Женское нестроение

— До-ожъ виноватъ.

— Дожъ? какой дожъ?

— Венеціанскій.

— Онъ-то при чемъ же?

— Заачмъ назначилъ Отелло гуубернаторомъ. Онъ человкъ военный. Ему бы съ турками каждый день воевать, a се-енатъ его — на Ки-ипръ. О-островъ мирный.

— Такъ что же?

— Д-лать генералу было нечего, ску-учалъ. Во-отъ онъ и ста-алъ отъ скуки съ длопро-оизводителе-е-емъ сплетнями заниматься. A это народъ извстный: гады! Д-лопроизводителя выгнать было надо, — не было бы и тра-агедіи. О они шельмы.

— Отелло-то съ Дездемоною?!

— Н-тъ: длопроизводители.

Во Франціи законъ, безсильный бороться съ темпераментомъ ревнивыхъ собственниковъ-мужей, даетъ супругу право безнаказанно убить любовника жены, заставъ его на мст преступленія. Правомъ этимъ многіе пользовались, и общество сохраняло къ нимъ уваженіе, какъ къ своего рода героямъ. Какъ вы думаете? могъ ли бы подобный убійца по праву обременять своимъ присутствіемъ наше русское общество? протянулась ли бы къ нему хоть одна рука? Очень сомнваюсь. Ужъ слишкомъ мы, славяне, не любимъ самосуда въ нравственныхъ вопросахъ, слишкомъ скептически относимся къ насилію надъ душою ближняго. А убійство, какъ нанесеніе внезапной, преждевременной смерти, считается погубленіемъ души, a не тла. «Грабить-грабилъ, a душъ не губливалъ», хвалится русскій преступникъ. Убійство есть душегубство, и таково всякое убійство. И таковъ общерусскій взглядъ, что — тло твое, a душа Божья, и жить ей велно, дондеже Богъ смертнаго ангела не пошлетъ. И ни самъ человкъ, ни другой кто надъ душою не властенъ, и выпустить ее изъ тла чрезъ произвольно наносимую смерть — грхъ отвратительный и нестерпимый. «Ты для себя лишь хочешь воли… Ты золъ и гордъ…» — гремитъ карающее слово стараго цыгана къ ревнивцу-Алеко, покончившему своимъ судомъ жизнь пестрой бабочки-однодневки, бдной, легкомысленной Земфиры. Осужденъ Позднышевъ, осужденъ Отелло, осужденъ всякій, кто свое мужское право на обладаніе женщиною поставилъ выше правъ общечеловческихъ. Осуждены и т, кто гор, верху, и т, кто на земл, низу. Ибо вдь и Левъ Красновъ, когда, подобно Алеко, свершилъ онъ самосудъ надъ глупенькою неврною Татьяною, — даже и этотъ грозный, честный Левъ Красновъ, даромъ, что онъ не баринъ-байронистъ, играющій въ опрощеніе, a лишь простой, срый мщанинъ, — едва хватилъ жену ножомъ, какъ тутъ же выслушалъ и величавое себ обличеніе:

— Что ты сдлалъ? — говоритъ ему ддъ Архипъ, Стародумъ драмы, носитель народной мудрости, — кто теб волю далъ? Нешто она предъ тобою однимъ виновата? Она прежде всего передъ Богомъ виновата, a ты, гордый, самовольный человкъ, ты самъ своимъ судомъ судить захотлъ. Не захотлъ ты подождать милосерднаго суда Божьяго, такъ и самъ ступай теперь на судъ человческій!

И таковъ былъ русскій взглядъ на права ревности всегда, начиная отъ самыхъ древнихъ «правдъ», еще лишь полухристіанскаго происхожденія. Нтъ, не ревнивый мы народъ, — и оттого-то каждая уголовщина, возникающая y насъ изъ ревности, вызываетъ въ обществ столько толковъ, споровъ, недоумнія…

1900.

II

Купеческія дочки въ старинномъ Замоскворчьи Островскаго упражняли не весьма быстрые умы свои ршеніемъ многихъ глубокомысленныхъ вопросовъ, какъ-то: что пріятне — ждать и не дождаться, или имть и потерять? какой цвтъ лучше — голубой или розовый? и, наконецъ, — верхъ философіи! — кто боле способенъ любить: мужчина или женщина? Настя Ничкина утверждала, что женщина; Бальзаминовъ говорилъ, что мужчина, — и время проходило весьма пріятно, невинно и незамтно. Къ большому ущербу нашей литературы, дв первыя публицистическія темы, о преимуществ цвтовъ и объ ожиданіи, исчезли изъ нея, кажется, безвозвратно. Зато третья процвтаетъ въ авантаж, ничуть не меньшемъ, если не въ большемъ, прежняго замоскворцкаго. И Настя Ничкина, и Бальзаминовъ не умираютъ въ родной словесности.

— Нечего сказать: хороши ваши женщины! — зудитъ Бальзаминовъ.

— Да ужъ и мужчины ваши хороши! — отзуживается Ничкина.

— Да ужъ и женщины!!!

— Да ужъ и мужчины!!!

Занятіе сіе можно было бы, по справедливости, назвать празднымъ, если бы, къ сожаленію, оно не было занятіемъ боговъ. Ибо, по миологіи греческой, еще Зевесъ и Гера вели диспутъ на эту безысносную тему, и, когда нкто Тирезій, имвшій вс основанія судить о любви обоихъ половъ, попробовалъ ршить ихъ споръ, Гера наказала его слпотою. Вотъ оно какъ — въ старину-то! И, хотя Тирезій клялся и божился:

— О, пресвтлая богиня! Сама же требовала ты отъ меня, чтобы повдалъ я теб чистую правду!

Тмъ не мене — глаза къ нему не вернулись.

Тирезіи въ отечеств нашемъ обртаются въ умаленіи, но Бальзаминовыхъ и Ничкиныхъ не орутъ, не сютъ, сами плодятся. И — хоть ты что — ни о чемъ другомъ думать они не хотятъ:

— Женщины ляка!

— Мужчины бяки!

— Женщины!!!

— Мужчины!!!

— Ляки!!!

— Бяки!!!

Нтъ никакого сомннія, что укладъ европейской семьи, созданной буржуазнымъ строемъ и отражающей его, какъ зеркало, переживаетъ сейчась тяжелый и ршительный, повсемстный кризисъ — y насъ въ Россіи замтный, можетъ быть, боле, чмъ гд-либо, потому что, во-первыхъ, мы, вообще, великіе мастера оттачивать свои психологическіе кризисы до ржущей остроты, а, во-вторыхъ, потому, что наша малочисленная интеллигенція — чуть не вся на перечетъ, и каждое проявленіе кризиса въ ея тсномъ углу — какъ на ладони. И — посл каждаго проявленія — газеты, журналы, публичныя лекціи оглашаются воплями:

— Еще примръ женскаго зврства!

— Еще случай мужского изуврства!

И, взывая къ высшей морали, строго приглашаютъ впередъ исправиться — мужчины женщинъ, женщины мужчинъ. A затмъ летятъ тучами «письма въ редакцію», оповщая, если не почтеннйшую публику, то редакціонную корзину, что:

— Мой подлецъ еще хуже!

— Нтъ? вы послушайте, что моя шельма выдумала!

Я увренъ, что, напримръ, сотрудникъ «Руси» г. А. Зенгеръ, задавшійся цлью слить вс супружескіе ручьи въ мор своего отдла «Женщины и мы», заваленъ подобными письмами паче самаго ходового адвоката по бракоразводнымъ дламъ. Ибо ничего на свт не любитъ такъ россійскій мужъ, какъ пожаловаться стороннему внемлющему на свою жену, и ничего на свт не обожаетъ боле россійская жена, какъ пожаловаться третьему лицу — особливо же литератору — на своего мужа.

— Вы занимаетесь женскимъ вопросомъ… ахъ, напишите мою жизнь! Это цлый романъ!

И бдняжки уврены, что «романъ» не только входитъ въ составъ «женскаго вопроса», но даже представляетъ собою какъ бы нкоторое руководство къ оному. И не подозрваютъ того, что въ томъ-то и суть, и идеалъ «женскаго вопроса», чтобы уничтожились вс эти «романы» и, зачеркнутые равноправіемъ половъ, сдлались бы въ будущемъ невозможными, какъ правило, аномаліями изъ ряда вонъ, какъ исключенія.

Изъ всхъ, записанныъъ А. Зенгеромъ, исторій, такъ сказать, «объ ейныхъ подлостяхъ и евоныхъ благородствахъ», на меня произвела наибольшее впечатлніе трагическая поэма о ревнивой жен, которая никакъ не могла простить мужу, что однажды онъ до благо утра пропадалъ вн дома, превесело проводя это время въ эстетическомъ разговор съ ея соперницей, a она, жена, совсмъ не эстетически штопала, тми часами, мужнины «поганые штаны». Занятіе это осточертло бдной дам (по-моему, вполн заслуженно), и, когда супругъ удостоилъ явиться и ползъ къ жен съ нжностями, она сего эстета и платоническій предметъ его обругала скверными словами и вела себя, въ истерик, столь дико и вульгарно, что въ возмездіе за ревнивое сквернословіе, оскорбленный въ лучшихъ чувствахъ своихъ, эстетъ былъ поставленъ въ печальную необходимость жену поколотить. Страдалецъ требуетъ сочувствія къ судьб своей — очевидно, по той же логик, какъ Митрофанушка жаллъ матушку, что она сильно устала, колотя батюшку. Лтописное спокойствіе, съ какимъ А. Зенгеръ удачно разсказалъ этотъ эпизодъ, несомннно, взятый съ натуры, еще подчеркиваетъ его вопіющую нелпость, отъ которой было бы смшно, когда бы не было грустно. Я долженъ сознаться pre domo sua: разбираться въ вопросахъ ревности съ психологической точки зрнія я и не мастеръ, и не охотникъ, ибо субъективно чувства этого никогда не могъ воспринять (когда молодъ былъ, даже стыдился этой ревнивой атрофіи!); объективно же разсуждая, всегда находилъ его очень сквернымъ, болзненнымъ проявленіемъ хищнаго инстинкта, требующаго, чтобы твое было мое, a мое — тоже мое. Что болзнь ревности можетъ развиться въ человк до степени всепожирающаго недуга, вчуж повимаю, но отъ того не длается она ни законною, ни благородною, ни красивою, ни заслуживающею симдатіи и уваженія. Жалть ревнивца можно, какъ всякаго душевнобольного, но уважать въ факт ревности даже и самого Отелло не за что. Медея мн, все-таки, понятне: ея преступленіе — конечно, тоже результатъ умопомраченія, душевной горячки, но простуда-то ревностью y нея боле извинительна, какъ, впрочемъ, и вообще y женщинъ…

— Ахъ, — остановитъ меня читатель, — надъ чмъ же вы только-что сейчасъ смялись? Сами теперь принимаетесь выгораживать лякъ отъ бякъ?

Нтъ, этимъ похвальнымъ упражненіемъ заняться я не собираюсь, a хочу лишь установить вотъ что. Въ статьяхъ своей книги «Женское нестроеніе» я пытался если не разршить, то объяснить нкоторыя частности женскаго вопроса и намтить возможный дальнйшій ихъ ходъ, отправляясь изъ экономическихъ законовъ спроса и предложенія. Я думаю, что подъ желзнымъ игомъ этихъ законовъ сложилось исторически и то рабовладльческое чувство, что называется ревностью и отъ многихъ почитается возвышеннымъ и благороднымъ.

— Посмотрите, какія благородныя очертанія y этого замка! — воскликнула одна моя тифлисская знакомая, показывая на грозныя срыя башни, высоко надъ шумной Курою.

Я взглянулъ; замокъ былъ — Метэхская тюрьма! Такъ вотъ и съ ревностью. Исторически наслоенныя очертанія ея, на первый взглядъ, какъ будто эффектны и благородны. Но подъ ними — грязная, средневковая тюрьма. И разница лишь въ томъ, кто управляетъ тюрьмою и для кого она: мужская она или женская, для бякъ или для лякъ.

На рынк нашей жизяи, женщина, до сихъ поръ, къ сожалнію, въ огромномъ преимуществ случаевъ, товаръ исключительно половой плюсъ чернорабочая, хозяйственная сила. Естественное соотношеніе половъ численно таково, что женское предложеніе всегда превышаетъ мужской спросъ, и, такимъ образомъ, мужчина иметъ возможность значительно большаго выбора жены, чмъ женщина — мужа. Онъ — выбирающій и бракующій потребитель, она — ищущій сбыта товаръ. Собственно говоря, единственное, боле или мене твердо отвоеванное нашими женщинами въ этой вковой борьб, право — это однобрачіе, половая принадлежность одной извстной женщивы одному извстному мужчин, безъ нарушенія врности. Отношенія потребителя и товара и въ однобрачіи, конечно, не теряются, и желзный законъ спроса и предложенія сохраняетъ свою мощную силу именно въ обереганіи супружеской врности. У людей здравомысленныхъ оно совершается инстинктивно, молчаливымъ согласіемъ, незамтнымъ нравственнымъ взаимодйетвіемъ обихъ сторонъ, a y натуръ болзненныхъ, поврежденныхъ, слагается въ боле или мене болзненные же акты, совокупность коихъ образуетъ понятіе ревности. Итакъ, ревнуя, мужчина охраняетъ свой спросъ на извстную женщину, a женщина, наоборотъ, свое предложеніе извстному мужчин. И такъ какъ женское предложеніе выше мужского спроса, то ревнующая женщина, — помимо всхъ сознательныхъ моральныхъ и физіологическихъ мотивовъ, — еще и безсознательно оберегаетъ себя отъ экономической конкурренціи, цпко держится за свой особый отвоеванный рынокъ. Разъ изъ всхъ видовъ труда женщин вполн обезпеченъ только трудъ половой и хозяйственно-чернорабочій, то естественно и оберегать ей неприкосновенность этого своего труда отъ всякой конкурренціи со всею энергіею, какую будитъ въ ней инстинктъ самосохраненія. Этого элемента въ мужской ревности нтъ, и имъ-то создается боле извинительное положеніе ревнивой женщины, чмъ ревниваго мужчины. Мужская ревность — потребительская, соперничество прихотливаго выбора. Женская — ревность товара на сбитомъ и шаткомъ рынк, трепещущаго за свой сбытъ. Разница конкурренцій очень серьезная.

Нкоторые критики «Женскаго нестроенія» неоднократно возражали мн, будто я, прямолинейно рубя вопросъ о половомъ спрос и предложеніи, упустилъ изъ вида обратную сторону медали, то есть, — что, какъ существуетъ мужской спросъ на женщину, такъ есть и женскій спрось на мужчину. Ho, въ моемъ настоящемъ разсужденіи о ревности, это возраженіе, вообще спекулятивное и слабо способное къ защит физіологическими данными, падаетъ само собою, потмъ, что, стоя на его почв, преимущество права женщины на ревность (если можетъ быть вообще признаваемо такое «право») выясняется легче и ярче, чмъ на всякой другой. Потому что, въ такомъ случа, спросовая женская ревность имла бы дло съ рынкомъ предложенія меньшаго, чмъ спросъ, и, слдовательно, послдній былъ бы конкурренціей лишенъ возможности свободнаго выбора; тогда какъ предложительная ревность мужская имла бы дло съ спросомъ, превышающимъ предложеніе, и, слдовательно, — привилегія свободнаго выбора остается, и въ этомъ поворот, за мужчиной нерушимо.