Женщины в ванной
Шрифт:
Янка стаскивает с носа очки и забрасывает в цветные тряпки на тахте.
Холодная картошка вкусная.
Обветренное лицо жжет.
Девушка открывает засаженную печную дверцу и шевелит кочергой угли.
– Что огонь-то ворошить? Заслонку уже открыли… Чудная, приехала и уселась у печки.
– Здесь мое место силы, бабуль… – Янка улыбается и веснушки на лице сияют в свете угольков.
Женщины в ванной
Глаза закрываются, кружится голова. Младший жадно сосет бутылочку с водой, у него
Сейчас процедуры. Оля берет Гексорал, малыш заходится в крике от одного вида лекарства. Оля ловко просовывает носик бутылки ему в рот и брызгает.
– И тебе Гексорал, и мне Гексорал, – приговаривает она.
Потом засовывает носик бутылки себе в горло.
Голова опять кружится, а младший снова кричит.
Нет, она не выдержит, силы ее на исходе. Говорила же свекровь, что она не справится, а помогать не хочет. Муж на работе.
Оля бережно кладет младенца в кроватку. Он продолжает кричать, уже весь посинел от плача.
– Нет, я выдержу, – говорит себе Оля.
Воспаленные от бессонницы глаза еле вращаются в глазницах, словно в них насыпали песку.
«Пусть кричит, – думает Оля, хотя у нее каждый нерв дрожит от напряжения. – Покричит и устанет».
Оля идет в ванну: там толстенная деревянная дверь заглушает звуки.
Тишина, только на заднем фоне – похожий на комариный писк.
Оля устало садится на краешек ванной и чувствует холод чугуна. Ей нужно расслабиться. Она закрывает уставшие глаза.
Слух обостряется и буквально пытается нащупать отзвуки детского плача. Нет, тишина. Наверное, младший все-таки устал и заснул.
Оля поднимается и включает воду. Долго держит пальцы под теплой струей, до тех пор, пока не появляются мягкие морщинки на розовых подушечках.
Ванна набирается. Пенку добавить нельзя: у ребенка может быть аллергия. Оля переключает воду на холодную и опускает голову под струю. Черт с ней, с ангиной, да хоть менингит! Кожа покрывается мурашками.
Неожиданно с верхней полочки падает губка-утка. Оля сжимает ее в руке и устало смотрит, как сквозь пальцы стекает вода. Она снова и снова опускает утку в воду и отжимает.
Это ее успокаивает.
Она открывает дверь и прислушивается: молчит ли ребенок? Младший молчит.
Оля раздевается и забирается в ванну. Несколько раз опускается с головой под воду. Потом поворачивается в воде на бок. Кладет утку под щеку.
Оля спит до тех пор, пока вода в ванной не остынет.
Сара – курьер. Бежит, бежит целый день, и кажется, что ноги к вечеру отнимутся.
А сейчас сквозь витрину она смотрит на вишенку на вершине пирожного. Вишенка завораживает, но Сара отлепляет взгляд и плетется домой.
– Смотри, венка на щиколотке вспухла, – тихо жалуется она сестре.
Сестра подметает пол и ворчит:
– Говорили тебе: в шестьдесят лет на каблуках не бегают! Вон какие сумки! Что у тебя там? Кирпичи?
– Документы, отвезти надо завтра, – лукавит Сара. Не может же она сказать, что у нее в сумке обыкновенная глина.
Во дворе меняли трубы отопления,
вскрыли асфальт и выворотили землю до глины. Вот Сара и накопала себе немного. А зачем? Это ее секрет.Тихонько, чтобы не мешать, Сара берет сумки и идет в ванну. Достает пластмассовый таз и вываливает туда сухие серо-желтые комки.
Сара любит запах глины после дождя. Этот запах знаем мы все: считается, что так пахнет озон, а на самом деле это просто запах намокшей глины.
Сара зачерпывает ладонями воду и выплескивает в таз. Она представляет себе не промозглый осенний вечер, когда каждая косточка ноет, а как накрапывает теплый летний дождь.
Это покойный папа ее научил в детстве. Их общий секрет.
Ванная комната до краев наполняется запахом.
Сара улыбается. В молодости она любила французские духи с запахом мха или свежескошенного сена. А французские духи с запахом мокрой глины никто не придумал.
«Да это идея на миллион долларов!» – смеется она, вспоминая отца.
– Сара, что ты там делаешь? – громко спрашивает сестра.
– Моюсь я, моюсь! – снова лукавит Сара.
Она знает, что сестра заметит глину в тазу, но Сара как-нибудь вывернется. Скажет, что это для лечения ног.
Потому что она до самой смерти будет хранить их с папой секрет.
– Амир не какой-нибудь там торговец. – Алия наливает в ванну дорогой гель для душа с запахом лаванды. – Он на скрипке играет!
Сейчас она вымоется и побреется. Ни одного волоска не будет. И запаха рыбы не будет. Никто не узнает, что она работает на рыбозаводе, чистит рыбьи кишки.
Алия знает, что она Амиру не пара, но он на нее посмотрел. Пускай у него жена в Баку – Алия здесь, в Питере, будет ему женой. Она не гордая.
Алия с шумом плюхается в ванну и принимается намыливать голову. Она заплетет в волосы цветы, наденет красивое платье и бусы. И так будет каждый день. А рыбозавод бросит.
Она смотрит на свои руки: все в цыпках от холодной рыбы, ногти обломанные, с густой черной полоской.
«У меня кишки рыбьи под ногтями, – с горечью думает Алия. – Везде проклятая рыба въелась! А Амир на скрипке играет, у него тонкие пальцы».
Алия подносит к лицу маленькое зеркальце и скалится. Зубы кривые и желтые, некоторых не хватает. На глаза наворачиваются слезы: зубной врач дорого стоит, ей столько не заработать.
Она выходит из ванной и, оставляя за собой мокрые следы, понуро отправляется в свой угол, который снимает вместе с землячками.
На полу – надувной матрас, покрытый тряпками. Алия бросается на него, зарывается в подушку и плачет.
Мыльную кожу стягивает, она покрывается белым налетом. Алия снова идет в ванную и ложится в уже остывшую воду.
Нужно мыться, пока кожа не размокнет и не станет нежной. Алия зябко поёживается, выливает остатки геля для душа в воду и отбрасывает пустую банку. Снова появляется робкая надежда:
«Но он же все-таки на меня посмотрел!»
Она уже не помнит своего имени – просто Старуха. Она не помнит, сколько ей лет – просто больше восьмидесяти. Она всегда жила в этой коммуналке, но сейчас в ней никого не знает, потому что все ее ровесники умерли. Вокруг нее – тени.