Женский роман

В воскресенье она устроила генеральную уборку. Дед насторожился. Когда Мара начинала прибираться тщательнее, чем просто пройтись с тряпкой и пылесосом по пыльным местам, значит, что-то произошло. Пару раз заикнулся спросить, в чем дело, но когда она взобралась на стул в туалете и начала откручивать плафон, смог задать один-единственный вопрос:

— Тебе помочь?

— Не-а. Сама! — ответила Мара.

К вечеру стало ясно, что Вересов даже не думает ей звонить. И эта мысль теперь уже не просто угнетала. Хотя и до истерики было далеко.

До ночи сидела за компьютером и периодически проверяла электронную почту. Там тоже ничего. Номера телефона Максима Олеговича при себе у нее не было — анкета осталась на работе. Но даже если бы это было не так, ни писать, ни звонить ему она не собиралась. В конце концов, это он похитил ее, а не наоборот. Вот пусть сам и расхлебывает!

Мара глупо рассмеялась. Больше чем через сутки после поцелуя к ней начало возвращаться чувство юмора. А это положительный симптом.

И еще была мысль, которая немножко грела. Совсем немножечко. Во-первых, Максим Олегович потрясающе целуется, потому что никогда и ни с кем при своем, несомненно, очень богатом жизненном опыте, она ничего подобного не испытывала. А во-вторых, кажется, это были самые романтичные в ее жизни выходные.

Нет, это все-таки не одна, а две мысли.

В понедельник погода снова испортилась. И вместе с ней испортилось настроение.

Мару штормило. По-настоящему. Поминутно поглядывала на телефон, который упорно молчал. Потом ругала себя за то, что вообще губу раскатала — какой идиот станет звонить в шесть утра, а именно в это время она собиралась на работу.

Под проливным дождем она брела на остановку, понимая, что от такого ливня зонт не спасает. И пора доставать сапоги. Ботинки вымокли. Более того, небольшая щель на носке зародила в ней неприятную мысль, что правый ботинок расклеивается. А это точно было некстати. Потому что новая обувь в планы не входила. Не в этом месяце.

Первый урок был у 11-Б. Аудирование. Опять. Мара поглядывала на Кирилла. Тот поглядывал на Мару. И слушал текст. И даже что-то там записывал. Сам. На Новицкого не оглядывался.

«Может же, когда хочет!» — удовлетворенно подумала Мара, решив, что на отца он все-таки не очень похож. Сдал все вовремя. А сдавая, спросил:

— Я подойду к вам на перемене, Марина Николаевна?

— Зачем?

— Вопросы есть. По аудированию.

Мара обреченно кивнула. И всю перемену слушала монолог Вересова-младшего. Тот задавал бесконечные вопросы, не особенно вслушивался в ответы. И комментировал каждый пункт в заполненных тестах. Это ей что-то очень сильно напоминало, но никак не могла понять, что именно. А когда мальчишка выдал с потрясающе знакомой интонацией: «Я совсем заговорил вас, Марина Николаевна!» — она едва не стукнула себя по лбу. Манипулятор! Совсем, как отец! Вот уж где специалисты по переливанию из пустого в порожнее с самым серьезным видом.

Но, надо сказать, она тоже хороша!

Ее так и подмывало спросить у Кирилла, как прошли выходные, надеясь, что он выдаст хоть что-нибудь из интересующей ее информации. И ей пришлось приложить недюжинную силу воли, чтобы заставить себя хоть об этом молчать.

Весь день после этого она дергалась на каждый звонок. Но Вересов так и не позвонил.

И укладываясь спать поздно ночью, она понимала, что никакие мысли уже не греют. Зачем бы Вересов ни притащил ее на дачу, он явно был разочарован. И если ей понравилось, как он целуется, далеко не факт, что ему понравилась она при ближайшем рассмотрении. А самые романтичные выходные в ее жизни вряд ли показались ему хоть отдаленно такими же.

* * *

Дейна уныло мыла полы в зале. Вторую неделю таверна была полупустой. «Серпиенте марина» покинула Рэдбей, за ней отплыла «Белая черепаха», еще несколько кораблей ушли на север на следующий день.

И только под вечер в «Какаду и антилопе» собирались местные жители пропустить по стаканчику да сыграть в кости.

Все это время Дейна плохо ела и мало спала. Лицо ее осунулось, глаза, ставшие еще больше, потускнели, а губы не улыбались. На улицу девушка теперь почти не выходила, постоянно что-то мыла, чистила, возилась на кухне. Всегда в старом домашнем платье, с платком на голове, под которым не видно было красных ее волос. И в окно больше не выглядывала.

Свой последний взгляд на бухту бросила она в тот рассветный час, когда знала, что Блез покидает Исла-Дезесператос в поисках проклятого Браера. Она видела, как паруса «Серпиенте марина» растаяли на горизонте, и в тот миг навсегда отвернулась от моря. Когда капитан Ратон вернется с победой, а в этом Дейна ни минуты не сомневалась, довольный и счастливый помчится он в красивый дом за Синей бухтой. Там его будут ждать. И там разделят его радость.

По-прежнему заглядывал в таверну Дьярмуид. Привозил им свежий хлеб из пекарни своего отца. И чудесные пирожные, которые делала его мать. Глядел на нее настойчиво и влюбленно, все же немного осмелев по сравнению с теми днями, когда пиратское судно капитана Ратона стояло в порту Рэдбея.

Забегал и Тоби. Звал Дейну к ним, да она лишь качала головой, ни на что не соглашаясь.

Мать наблюдала за ней и все больше сердилась. Но старалась помалкивать. Знала она, отчего на душе дочери черно и пусто. Сама была молода. И сама была влюблена. Но знала она и то, что может излечить разбитое сердце Дейны.

Как раз в тот момент, когда девушка, снова склонившись над полом с тряпкой, оттирала на нем грязное пятно от перевернутой накануне похлебки, мамаша Жасинта вошла с улицы в зал, и, внимательно осмотрев его, одобрительно кивнула:

— Ай да умница ты, милая моя! Хорошей хозяйкой будешь в нашей таверне, когда я уйду в мир иной!

— Я каждый день молю небо, чтобы это случилось как можно позже, — отозвалась дочь, не поднимая головы.

— Господь наградит тебя за твою доброту! — махнула рукой мать. — Мужем хорошим, домом богатым, почетом и уважением — тем, чего мать твоя не имела никогда!

— Да, мама, — Дейна поднялась, подхватив ведро, выплеснула из него грязную воду на улицу и тут же вернулась обратно.

Мать же, усевшись на стул, сосредоточенно перекладывала салфетки и ложки, словно бы между делом, продолжая:

— Но и я, чем могу, подсоблю тебе. Ты же знаешь, Дейна, твое счастье для меня дороже собственного. Была я сегодня у сеньора Кальво. Так вот он сказал, что Дьярмуид хочет жениться на тебе. Влюблен давно, да оно и видно, что души в тебе не чает. И тебе пора присмотреться к нему… Он парень хороший, никогда тебя не обидит. Будешь у сеньоров Кальво жить припеваючи. Любят они тебя… Словом, мы, милая, сговорились, что свадьбу сыграем без промедления. О помолвке нынче же вечером и объявим, — и тут же сменив тон со спокойного на угрожающий, мамаша Жасинта добавила: — И только попробуй мне перечить, Дейна! Не то велю Хосе Бертино запереть тебя и не давать ни еды, ни воды! И все равно замуж отдам — дождусь покорности!

— Хорошо, мама, — тихо ответила Дейна.

Оглядевшись, она решила вытереть столы и лавки, чем и занялась с большим рвением.

— И если ты мне скажешь еще хоть слово про своего капитана, то я поотрезаю твои косы, новые растить годами будешь! А Дьярмуид тебя замуж хоть лысую возьмет! — продолжала разглагольствовать мамаша Жасинта, а потом вдруг замолчала и снова пристально посмотрела на дочь, мотнула головой и переспросила: — Что ты сейчас сказала?

— Хорошо, мама, — повторила Дейна. — Я выйду замуж за Дьярмуида.