Жены и дочери

— Да! — ответил сквайр, — и они не позволят ему мешкать. Он должен уехать сразу же, как только соберет свои научные пожитки. Мне уже почти хочется, чтобы он не уезжал. Кажется, вам не вполне это нравится, доктор?

— Да нет же, — ответил мистер Гибсон более радостным тоном. — «Теперь ничего не поделаешь, разве что причинишь вред», — подумал он про себя. — Право, сквайр, я думаю, это большая честь иметь такого сына. Я, признаться, завидую вам. Вот юноша двадцати трех — двадцати четырех лет отличился во многих отношениях, и такой простой и любящий дома, каким нужно быть парню… и без всякой помощи.

— Да, да. Он намного больше мне сын, чем Осборн, которому всю его жизнь помогали совсем ни за что, как можно сказать.

— Полно, сквайр. Я не должен слышать ни слова против Осборна. Мы можем хвалить одного, но не бить другого. У Осборна не такое крепкое здоровье, как у Роджера, оно не позволило ему так усердно работать. На днях я встретил человека, который знал его преподавателя в Тринити, и конечно, мы начали болтать о Роджере — не каждый день можно причислить старшего рэнглера к своим друзьям, и я горжусь парнем, почти как вы. Этот мистер Мейсон рассказал мне, что его преподаватель сказал, что только половиной успеха Роджер обязан своим умственным способностям; другой половиной он обязан своему превосходному здоровью, которое дало ему возможность работать более усердно и непрерывно, чем могут большинство людей, не причиняя себе страданий. Он сказал, что за весь свой жизненный опыт не знал никого с подобной способностью к умственному труду, и что Роджер мог возвращаться со свежим желанием к занятиям после более короткого перерыва на отдых, чем большинство людей. Теперь я, как доктор, нахожу, что большинством своих преимуществ он обязан физической основе достаточно хорошего телосложения, которого нет у Осборна.

— У Осборна тоже могло бы быть хорошее телосложение, если бы он больше выходил из дома, — уныло произнес сквайр. — Но кроме тех случаев, когда он может побездельничать в Холлингфорде, он не имеет желания выходить вообще. Я надеюсь, — продолжил он, взглянув с внезапным подозрением на мистера Гибсона, — он не засматривается на одну из ваших девочек? Я не хочу обидеть, вы знаете, но он унаследует поместье, и брак не будет свободным, он должен жениться на деньгах. Думаю, что мог бы позволить это Роджеру, но Осборн — старший сын.

Мистер Гибсон покраснел. На мгновение он обиделся. Затем, уловив в словах сквайра частичную правду, он вспомнил их старинную дружбу, и поэтому заговорил тихо и кратко.

— Я не думаю, что происходит что-то подобное. Я не так много времени провожу дома, вы знаете, но я никогда не слышал и не видел ничего, что заставило бы меня предположить, что таковое имеет место. Когда увижу, я дам вам знать.

— Ну же, Гибсон, не уходите и не обижайтесь. Я рад, что мальчики ходят в приятный дом, и я благодарен вам и миссис Гибсон за то, что сделали его приятным. Только избегайте любви. Она не принесет пользы. Это все. Я не верю, что Осборн когда-нибудь заработает фартинг, чтобы содержать жену, пока я жив, и если мне было бы суждено умереть завтра, она бы принесла немного денег, чтобы вычистить поместье. И если я говорю, как мне не следовало делать прежде… немного резко… так вот, это потому, что меня беспокоит множество забот, о которых никто не знает.

— Я не собираюсь обижаться, — сказал мистер Гибсон, — но давайте лучше поймем друг друга. Если вы не хотите, чтобы ваши сыновья так часто приходили в мой дом, скажите это им сами. Мне нравятся юноши, и я рад повидаться с ними. Но если они приходят, вы должны принять последствия, какими бы они ни были, и не винить ни меня, ни их за то, что может случиться из-за частого общения двух молодых людей и двух юных девушек. И более того, хотя, как я сказал, я не вижу ничего, что пугает вас в данный момент, и пообещал рассказать вам о первых симптомах, которые замечу, и все же дальше этого я не пойду. Если в будущем возникнет привязанность, я не стану вмешиваться.

— Я бы не столь возражал, если бы Роджер влюбился в вашу Молли. Он может постоять за себя, и она необычная, прелестная девушка. Моя бедная жена так любила ее, — ответил сквайр. — Я думаю об Осборне и поместье!

— Хорошо, тогда скажите ему не приходить к нам. Мне будет жаль, но вы будете спокойны.

— Я подумаю об этом. Но им трудно управлять. Я всегда выхожу из себя, прежде чем смогу высказать ему свое мнение.

Мистер Гибсон выходил из комнаты, но при этих словах повернулся и накрыл ладонью руку сквайра.

— Примите мой совет, сквайр. Как я сказал, еще не сделано никакого вреда, насколько я знаю. Предупреждение лучше лечения. Поговорите, но поговорите мягко с Осборном и сделайте это сразу. Я пойму, если он не покажется в моем доме несколько месяцев. Если вы мягко поговорите с ним, он примет совет от друга. Если он заверит вас, что опасности нет, конечно, он будет приходить как обычно, когда захочет.

Было замечательно дать сквайру этот добрый совет; но так как Осборн уже вступил в брак, против которого так возражал его отец, то совет не возымел того действия, на которое так надеялся мистер Гибсон. Сквайр начал разговор с необычным самообладанием, но он стал раздражаться, когда Осборн отверг право отца вмешиваться в любой брак, который он мог бы задумать. Отверг его с определенной степенью упрямства и усталости, что привело сквайра в ярость. И хотя, поразмыслив, он вспомнил, что теперь у него есть обещание и клятвенное слово сына не думать ни о Синтии, ни о Молли, как о будущей жене, все же отец и сын прошли через одну из тех ссор, которые отдаляют людей на всю жизнь. Они высказали друг другу горькие истины, и если бы братская привязанность между Осборном и Роджером не была такой искренней, они могли бы отвернуться друг от друга вследствие чрезмерного и необдуманного сравнения сквайром их характеров и поступков. Но так как Роджер в отрочестве, пренебрегая своей собственной явной неуклюжестью и медлительностью, любил Осборна слишком сильно, чтобы ревновать к похвалам и обожанию, которые получал старший сын, прекрасный, замечательный юноша, то теперь Осборн изо всех сил боролся против любого чувства зависти и ревности. Но его попытки были осознанными, а Роджера — простым следствием чувства, и, в конце концов, бедный Осборн стал угрюмым и подавленным телом и душой. Но оба, и отец, и сын, скрывали свои чувства в присутствии Роджера. Когда он приехал домой перед отплытием, деятельный и счастливый, сквайр заразился его энергией, а Осборн взбодрился и был весел.

Времени было в обрез. Роджер направлялся в жаркий климат и должен был воспользоваться всеми возможными преимуществами зимних месяцев. Сначала он собирался поехать в Париж, чтобы переговорить там с некоторыми учеными. Кое-что из его снаряжения, инструментов и т. д. следовало за ним в Гавр, в этом порту он садился на корабль, закончив дела в Париже. Сквайр изучил все его приготовления и планы, и даже пытался в послеобеденных разговорах вникнуть в вопросы, касающиеся исследований, которые собирался сделать его сын. Но пребывание Роджера дома не могло продлиться больше двух дней.

В последний день он поехал в Холлингфорд немного раньше, чем отправлялся экипаж в Лондон, он намеревался попрощаться с Гибсонами. Некоторое время Роджер был слишком занят, чтобы на досуге предаваться мыслям о Синтии. Но в свежих размышлениях на эту тему не было нужды. Ее образ, как приз, которого нужно было добиваться, служить ему в течение семи лет и еще семи лет, был надежно спрятан в сердце. Этот отъезд был очень болезненным, и, прощаясь с ней на два долгих года, он спрашивал себя во время поездки, в какой мере ему следует оправдываться, беседуя с ее матерью, возможно, беседуя с самой девушкой, что возможно сначала она будет ошеломлена и даже разгневана. Но потом она узнает, как глубоко она любима тем, кто отсутствует, как среди всех трудностей и опасностей мысли о ней будут для него полярной звездой, сияющей высоко в небесах, и так далее, и тому подобное. Со всей быстротой воображения влюбленного и банальностью фантазии он называл ее звездой, цветком, нимфой, колдуньей, ангелом, русалкой, соловьем, сиреной, когда та или иная ее черта возникала в его памяти.

Глава XXXIV Ошибка влюбленного

Это случилось после полудня. Молли вышла прогуляться. Миссис Гибсон отправилась с визитами. Синтия из лености отказалась сопровождать и ту, и другую. Она не нуждалась в ежедневном движении так, как Молли. В прекрасный день или с приятной целью, или когда ей овладевал очередной каприз, она могла забрести очень далеко. Но это было скорее исключением. Как правило, она была не склонна утруждать себя прогулками на свежем воздухе. На самом деле, знай дамы, что Роджер находится поблизости, ни одна из них не вышла бы из дома. Они думали, что он должен зайти как раз перед отъездом и не сможет надолго задержаться, и им всем хотелось попрощаться с ним перед его долгим отсутствием. Но они предполагали, что он не приедет в поместье до следующей недели, поэтому этим днем с полной свободой занялись собственными делами.

Молли предпочла прогулку, поскольку полюбила ее с тех пор, как была ребенком. Кое-что произошло перед тем, как она вышла из дома, и поэтому она начала размышлять, насколько будет правильным ради сохранения мира в доме молча мириться с теми отклонениями от правил, которые замечаешь в своей семье. Так как подобные поступки обычно совершаются для определенных целей, а не просто случайно, не существует ли у членов семьи обязанностей, касающихся этой стороны жизни, и не снижается ли собственный эталон морали, постоянно сталкиваясь с чужими слабостями. Практическое применение этих мыслей привело Молли в затруднение: ей было неизвестно, знает ли отец, что мачеха постоянно отступает от истины, и была ли его слепота намеренной или нет. Несмотря на свою уверенность в том, что между ней и ее отцом нет отчужденности, она горевала о том, что их общению постоянно чинились препятствия. Вздохнув, она подумала, что если бы он вмешался своей властью, он мог бы расчистить себе путь к прежним, близким отношениям с дочерью, и что они могли бы как раньше ходить на прогулки, разговаривать, сыпать остротами и фантазировать, снова ощутить проблеск истинного доверия между ними. Ее мачеха не ценила подобные вещи, но тем не менее она, как собака на сене, мешала Молли наслаждаться ими. И все же Молли была еще девочкой, не так давно расставшейся с детством; погрузившись в свои серьезные сожаления и затруднения, она отвлеклась на прекрасные, зрелые ягоды ежевики, высоко висевшие на живой изгороди среди алых ягод шиповника и зеленых и красно-коричневых листьев. Ей не столько самой хотелось этих ягод, но она слышала, что они нравились Синтии. И кроме того, в том, чтобы вскарабкаться и собрать их, было некое очарование. Поэтому она, забыв обо всех своих неприятностях, взобралась на изгородь, хватая почти недосягаемую добычу, и соскользнула вниз победительницей, собираясь отнести ягоды в огромном листе, служившем ей корзиной. Она попробовала пару ягодок, но они показались ей безвкусными. Юбка ее хорошенького ситцевого платья оказалась порванной колючками, а «ее прелестные губы испачканы ежевичным соком» [101] когда, собрав намного больше, чем могла нести, она отправилась домой, надеясь скрыться в своей комнате и починить платье, прежде чем его вид потревожит миссис Гибсон, любившую аккуратность. Входная дверь легко открылась снаружи, и Молли, оказавшись в затененном холле, заметила, что кто-то выглядывает из столовой, но после яркого света улицы, не сразу узнала его. Тогда миссис Гибсон вышла, мягко ступая, и поманила ее в комнату. Когда Молли вошла, миссис Гибсон закрыла дверь. Бедная Молли ожидала выговора за порванное платье и неопрятный вид, но вскоре успокоилась, увидев выражение лица миссис Гибсон — таинственное и сияющее.

101

Из баллады неизвестного автора «Babes in the Wood» («Дети в лесу»).