Женщины в ванной
Шрифт:
Алия вздыхает так, что по всей ванне летят мыльные пузыри.
Она перестарок, ей уже двадцать три года. У Алии в ауле так поздно замуж не выходят, никто уже не посмотрит. Южные девушки созревают рано. Хоть и запрещено законом, в деревнях их выдают замуж около шестнадцати лет – самый сок для молодого мужа и гулять некогда.
Может ей родить ребенка без мужа? И уехать домой, а там сказать, что муж умер? Мама не рассердится, мама ее примет любой.
Три часа ночи. Алия спускает воду – надо идти печь лаваш на утро. Пока тесто подойдет, пока духовка нагреется.
– Ты наша самая
– Нельзя так говорить! – обычно пугается Алия. – Всевышний услышит и накажет.
Душа старухи отлетела в тот самый момент, когда темечко коснулось кирпичной угловой приступи у ванной, и сейчас витает где-то между небом и землей.
Мысли текут ясно, не то что при жизни.
«Какой стыд!» – думает душа, еще не отрешившись от своих мирских дел – она разглядывает свое старое, беспомощное, лежащее мешком тело. – «Хоть бы накрылась чем-то!»
Но смерть не выбирают – ни способ, ни обстоятельство. Старухе еще повезло, что она умерла мгновенно, не мучаясь.
Душа наблюдает, как обкуренный Шавкат срывает двери ванной с петель и испуганно визжит:
– Сдохла, сдохла, Старуха! Теперь русская тюрьма! Надо бежать!
Душа смотрит.
Азиаты быстро собирают вещи в большие торговые сумки и выбегают из квартиры, плотно закрыв входную дверь. Теперь голое мертвое тело долго не найдут. Может месяцы, может годы.
Душа тяжко вздыхает, скорбя о своем покинутом земном пристанище. Она при жизни была настолько одинока, что даже некому поставить свечку за упокой.
Душа уходит, в последний раз оглянув квартиру. Она не желает остаться здесь не упокоенным привидением.
Ее ждут мытарства.
Наше общество больно одиночеством. Сначала мы были рады тому, что у нас есть угол в общежитии. Потом мы выселились из общежитий в коммунальные квартиры. Затем мы переехали из коммуналок в отдельные квартиры. И вот, теперь снова радуемся, что у нас есть свой угол – ванна. Причем, для некоторых – последнее пристанище.
Наше общество больно одиночеством, но мы лечимся еще большим одиночеством. Оно нам необходимо, как воздух. Даже в семье, даже в очень большой семье. Даже домохозяйкам. Даже для того, чтобы однажды умереть.
Мы можем предстать в своем одиночестве, возведенном в степень, в самом неприглядном виде. Мы запираем дверь в ванной, чтобы к нам не проникло ни звука извне, а на самом деле входим в вакуум своего мира. Мира, которым мы не делимся ни с кем, ни с мужем, ни с сыном, ни с сестрой.
Мы в ванне – гиперодиноки и, по-своему, счастливы.
Иго первенца
Июльская жара в Ленинграде. До смешного – тридцать градусов тепла! Солнце растеклось по всему небосводу, и воздух парит. Так, как может парить только на болоте.
Волосы туго забраны в хвост на затылке. Где-то там очень чешется, потому что капелька детского пота застряла и не может стечь.
– Алка-палка! – Это мальчишки из соседнего двора, растрепанные.
Фу! У них руки в земле!
Аля сейчас пойдет в кино. Просто мама еще не готова. У девочки
бело-голубое шелковое платье, гольфы с помпонами на веревочках, а туфельки сильно жмут, и где-то на пальцах стерлась до крови тонкая детская кожа. А мама все не выходит.– Алка-палка! Алка-палка!
Аля делает вид, что не слышит, и старается держать голову прямо – на голове тяжелый бант. Капелька пота, наконец, стекает прямо за шиворот платья и ползет куда-то дальше, под лопатки.
– Алка-палка! Алка-палка!
Терпение Али лопается. Нет, она не будет реветь. Девочка поднимает ком земли, отчего руки сразу становятся грязными, и бросает его в сторону мальчишек. Те ловко уворачиваются, и через минуту несколько таких же комков попадают в Алю.
– Алка-палка! Училкина дочка!
Коричневое крошево сыпется за шиворот, липнет к потному детскому телу, застревает в волосах.
Из подъезда выходит нарядная Марина Леонидовна, Алина мама, но девочка уже стоит вся в коричневых пятнах и стряхивает землю с головы.
Мальчишки затаились где-то за кустами и слушают, что же будет.
– Алька, ты у меня дура! Не могла подождать нормально полчаса? – рассерженно говорит Марина Леонидовна. – Никакого кино! С замарашкой я не пойду!
– Алька у меня дура, – делится Марина Леонидовна с соседками по подъезду, такими же пенсионерками, как она. – Сорок с лишним лет, а ни мужика, ни детей! Сколько ж можно?
– Ну, не у всех складывается, – жует слова бесцветными губами старушка с третьего этажа. – Зато у тебя младшие удачные.
– Алька у тебя точно дура, – вмешивается властная Елена Григорьевна. – Всю жизнь на тебя потратила. Младшим – и семья, и карьера, а старшая только таблеточки тебе успевает подносить, да по врачам с тобой бегать. Прислуга!
– Алька не дура! – оскорбленно кричит Марина Леонидовна и тяжело поднимается со скамеечки, хватаясь за перила. – Она школу с золотой медалью закончила. И институт с красным дипломом. На своих разгильдяев посмотрите!
И пожилая женщина, с трудом переставляя ноги, удаляется к дому, не заметив, что седая прядь волос выбилась из-под берета и развевается на ветру ведьминой космой.
Гораздо позднее, ночью, ей становится страшно, и старуха звонит старшей дочери – Але.
Аля поздно приходит с работы, потому что, кроме обычных нагрузок, ведет продленку, и приносит с собой толстую стопку тетрадей на дом.
Но сначала – чай.
Он как будто заполняет собой пустоту проверенными ритуалами. Женщина ставит на газ прозрачный чайник, ждет, пока вода закипит, и долго смотрит, как пузырьки воздуха спешат выбраться из-под крышки.
Если бы у нее был ребенок, можно было бы показать, как формируется атмосферное явление.
«Это испарение воды», – говорит Аля своему невидимому ребенку, снимает крышку и кладет на чайник салфетку, тотчас намокшую от пара. – «Видишь, сколько воды содержится в воздухе?»
Сморщенные листья зеленого чая кружатся в горячем потоке, разворачиваясь и слабо окрашивая кипяток. Всплывает белый цветок жасмина.
Женщина пьет маленькими глотками, никуда не торопясь. Она всегда ложится спать поздно.