего поганого убежища, сбросил испорченную одежду и смыл грязь с тела в купальне. Вода в ней была холодной и к тому же розовой от крови плавающего трупа, поэтому Яун отмывался как можно быстрее. Выйдя из купальни, он поднял опрокинутый каменный таз и с удовлетворением обнаружил, что его вещи не тронуты. Яун улыбнулся своей сообразительности.

Яун оделся сам, чего редко делал до того, как стал оруженосцем. По привычке он иногда щелкал пальцами, вызывая слуг, которых оставил, присоединившись к отряду наемников Аларика. Яун жалел о своем решении стать солдатом, но, по крайней мере, он пережил это.

Одевшись, Яун направился через замок, обходя горящие части и не обращая внимания на царящую вокруг резню. В конце концов он добрался до входа в винный погреб. Используя в качестве факела горящую палку, он спустился в подземное хранилище. Его пол был усеян битым стеклом и залит вином и кровью. Яун перешагнул через изуродованную женщину, которая все еще сжимала в руках половину младенца, чтобы добраться до бочек с вином. Бочки были вскрыты, чтобы вылить содержимое, но некоторые из них не были полностью разбиты. Яун впервые с начала битвы выхватил меч и с размаху ударил им по одному из наиболее уцелевших бочонков, разрубив дуб, чтобы увидеть, сколько в нем осталось вина. Бочка была большой и лежала на боку, так что в ее изгибе скопилась внушительная лужа. Не имея ни сосуда для питья, ни терпения искать его, Яун просунул голову и плечи в образовавшееся отверстие. Затем он выпил. Вино было новым и резковатым на вкус, но Яун не возражал. Его было достаточно, чтобы напиться. На данный момент это было главное.

Рука схватила Яуна за плечо и встряхнула. Яун вскрикнул от ужаса и только потом понял, что лицо, глядящее на него, не вражеское. На нем была татуировка, обозначавшая его владельца как Сарфа. Яун вспомнил, что Сарфа звали Хонус и что он служил святому человеку, имени которого Яун не помнил.

– Разве ты не оруженосец Аларика? – спросил Хонус.

– Да. Как он поживает?

– Думаю, ты знаешь.

– Нас разлучили.

Хонус не дал понять, поверил он в эту ложь или нет. Он просто ответил:

– Аларик мертв, как и все остальные. Я не нашел ничего живого, кроме ворон, крыс и тебя.

Хонус поднялся.

– Ты закончил праздновать свою удачу?

Яун неуверенно поднялся на ноги.

– Это был трудный день.

– Думаю, ты говоришь о вчерашнем дне, – сказал Хонус. – Битва давно закончилась.

– Значит, уже утро?

– Уже давно. Но еще есть дневной свет. Подойди и посмотри сам.

Яун был оскорблен манерами Хонуса, но старался не показывать этого. Он нуждался в защите, а Хонус славился своим смертоносным мастерством. Сложность Яуна заключалась в том, что Сарфы служили святым людям и были равнодушны к тем вещам, которые покупали лояльность мирских людей. Яун был удивлен, что Хонус заговорил с ним, ведь он никогда не делал этого, когда они ужинали за герцогским столом. В свете этого Яун был воодушевлен тем, что Хонус потрудился с ним заговорить. Это свидетельствовало о том, что Сарф в нем нуждается, и Яун мог обратить это в свою пользу.

Двое мужчин, вышедших из подвала, представляли собой несовместимую пару. Яун едва вышел из подросткового возраста, и на его лице читалась мягкость, проистекающая из привилегированной жизни. Его одежда свидетельствовала о благородном происхождении. Он носил шлем с выгравированными батальными сценами. Его плащ был оторочен мехом. Его сапоги из тонкой кожи были искусно отделаны. Меч, висевший у него на поясе, был дорого, если не сказать вульгарно, украшен.

Хонус, напротив, отличался аскетизмом. Его темно-синяя одежда была простой и поношенной. На ногах у него были сандалии, ремешки которых завязывались на штанинах. Свободные штаны прикрывали леггинсы ниже колена. Он не носил шлема, а его длинные иссиня-черные волосы были откинуты назад и перевязаны шнуром. Простая рубашка с длинными рукавами и длинный шерстяной плащ без украшений дополняли его строгую одежду. Его меч был без украшений и выкован в стиле его ордена – слегка изогнутый, с рукоятью, достаточно длинной для двух рук, но и легко подходящей для одной.

Полуночный оттенок одежды Хонуса переходил на лицо. Татуированные на нем линии делали его старше своих почти тридцати зим и одновременно свирепым, словно застывшим в выражении ярости. Голубая молния прочертила его брови. Его бледно-голубые глаза смотрели из луж постоянной тени. На его щеках застыли хмурые морщины, украшенные древними чарами. Темно-синяя одежда возвещала о том, что он избран для служения Карм, богине Равновесия, а лицо выдавало в нем Сарфа, мастера боевых дисциплин.

Яун заговорил первым.

– Если все убиты, значит ли это, что твой хозяин погиб?

В глазах Хонуса мелькнула печаль.

– Его больше нет.

– И что же ты теперь будешь делать?

– Вернусь в храм и получу нового хозяина. Но сначала я должен найти кое-кого.

– Кого?

Хонус смотрел на Яуна, казалось, обдумывая какой-то неприятный выбор. После продолжительного молчания он заговорил.

– В ночь перед битвой мой хозяин изучал предзнаменования. После этого он сказал, что я никогда не должен нести свою ношу.

– Почему?

– Не мне спрашивать, и не ему объяснять. Все, что я знаю, – это то, что я не могу уйти, пока не найду того, кто понесет мою ношу.

Яун улыбнулся.

– А храм Карма лежит к югу?

– Да.

– Тогда я понесу твою поклажу.

– Не обещай так легко. Храм находится далеко отсюда, и путь к нему труден.

– Я понесу твой груз. Я клянусь Карм. Тебя это устраивает?

– Должно, – ответил Хонус. – Нам пора отправляться в путь. Бахл отправился на север, чтобы опустошить земли герцога. Но когда он закончит, я думаю, он повернет свою армию на юг.

К югу от Лурвича лежал Тургейстский лес – густой массив деревьев, который можно было преодолеть пешком за три дня. Гуще всего он был к южному краю, где наступление весны было едва ощутимо. Во мраке под соснами подлесок оставался бурым и теснил тропу. Хонус вел его по лабиринту, а Яун отставал. Эти двое редко шли достаточно близко, чтобы разговаривать, но такое положение дел, похоже, устраивало их обоих. Так они шли до тех пор, пока небо не потемнело. К тому времени сосны уступили место дубам с первой листвой, и лесная тропинка превратилась в дорогу. Хонус остановился.