Женское нестроение

Именно — «какую» и «зачмъ». Читать Бурже — не дло, a читать Милля и Спенсера — не подъ силу для ума, вмстившаго въ себя лишь немножко ариметики, немножко географіи и очень немного иностранныхъ языковъ.

Въ періодъ жениховства, мужчины невроятно щедры на совершенно неисполнимыя общанія. Къ чести жеищинъ, надо сказать, что большинство ихъ прекрасно сознаетъ свою образовательную приниженность сравнительно съ мужчиною. Кто не слыхалъ отъ своей невсты:

— Я такая глупенькая… Меня дурно учили… Ты не будешь смяться надо мною за это? Ты поможешь мн стать такою же умною, какъ ты?

И кто не отвчалъ съ паосомъ, рука на сердц, ноги циркулемъ!

— О, да, моя дорогая! мы докончимъ твое образованіе… я подниму твой умственный уровень, и мы будемъ трудиться вмст…

И кто не лгалъ въ эту минуту? Когда «доканчивать образованіе жены», если то и дло являются маленькія существа, въ свою очередь требующія образованія? Мыслимо ли «работать вмст«надъ интегралами съ сотрудниковъ, который не совсмъ твердо увренъ, чмъ питается коэффиціентъ, и не есть ли онъ наскомое изъ разряда жесткокрылыхъ? A «поднимать умственный уровень жен«- исполинское самохвальство: самому чуть не сорокъ профессоровъ четыре года создавали этотъ уровень и, все-таки, создали его только съ грхомъ пополамъ, a тутъ на поди — какой молодецъ: одинъ одинешенекъ, прочелъ дамочк вслухъ дв популяризаціи, топнулъ, свистнулъ, и по щучьему велнью, по моему прошенью, выросла изъ земли образованная женщина!

Нтъ, такъ не длается. Бракъ — не школа, бракъ — уже жизнь. И, чтобы жизнь не была тяжела, пуста и скучна, надо войти въ нее уже посл школы. Надо, чтобы школа была подготовительною ступенью къ ней, — и школа основательная.

Мы плохо учимъ женщинъ — и он мстятъ намъ, осужденныя невжествомъ на праздность, скукою жизни переливающейся въ семейный разладъ.

— Какъ Анна Сидоровна не уметъ жить, — слышишь часто, — хандритъ, скучаетъ, влюбляется безъ толку, травилась раза два… съ жиру бсится!.. a вдь не безъ способностей женщина: играетъ, поетъ, рисуетъ… пріятные таланты иметъ.

Почти вс женщины имютъ «пріятные таланты». Въ этомъ еще ихъ спасеніе. Талантъ, хотя бы и небольшой, только «пріятный», — очень большая сила, огромное житейское подспорье, могучій противовсъ именно той скук жизни, о которой шла рчь, потому что талантъ — самъ по себ уже дло, самъ по себ можетъ заполнить жизнь. Къ сожалнію, наша воспитательная система, и въ области пріятныхъ талантовъ, не согласна вести женщину дальше второго класса. Наши барышни не играютъ, a «бренчатъ», не рисуютъ, a «мазюкаютъ», не поютъ, a исполняютъ аріи изъ оперы «Завой-завой, собаченька завой, сренькій волчокъ». Умть все это надо, — требуютъ заимствованныя изъ Европы условія второго класса, — но умть не серьезно, a такъ себ — кое-какъ и между прочимъ. Захотла заняться искусствомъ по-настоящему, — ступай въ консерваторію, въ академію художествъ, въ спеціальное учрежденіе и длайся артисткою, художницей par excellence. Въ систем общеобразовательныхъ учебныхъ заведеній эстетическое воспитаніе совсмъ забито, преподаваніе искусствъ шаблонно, вяло, скучно и — безъ всякаго разбора слушательницъ, всмъ въ одной программ, всмъ по одному образцу. Была бы соблюдена форма, — и длу конецъ. «Молитва двы» да «Головка неаполитанской двочки», «pas de ch^ale», да La jeune captive, — и все обстоитъ благополучно: трафаретъ заполненъ, педагогическій подрядъ на двицу съ искусствами сданъ въ аккурат.

Развивайте съ ранняго возраста въ женщин какое-либо природное ея дарованіе наряду съ общепрограмнымъ знаніемъ, развивайте серьезно, чтобы она — если ужъ судьба ей покуда сидть врозь съ дущимъ въ позд жизни по первому классу супругомъ, — по крайней мр, не тосковала въ своемъ одиночеств, имла бы чмъ его заполнить. Пусть она будетъ имть дльное влеченіе, въ которомъ будетъ самостоятельною хозяйкою, сильною и знающею.

Жена, способная изучить концертъ Листа и фугу Баха, написать въ-серьезъ этюдъ съ натуры и т. д., не будетъ слоняться по дому, размышляя, что ей длать — повситься, отдаться сосду съ красивымя усами, или хать къ бракоразводныхъ длъ спеціалисту, чтобы онъ поскоре освободилъ ее отъ скучнаго мужа, который вчно занятъ, ничуть ея «не понимаетъ» и — на вс ея мечтанія — не знаетъ другого отвта,

— Блажишь!

Или:

— Это y тебя, голубушка, нервы. Прими калибромати, да ложись спать!

1897.

V О медичкахъ

Изъ чуть не тысячной массы кандидатокъ, стучавшихся въ двери женскаго медицинскаго института, строго взыскательныя двери эти пріотворились всего лишь для четвертой части желающихъ. Что разочарованій, сколько разбитыхъ надеждъ, слезъ явныхъ и тайныхъ! Всякій промахъ по чаемой цли досаденъ, но промахъ посл долгаго, тщательнаго прицла, на который положено много упорнаго, страстнаго, внимательнаго труда, можетъ свести человка съ ума, повергнуть его въ бшенство и отчаяніе. Прицлъ кандидатокъ на счастье попасть въ слушательницы медицинскаго института мучительно труденъ. Одна латынь — во что обошлась этимъ горемычнымъ неудачницамъ, оставшимся нын при отказ, «за неимніемъ мста». Сколько умственной и физической энергіи брошено въ печь, растрачено понапрасну? Сколько нравственныхъ искусовъ и испытаній претерпно въ пустую!

Къ среднему школьному образованію женщины русское общество уже привыкло, но на высшее все еще смотритъ съ недовріемъ, какъ на какую-то необычайную роскошь быта, — изрдка равнодушно, чаще даже враждебно. Вырваться на курсы высшаго учебнаго заведенія изъ семьи — для русской двушки, чающей свта, дло не легкое, особенно на курсы медицины, компрометтировать репутацію и обстановку которыхъ старались разные псевдоохранители цлыя сорокъ лтъ съ усердіемъ, достойнымъ лучшей участи. Конечно, въ Россіи уже не мало развитыхъ отцовъ и матерей, сознающихъ, что лучше дочери ихъ завоевать, вмст съ врачебнымъ дипломомъ, право и возможность самостоятельнаго существованія, чмъ повиснуть супружескою обузою, безъ любви, уваженія, счастья, на ше перваго встрчнаго. Но ихъ, сравнительно съ общею родительскою массою, все-таки, лишь капля въ мор. Я не ошибусь, если скажу, что изъ полутысячи двушекъ, такъ печально оставленныхъ нын за флагомъ, разв десятая доля разсталасъ съ роднымъ домомъ безъ драмы бурной или сентиментально-слезной. Въ жертву богу просвщенія, съ надломомъ сердечнымъ, приносились лучшія родственныя и дружескія отношенія, рвались иной разъ узы крови или свойства. Что охлажденій между «отцами» и «дтьми», что разстроившихся или надолго отсроченныхъ свадебъ! И вотъ, когда драмы завершены, a жертвы принесены, бднымъ двушкамъ съ насмшкою показываютъ изнанку просвщенія — «много-де званыхъ да мало избранныхъ», — точно говоря:

— A вдь просвщеніе-то, которое вы обожествляли, совсмъ не божество. Оно — злой духъ, грозный идолъ, Молохъ. Жертвы и слезы ваши оно приняло, a воздаянія себ за нихъ не ждите!

Можно съ увренностью предсказать, что, по крайней мр, треть изъ нын отвергнутыхъ высшимъ образованіемъ двушекъ погибла для него навсегда и уже никогда не придетъ вновь стучаться въ его ворота. Не по нежеланію, a по невозможности. Одн — потому, что падутъ духомъ отъ неудачи: стало быть, молъ, судьба моя такая! Другія — потому, что non bis in idem: однажды удалось побдить семью, a — въ другой разъ удастся ли, бабушка очень надвое говорила; да и нтъ силы для новой войны: и душа, и нервы поистратились, и смлость не та — особенно, посл пораженія-то y дверей института… Ибо — какъ вы думаете? — мало ли теперь на Руси семей, гд идетъ систематическое пиленіе неудачницъ:

— Что, молъ, ученая? Обожглась? То-то! Вишь чего захотла — умне родни быть! Какъ же! Не видали въ Питер такихъ! Вотъ и оборвалась, Полно дурить-то! Какая тамъ медицина? Выходи-ка лучше замужъ, благо Елпидифоръ Истукаріевичъ длаетъ теб честь — сватается. Прекраснйшій человкъ… и свжій какой: никто и не подумаетъ, что ему шестидесятый годъ, и онъ тридцать пять лтъ на служб! Выходи, Машенька, утшь насъ! По крайности, мать, отца успокоишь на старости лтъ и сама гнздо совьешь… Ахъ, хорошо свое гнздо!

Иной фанатикъ просвщенія, пожалуй, скажетъ:

— Что же длать? Отпадутъ, такъ и пусть отпадаютъ! Уходомъ своимъ он докажутъ только, что не серьезно и не глубоко рвались къ просвщенію и были бы въ области его лишь посредственными ремесленницами, малодушною чернью. Истинно вдохновенныя труженицы, женщины призванія, не полнятся приходить къ дверямъ института съ благородною настойчивостью изъ года въ годъ до тхъ поръ, пока не отверзется имъ. И, конечно, то будетъ цвтъ русскаго женскаго общества, избранницы, героини. А — что касается малодушной черни, такъ жалть ли, если она отхлынетъ отъ науки? Пусть ее себ сидитъ дома и прядетъ шерсть, къ удовольствію родителей, супруговъ, чадъ и домочадцевъ: коли это она предпочла тому, — тутъ, значить, и ея призваніе!

A по-моему, въ томъ-то и горе, что мы лишаемся этой «малодушной черни». Нужна она, чернь-то. Русская наука, русское образованіе ужасно аристократично по резулътатамъ: оно все создаетъ либо дирижеровъ, либо первыя скрипки, a оркестра-то y него и нту. Человкъ съ высшимъ образованіемъ въ Россіи — существо, возвышенное надъ общимъ уровнемъ, отмченное, во мнніи нашемъ, не только правомъ, но и обязанностью идти прямехонько ad astra, покуда силъ хватитъ. Такой взглядъ длаетъ честь нашему уважительному отношенію къ высшему образованію, но, въ практической сущности дла, онъ лишь подчеркиваетъ недостаточность его распространенія въ сред нашей. Не то истинное просвщеніе края, когда въ столицахъ его, какъ въ центральныхъ фокусахъ знанія, можно найти геніальныхъ врачей въ род Боткина, Захарьина, — но то, когда въ любомъ захолусть, въ случа недуга, вы найдете просто врача, чернорабочаго, но знающаго, опытнаго, дешеваго. Изъ героевъ, избранниковъ, вдохновляемыхъ призваніемъ, какъ выходили, такъ и будутъ выходить Захарьины и Боткины; a добросовстно практикующую, ремесленно медицинскую чернь — чернь и выдляетъ: чернь учащаяся, которая зубритъ лекціи да выдерживаетъ скучныя испытанія, утшая себя, что не боги же горшки обжигаютъ, авось выучуесь и себ на прокормъ и добрымъ людямъ на пользу.