Жены и дочери

— Я его сестра, — говорила она себе. — Эта давняя связь не порвется, хотя он слишком увлечен Синтией, чтобы сейчас говорить об этом. Его мать называла меня «Фанни», все равно, что удочерила. Я должна ждать и наблюдать, и тогда увижу, смогу ли я что-то сделать для своего брата.

Однажды леди Харриет приехала навестить Гибсонов, или скорее миссис Гибсон, поскольку та по-прежнему ревновала всякого в Холлингфорде, кому полагалось быть в близких отношениях с великим семейством, или, по крайней мере, быть знакомым с их планами. Возможно, мистеру Гибсону было известно многое, но в силу своей профессии он был обязан сохранять тайну. За стенами дома миссис Гибсон считала мистера Престона своим соперником, и он, зная об этом, получал удовольствие, поддразнивая ее, притворяясь, что знает семейные планы и подробности дел, о которых она не ведает. В стенах дома она ревновала к привязанности леди Харриет, которую та испытывала к ее приемной дочери, и она ухитрялась чинить тайные препятствия, дабы помешать их частому общению. Эти помехи были чем-то вроде рыцарского щита из древнего предания, к которому с противоположных сторон приближались два путешественника, видя его золотую и серебряную стороны, только леди Харриет видела ровное и сверкающее желтое сияние, тогда как бедная Молли только различала тусклый и тяжелый свинец. Для леди Харриет говорилось: «Молли вышла. Она будет так огорчена, что не застала вас, но ей пришлось уйти, чтобы навестить давних подруг своей матери, которыми ей не следует пренебрегать — как я сказала ей, постоянство — это все. Думаю, это Стерн сказал: „Не покидай друга твоего и друга матери своей“. [98] Но, дорогая леди Харриет, вы ведь останетесь, пока она не вернется домой? Я знаю, как вы ее любите. На самом деле (с небольшой игривостью) я порой говорю, что вы скорее приезжаете повидаться с ней, чем с вашей бедной Клэр».

98

Миссис Гибсон приписывает собственную «цитату» Лоренсу Стерну (1713–1768), английскому писателю 18 в. В Библии. Притчи, глава 27 есть похожее изречение: «Не покидай друга твоего и друга отца твоего, и дом брата твоего не входи в день несчастья твоего: лучше сосед вблизи, чем брат вдали».

Для Молли заблаговременно говорилось:

— Сегодня утром приедет леди Харриет. Я не могу допустить, чтобы еще кто-нибудь пришел. Передай Марии, пусть говорит, что меня нет дома. Леди Харриет нужно многое мне рассказать. Дорогая леди Харриет! Я знала все ее секреты с тех пор, как ей исполнилось двенадцать. Вы обе не должны показываться. Конечно, она спросит о вас из простой вежливости, но вы только помешаете нам, если войдете, как сделали на днях, — теперь обращаясь к Молли: — Мне совсем не нравится так говорить, но я посчитала, что это было очень дерзко.

— Мария сказала мне, что она спрашивала обо мне, — скромно вставила Молли.

— Право слово, очень дерзко! — продолжила миссис Гибсон, не обращая внимания на то, что ее перебили, лишь для того, чтобы усилить слова, которые Молли намеревалась поправить своим скромным замечанием.

— Думаю, на этот раз я должна обезопасить ее светлость от возможностей подобного вторжения, позаботясь о том, чтобы тебя не было дома, Молли. Тебе лучше пройтись до фермы Холли и поговорить по поводу того тернослива, который я заказала, и который никак не пришлют.

— Я пойду, — сказал Синтия, — Это слишком длительная прогулка для Молли. Она простужена, и сейчас не такая сильная, как была две недели назад. Мне нравятся длительные прогулки. Если тебе хочется избавиться от Молли, мама, отошли ее к мисс Браунинг, — они всегда рады ее видеть.

— Я никогда не говорила, что хочу избавиться от Молли, Синтия — ответила миссис Гибсон. — Ты всегда представляешь вещи в слишком преувеличенном… я бы сказала, грубом виде. Я уверена, Молли, милочка, ты могла неправильно меня понять. Это только из-за леди Харриет.

— Мне кажется, я не могу идти так далеко, до фермы Холли; папа отвез бы письмо. Синтии не нужно идти.

— Что ж! Меньше всего мне хочется отнимать у кого бы то ни было силы, я скорее никогда не увижу джема из тернослива. Полагаю, ты пойдешь и повидаешь мисс Браунинг, можешь подольше у нее задержаться — ты знаешь, ей это нравится — и спроси от моего имени, как простуда мисс Фиби. Они были подругами твоей матери, дорогая, и мне бы ни за что на свете не хотелось разрушать старую дружбу. «Постоянство превыше всего» — вот мой девиз, как ты знаешь, о памяти умерших всегда должно заботиться.

— Ну, мама, а куда я должна пойти? — спросила Синтия.

— Хотя леди Харриет не столь интересуется мной, как Молли — скорее наоборот, я бы сказала — все же она может спросить обо мне, и мне лучше убраться с дороги.

— Верно! — произнесла миссис Гибсон задумчиво, не замечая иронии в словах Синтии. — Маловероятно, что она спросит о тебе, моя дорогая; я почти уверена, что ты могла бы остаться дома или пойти на ферму Холли. Мне очень хочется тернослива. Или ты могла бы остаться здесь, в столовой, чтобы быть наготове и красиво накрыть стол, если ей вздумается остаться на ланч. Дорогая леди Харриет очень капризна! Мне бы не хотелось, чтобы она подумала, что из-за того, что она осталась, мы поменяли блюда. «Простая элегантность, — как я говорю ей, — вот та цель, к которой мы всегда стремимся». Но все же ты могла бы поставить наш лучший сервиз, собрать каких-нибудь цветов и спросить кухарку, какие из обеденных блюд она могла бы подать нам на ланч, и устроить так, чтобы все выглядело мило, экспромтом и естественно. Я думаю, тебе лучше остаться дома, Синтия, тогда днем ты смогла бы перехватить Молли по ее возвращении от мисс Браунинг, и вы вдвоем могли бы прогуляться.

— После того, как леди Харриет уйдет! Я понимаю, мама. Пойди прочь, Молли. Поспеши, иначе леди Харриет может прийти и захочет увидеть тебя, как и маму. Я буду осторожна и забуду, куда ты идешь, поэтому никто не узнает от меня, где ты, и буду отвечать, что у мамы плохая память.

— Дитя! Какую чепуху ты говоришь, ты совершенно смутила меня своей глупостью, — сказала миссис Гибсон, волнуясь и сердясь, как всегда, когда на нее набрасывались лилипутские дротики Синтии. Она обратилась за помощью к привычному для нее бесполезному возмездию — даровала немного своей благосклонности Молли, — но это ни чуть не ранило Синтию.

— Молли, дорогая, сегодня очень холодный ветер, хотя погода прекрасная. Тебе лучше надеть мою индийскую шаль, она будет так мило смотреться поверх твоего серого платья — алое на сером — не всякому я позволю ее взять, но ты так аккуратна.

— Благодарю вас, — ответила Молли, оставив миссис Гибсон в неопределенности, примет ли она ее предложение, или нет.

Леди Харриет сожалела, что не застала Молли, поскольку любила девушку. Но она была совершенно согласна с трюизмом миссис Гибсон о «постоянстве» и «старых друзьях»; она не видела больше повода говорить на эту тему, но села на низкий стульчик и поставила ноги на каминную решетку. Эта упомянутая решетка была сделана из блестящей стали, и было строго запрещено всем домочадцам и простолюдинам ставить на нее ноги; и в самом деле, поза, которую при этом принимали, считалась грубой и вульгарной.

— Вот правильно, дорогая леди Харриет! Вы не представляете, какое удовольствие для меня принимать вас у моего собственного камелька, в моем скромном доме.

— Скромном!? Право, Клэр, это несколько глупо, прошу прощения. Я не назову эту милую небольшую гостиную тем «скромным домом». Здесь полно удобств и милых вещичек, как в любой комнате подобного размера.

— Ах! Какой маленькой она, должно быть, кажется вам! Даже мне поначалу приходилось привыкать к ней.

— Что ж, возможно ваша школьная комната была больше, но я помню, какой пустой она была, всего лишь несколько столов, скамеек и циновок. Ох, в самом деле, Клэр, я вполне согласна с мамой, которая все время говорит, что вы поступили на пользу себе и мистеру Гибсону тоже! Какой любезный, хорошо образованный мужчина!

— Да, верно, — ответила его жена медленно, словно ей не хотелось немедленно отказываться от своей роли жертвы обстоятельств. — Он очень любезный, очень, только мы так мало его видим, и конечно, он приходит домой уставший и голодный, и не расположен говорить со своей семьей, а склонен пойти спать.

— Полно, полно! — сказала леди Харриет, — теперь моя очередь. Мы послушали жалобы жены доктора, теперь послушайте стенания дочери пэра. Наш дом настолько переполнен гостями, что буквально сегодня я пришла к вам, чтобы побыть в одиночестве.

— Одиночестве?! — воскликнула миссис Гибсон. — Вы бы предпочли остаться наедине? — немного обиженно.

— Нет, дорогая глупышка; мое одиночество требует слушателя, которому я могу сказать: «Как приятно одиночество!» Но я устала отвечать за развлечение гостей. Папа настолько великодушен, он приглашает приехать и навестить нас каждого друга, которого встретит. Мама серьезно больна, но она не поступится своей репутацией ради хорошего здоровья, всегда считая нездоровье недостатком самоконтроля. Поэтому она устает, ей докучает толпа людей, все из которых ходят, разинув рты, ожидая каких-нибудь развлечений, совсем как выводок оперившихся птенцов в гнезде. Поэтому мне приходится быть птицей-родителем и совать маленькие кусочки в их желтые кожистые клювики, а потом убеждаться, что они проглотили их прежде, чем я смогла придумать, где найти следующие. Ох, это «занимательно» в самом широком, самом буквальном и самом ужасном смысле слова. Поэтому мне пришлось этим утром несколько раз солгать и уехать сюда за покоем и утешением!