Женская верность
Шрифт:
В результате всех переживаний, волнений и восторгов купили три игрушки, на коробках которых было написано: "Шагетки. Дюймовочка". Нажимаешь на пружинку, и начинает крутиться цветок, потом он раскрывается, а внутри сидит маленькая девочка — Дюймовочка. Ещё Наталье достался набор посудки, а Володьке и Серёжке купили по пистолету и пачке патронов. Вкладываешь бумажную ленту и: щёлк, щёлк, настоящие хлопки выстрелов! Ну, как бы они из Москвы без подарков вернулись?
Родственников оказалось много. Сколько переехало из деревни. А куда ближе, чем в Москву? Ну, а коли из одной деревни, то как поищешь, и точно — родственники.
Кирпичный
Поезд "Москва — Красноярск" отбивал равномерный такт на стыках рельс. Наташка спала на верхней полке, зажав в руке заветную "шагетку". За окном мелькали станции и полустанки. Плацкартный вагон спал. Акулина смотрела в темное вагонное окно, и боль воспоминаний смешивалась с теплом встреч и предстоящими заботами. Наташке в этом году в школу. Устишка там одна со своей "оравой", теперь уж ждет не дождется её. Илюшка кабы чего не натворил. За ним глаз да глаз нужен, хоть и женат давно. Вот Иван… И Акулина, возвращаясь потихоньку в свою теперешнюю жизнь, вдруг подумала: "Ведь правду тогда предсказала цыганка". И детей вырастить довелось. И она их любит, и ей грех обижаться. Дети не её? Так у них с Устишкой все едино — кровь одна. А потом, ежели так все совпало с предсказанием цыганки, то совпадет и последнее: вернётся её Тимоха, ну хучь перед смертью — вернётся!
А ночь за окном всё мелькала и мелькала огнями полустанков.
Глава 29
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ
Выписали Анну из роддома к обеду. Забирала её Марфа одна. Квартирка сияла чистотой. Натёртые газетной бумагой стёкла блестели солнечными зайчиками. Запах наваристого борща выбивался даже на лестничную клетку.
Ни в больнице, когда Марфа пришла за ней одна, ни по дороге домой Анна ничего не спросила про мужа. И только дома, распеленав сынишку на пахнувшей чистотой пастели, тихо спросила:
— Мам, а что Иван? Был дома?
— Анечка, доченька милая, ну можешь не слухать меня, старую, да только всё одно это не жисть, а наказание господне. А тебе теперь не только об себе, но и про дитё думать надо.
— Мам, да я не о том. Ну, надо же знать, как же дальше-то?
— А что дальше? Я гляжу, чай ты уже нажилась с таким-то мужем. Хужей горькой редьки такая жисть покажется.
— Да уж. Хватила горького до слёз.
— У меня пенсия. Хоть и маленькая, а всё кусок хлеба. Да и с ребёночком буду водиться. А ты же грамотная, институт закончила. Не пропадем.
— Боюсь я. Придёт, да устроит скандал. Ему пьяному море по колено. А трезвым я его уж и не помню.
— Ну, оно конечно, можно в Красноярск уехать, пока в декрете. Да только тут с ребёнком сподручнее. Всё-таки и вода
горячая и холодная, и тепло. А там, сама знаешь — барак. Оно конечно, с пьяным мужиком нам не управиться. Да живем-то не в диком лесу. Я схожу, уговорюсь с соседями. Если что — шумну, пусть милицию вызывают. Я тебя с внуком не кину. А уж вдвоем как никак — справимся.Человек предполагает, а бог располагает. На следующий день Иван, как ни в чём не бывало, пришел домой. Не понять, то ли с тяжелого похмелья, то ли уж допился до такого состояния. Удушливый запах перегара повис в комнате. Анна накрыла ужин. Накормив мужа, отошла к сыну. Марфа стирала в ванне.
— Обмывать-то сына думаешь?
— Так, Ваня, денег нет. Сам знаешь. У тебя получка должна быть.
— Домой хоть не приходи. Только зашел, одно слышишь — денег дай! А нет, чтобы спросить — мне может хоть в петлю. А я, всё ж таки, отец твоему пацану, а не хрен собачий.
— Да, Вань, потому и спрашиваю, что отец. Ребенку питание требуется. Да и я без пальто на зиму осталась.
— Во, придумала! Не знает уж как денег выманить! Ребёнку две недели от роду, а она ему деньги на питание требует. Титьки-то у тебя на что? Корми. Ты мать.
— Вань, да ведь мне чтоб молоко было, тоже надо есть.
— А ты нахлебниц повыгоняй, вот и будешь жить поэкономней, — Иван кивнул в сторону Марфы.
— Как ты можешь, мы на её деньги и живем.
— Вот змея подколодная, чашкой щей упрекнула! Да подавитесь вы! — он схватил кастрюлю с остатками щей и швырнул на пол. От грохота ребёнок проснулся и заплакал.
— Цыц, сказал. Ещё ты вопеть будешь! — Иван заметался по комнате. Анна в страхе замерла. Испугавшись за внука и дочь, Марфа выскочила в коридор:
— Помогите, будьте добреньки!!! — Забарабанила она в соседскую дверь. В этот же момент следом за ней, держа в руках свою единственную фуфайку выскочил Иван.
— Провалитесь вы все пропадом. Ноги моей тут больше не будет, — и кинулся вниз, прыгая через несколько ступенек.
Ноги его и вправду больше не было. Куда делся этот человек ни Анна, ни Марфа так и не узнали. Да и, правду говоря, не очень-то стремились. Больше опасались, чтоб назад не вернулся.
Успокоившись немного и наведя дома порядок, обе женщины присели к столу. В чашках стыл чай, намазанный маслом хлеб лежал не тронут. Мать и дочь обсуждали очень важный вопрос — как назвать новорожденного? Уже улеглись спать, потушили свет, и только уличный фонарь отбрасывал блики на противоположную стену, когда, наконец, решили: назовём Андрей.
— Мама, есть такая толстенная книжка, называется "Война и мир", так там князь Андрей, прекрасный человек!
— Ну, вот и ладно, пусть и у нас князь Андрей растёт хорошим человеком.
Кончился декрет. Андрюшка подрастал. Уже сидел и, улыбаясь миру голубыми глазами, тянул губы трубочкой.
— Ой, мам, смотри, смотри — он уж разговаривать пытается!
— Да что ты, дочка. Рано ещё. Это он так, балуется.
Анна вышла на работу, а Марфа, опасаясь надолго оставить комнату в бараке без присмотра, моталась взад-вперед. Иногда проведать комнату в город ездила Анна. Вот в один такой приезд она и встретила возле соседнего барака Родкина Ивана. Знакомы они были давно. Да жизнь развела по сторонам. Постояли, поговорили. Анна сказала, что надо печь протопить, вот пошла в стайку за дровами.