Женщины, о которых думаю ночами

В Европе и Африке конца XIX века сифилис был распространенной, но табуированной болезнью, подобно ВИЧ-инфекции сегодня: о нем не говорили, не описывали в личных дневниках, а если называли, то пользовались эвфемизмами. Зараженный обрекал себя на одиночество и бесконечные физические муки, потому что побочный эффект от лечения ртутью и мышьяком оказывался порой страшнее самого заболевания. В течение первых двух лет после заражения сифилис легко передавался другим, но далее опасность заражения окружающих снижалась, а через семь лет больной заразить уже никого не мог. И если задуматься об интимной жизни Карен и Дениса, в том смысле, насколько это вообще было возможным, то все встает на свои места.

Читая об ужасах люэса [11] , я открываю для себя в новом свете проведенные Карен годы одиночества в Африке. Не исключено, что подавленное состояние, депрессия, скачки настроения, истерические припадки, всплески энергичности, переходящие в периоды беспросветного уныния, являются частичным следствием ее сифилиса, а не только отсутствия или присутствия Дениса. Сама мысль о болезни может не просто заставить лежать неделями, а иного и сломить окончательно.

Сифилис был окружен таинственностью, считаясь болезнью героев и людей мира искусства. Им страдали все сколь-либо значимые фигуры – от Колумба до Бетховена, от Ницше до Бодлера, от Оскара Уайльда до Ван Гога. В 1926 году Карен пишет брату: «Если бы оно не звучало так ужасно, то я могла бы сказать, что имело смысл заразиться сифилисом, чтобы стать баронессой». А еще позже она поверила в то, что именно благодаря люэсу стала писательницей: «Я отдала дьяволу душу, дьявол же посулил мне, что все отныне пережитое превратится в повествования».

11

Сифилиса (устар.).

Поэтому возможно, что страдания Карен не были вызваны сифилисом, а только постоянным состоянием отравления: она годами лечила все свои болезни одним отличным, как ей казалось, способом – мышьяком.

На следующий день буквально выковыриваю себя из постели, чтобы отправиться на утреннюю поездку, но девушка-портье сообщает, что Фазаль заболел и его отвезли в клинику. Что?! Накануне он действительно жаловался на боли в животе, но мне и в голову не могло прийти, что все настолько плохо. Интересно, в какую клинику? До цивилизованных мест бог знает как далеко. Портье ничего не знает. Говорят, что некий молодой парень из технической службы должен везти меня вместо него. К счастью, на седьмой день сафари меня уже ничем не напугать. Рано или поздно все решится, а если мне суждено умереть в саванне, то к этому я тоже готова.

Пока Фазаль лежал в клинике, меня отправили по бескрайним равнинам цвета львиной гривы с молодым парнем. Тихо так, что слышно, как шуршат на ветру травинки. В золотистом утреннем свете мимо проходит бесконечный поток зебр. Они идут за вожаком к водопою. Шакалы, роющие в поисках пищи землю, бородавочники, окровавленные пасти улыбающихся и пахнущих падалью гиен, бегущие с задранным хвостом импалы. Гепарды – так далеко, что в бинокль едва удается разглядеть торчащие из травы круглые головы. Мы ждем, что они начнут охотиться за спрятавшимися неподалеку газелями Томпсона, но напрасно. А вот и леопард – пытается прокрасться к импалам, но у него ничего не выходит, потому что за ним самим охотится целая стая туристов с фотоаппаратами.

После полудня мы возвращаемся в отель, а после обеда я становлюсь свидетелем того, как невесть как проникший в пустой зал ресторана павиан стащил свежеиспеченные булочки. Живая жизнь тут повсюду, и только мы изо всех сил пытаемся хоть что-то из себя изобразить.

Фазаля выписывают к вечеру. Накануне он отравился, его рвало всю ночь так, что утром пришлось отправиться в клинику, но, к счастью, все обошлось. Он говорит, что здесь пока еще работает мобильник и можно добраться на самолете до города. На севере Серенгети в Лобо, куда мы направляемся, о подобной роскоши придется только мечтать.

Во время низкого туристического сезона в пустыню Лобо совсем никто не ездит. Я здесь единственная гостья. Из окна номера открывается вид прямо на саванну, хотя сам лодж хитроумно построен на скальном образовании, называемом здесь копье. Это еще и место, где издавна водились леопарды, поэтому в темное время суток прогулки запрещены: леопарды охотятся на павианов и даманов, иногда забираясь наверх по лестнице ресторана. Два месяца назад детеныши леопарда пришли поиграть в гостиничный бассейн. Директор берет с меня клятву не ходить одной на вершину скалы, хотя лично я не совсем представляю, как бы этот пухловатый, одетый в клетчатый костюм индус с пивным бокалом в руке смог мне помочь, напади на меня леопард.

Между заходом солнца и ужином имеется полчаса, и я успеваю сходить в душ и вымыть голову – пока идет горячая вода. Здесь это обычное дело. Стою с феном в руке и жду, пока загорится свет, но ничего не происходит – видимо, именно в моей комнате вылетели пробки. Свет не включится, потому что никто не знает, что он выключился.

Думаю, что же делать. Стою голышом, в комнате хоть глаз выколи: если в Африке становится темно, то это действительно темно. Не имею ни малейшего представления, где мой налобный фонарик. Может, открыть наружную дверь? Тогда внутрь проникнет хоть немного света, и я смогу найти, чем прикрыться. Но меня отдельно предупредили насчет павианов-грубиянов, так и ждущих, когда турист совершит оплошность. Тогда они ринутся в комнату на запах съестного (у меня где-то в пакете есть печенье и фрукты). Нападение павианов – последнее, что мне сейчас нужно, ведь тогда не останется иного варианта, как броситься голышом во двор, взывая о помощи. В панике начинаю пробираться по комнате (черт, как же здесь темно!) к телефону, но он не работает – естественно! Да и в такой темноте я все равно не смогла бы прочитать написанный рядом номер портье. Проходит целая вечность, прежде чем мне наконец удается нащупать свой мобильник, при его свете найти одежду и налобный фонарик, который я (ну конечно же!) сразу после заселения положила на ночной столик. О небо!

После всех злоключений я все же оказываюсь на ужине. Его подают в огромном, великолепном и совершенно пустом зале ресторана. Мы здесь с Фазалем одни, и нас обслуживают официанты в белых перчатках.

* * *

[письма Карен]

5.2.1928. Дорогая мама… Сафари не поддается описанию, меня восхищает в нем все совершенно, и даже то, что выезд происходит темной, холодной, прозрачной ночью.

В шесть часов утра мы отправляемся на сафари. Я уже знаю, что утренние выезды лучше всего. Еще прохладно, солнечные лучи падают под углом, и создается ощущение, что ты застал животных за их частной жизнью. В предрассветном сумраке с ночной охоты возвращаются гиены – их животы набиты едой. Становится светлей, и мы видим завтракающее семейство слонов. На песке видны отпечатки львиных лап, а мы сидим на крыше машины, завтракаем и наблюдаем за львятами, кувыркающимися в траве.

Чуть подальше замечаем двух львов – у них медовый месяц. Они утомленные лежат в траве, затем самка поднимается и ложится рядом с самцом. Это знак: пора заняться делом. В тот самый момент лев издает рычание и кусает подругу за шею. Затем самка падает на бок и лапой гладит льва. Совершеннейшая идиллия! В действительности требуется более четырехсот спариваний, чтобы оплодотворить львицу. Поэтому львы совокупляются безостановочно в течение целой недели, днем и ночью, каждую четверть часа. Они не едят и не пьют, под конец совершенно изнемогая от любви.

После четвертого захода мы все так же сидим в машине рядом со львами. На часах десять утра – так неспешно прошли в пути четыре часа. Думаю, что если ничего иного из этой поездки я не запомню, то останется это: желтая трава изгибается на ветру, позади зеленые холмы Лобо, двое львов заняты серьезным делом продолжения рода. Я, джип, накинутая на торпедо красно-клетчатая шука, на ней мой бинокль, фотоаппарат, записная книжка и бутылка с водой. Фазаль занят чтением книги. Я влюблена в Лобо. Здесь природа пышет зеленью, свежестью, будто смилостивилась ко всему, – это не сухие равнины Серонеры. И еще: здесь никого нет. Я выпрямляюсь в открытом люке, Фазаль делает снимок и говорит, что в этой шляпе, солнечных очках и белом платке я выгляжу как боевик «талибана» – разве что без автомата.

Проезжаем еще немного и оказываемся в настоящем раю. На складках зеленой равнины пасутся сотни зебр. Я безостановочно фотографирую, но ничто не в состоянии передать это ощущение, лишь бледный оттиск. Райский вид раскинулся на все 360 градусов насколько хватает глаз, и посредине только мы.

В 1909 году Аксели Галлен-Каллела, попав в африканскую саванну, сказал: «Я приехал сюда, и время остановилось». Точнее не скажешь.

Возвращаемся после семичасовой поездки в отель. Вид у меня взопревший и, чтобы хоть немного его освежить, наношу на губы блеск арбузного оттенка. «What happened to your mouth?» – спрашивает Фазаль озабоченно. «Oh, I think something bit me» [12] , – отвечаю я. В пустынном ресторане нам опять подают невероятный ужин из пяти блюд, и мы наедаемся до отвала, словно те утренние гиены.

12

«Что с твоим ртом?» – «Кажется, меня что-то укусило» (англ.).